Глава 2 (2/2)
— Не знаю. Какая-то знакомая Мишеля. Или подруга Изабель… Странно…
— Что?
— Ничего не чувствую. Как это? Ни живая ни мертвая, что ли?
Танька несколько секунд внимательно его разглядывала, потом велела:
— Ну-ка, переверни все фотки, чтобы не было видно, кто там. И попробуй снова.
Дан послушно перемешал фотографии. И через полминуты понял совершенно ужасную вещь: он не чувствует абсолютно ничего. Ни тепла, ни холода. Ни от одного снимка.
— Ты понял, да? Ты не чувствуешь. Ты видишь. Знаешь, кто из них жив, а кто нет, — вот тебе и все ощущения. А если не знаешь, ничего не получается. Твои мысли меняют то, что происходит, понимаешь?
— Так что же делать? — растерянно спросил Дан.
— Пробовать, — пожала плечами Танька. — Снова и снова. Пока не получится. И каждый раз отдавать немножечко себя…
Ничего не выходило, хоть убей, но Дан упорно мучил себя, пробуя снова и снова, как сказала Танька. Часами сидел над фотографиями, пробовал концентрироваться или, наоборот, расслабляться, — но результат был один. Нулевой.
В конце концов люди с фотографий стали ему сниться: приходили, рассказывали что-то, их истории перемешивались, связывая его липкой серой паутиной. Особенно мучил пожилой мужчина с некрасивым, но породистым лицом (Дан подозревал, что это какой-то из его родственников, и уже ненавидел его всей душой). Взгляд у того был исступленно-требовательным, но почти ничего внятного возможный родственник не говорил. Среди нечленораздельного мычания иногда можно было разобрать «Амьен» и «скажи им». В Амьене Дан не бывал, что надо сказать и кому, понятия не имел.
Может, это и есть шизофрения? Он ведь жил в совершенно нормальном мире. Школа, дом, каток, драки с Казанцевым… В какой момент все пошло не туда?
Был дом… Отец, лед. Анри, Камилла, Марсель…
Дан чувствовал, что в этой правильности выстраивания маячков прячется разгадка… хотя он до сих не был уверен, что надо что-то разгадывать, а если надо — что это у него получится. Но его уже затянуло.
Заново. Где эта точка? Марсель, море, южные ветра, Анри и цветные витражи собора… школа, папа, Стас…
Нет. Снова назад. Марсель…
Нет. Еще раньше. Дорога, дождь. И резкая смена цвета неба: с прозрачно-яркого в черный… потом — в никакой. И вот после этого — Марсель, Анри, ветра…
Именно в тот момент перед ним возник перекресток… нет, даже не перекресток; просто от дороги нарисовалась узкая, еле видная тропка — и он свернул на нее. Пусть осталось ощущение широкой дороги с уроками, стычками, катком и почти-реальной жизнью — но это чтобы с ума не сойти, теперь Дан был в этом убежден. И совершенно уверен, что все-таки сошел. На самом деле он идет по этой еле различимой тропинке, путается в траве, спотыкается обо что-то, чего совсем не видно, — то ли коряги, то ли камни, ноги порой застревают в зыбкой неопределенности трясины…
Но он идет. Назад никак не получится. Не возвращаются по этим тропам, и ни по какой дороге нельзя вернуться — это он очень хорошо осознал, когда в одиннадцать лет отдавал прилетавшему ветру тоску и слезы.
Если он когда-нибудь научится находить ушедших, то...
Найдет. И придумает, что сказать. Поймет, о чем спросить.
А он научится.
За окном гулял сентябрь. Пора было возвращаться в Россию.