Часть 6. ЛАБИРИНТ. Глава 1 (2/2)

— А-а… вот черт.

Об этом Дан, с его двойным гражданством, даже не подумал. Паспорт оформляется долго, это он знал по папиному опыту.

— Тогда давай поедем зимой, на Новый год, — решительно сказал он. — Будет время уговорить бабушку, а деньги заработаем. Зимой Марсель еще круче, чем летом.

— Тебе нельзя на солнце сидеть, — заявила Камилла. — Иди в тень.

Данька хотел махнуть рукой, потому что солнце ему не вредило ни в каком количестве, но по опыту он знал, что спорить с сестрой — занятие бессмысленное. К тринадцати годам заточить навыки занудства она сумела ювелирно, до остроты скальпеля.

В тень так в тень. Все-таки беспокойство это было ему приятно. А в заботе Изабель он утонул по самую макушку: та старалась окружить пострадавшего племянника теплом и лаской, считая, что это поможет ему быстрее прийти в себя — не столько от ран, сколько от стресса. Правда, особого стресса по поводу прогулявшегося по его телу ножа он не испытывал (хватало других переживаний), но объяснять тете нюансы своего внутреннего состояния считал неразумным. В этом доме ему просто было хорошо. Камилла взяла за правило дважды в день проверять, как идет заживление Данькиных ран. Ее опека была особенно трогательной, и Дан охотно подчинялся сестре.

И все же жаль, что Ася не смогла приехать. Хотя может, это и к лучшему: Марсель зимой действительно гораздо интересней. Намного меньше туристов и много мест со звучащей тишиной — как раз то, что Ася любит.

И невероятно звездные ночи. Зимний воздух особенно прозрачен. Если выбраться из города, чтобы не мешала засветка, звездное небо окружает со всех сторон. И никакие фантомы не помешают — ну их к черту.

Интересно, кстати, почему фантомы приходят по ночам? Правда, он до сих пор сталкивался только с одним. Какая, в принципе, разница — что за время суток. Если это какое-то общее информационное поле, что такое для него день, ночь… А у Таньки, может, такая особенность. Мало ли, видать, совой она была… при жизни. А вообще очень интересно. Все легенды говорят, что привидения приходят в полночь. Может, спросить у нее?

Желание возникло внезапно и было таким сильным, что Дан решил не откладывать. Он вскочил, подошел к двери, выглянул — никого. Зажмурился, вспоминая прошлые ощущения: сначала беспокойство, почти паническая тревога, затем чувство, что ладони щекочут изнутри, — и пальцы, которые это делают, становятся все холоднее. Когда он осознал, что все это происходит не в его воображении, а на самом деле, и испугался, — было поздно. Пальцы обожгло морозом, а откуда-то из-за спины сказали:

— Ого.

Дан резко обернулся — заныл порез под рубашкой. Танька по привычке сидела на подоконнике и качала ногой.

— Значит, время роли не играет? — спросил он, словно продолжал давний разговор.

— Не-а, — усмехнулась она. — Все ограничения, которые ты себе придумаешь, будут работать. А если не захочешь придумывать, то их и не будет. Место, время… чепуха.

— В самом деле… — растерянно сказал Дан, — это же Марсель! А ты говорила…

— Мало ли что я говорила, — перебила Танька. — Не факт, что ты услышал то же самое.

Несколько секунд он въезжал в смысл ее слов.

— А… так… ты сказала — нет, не сможешь.

Девчонка на подоконнике обхватила руками колено.

— Я сказала, — выделила она, — что Марсель — не мое место. А ты услышал, что я не могу здесь появиться. Согласись, это разница.

— Да… реально. Ты так быстро пришла. Я думал, нужны будут свечи черные или уши мухожорки какой-нибудь… или что там еще колдуны используют.

— Данечка, эти колдуны внушили себе, что без мухожорки у них ничего не получится. Или тот, кто учил, убедил их в этом. Вот и думают. У тебя есть руки. И больше ничего не надо — у тебя и так получается. Не отдал же ты ту девчонку. Этот уровень ты прошел.

«Прошел», — хотел он сказать с облегчением и даже, черт возьми, с гордостью. И тут его обожгло. Мысли метнулись, разлетелись так, что он не сразу смог собрать хоть одну внятную.

— У-уровень? А… то есть?

Танька с интересом посмотрела на него.

— Ты быстро учишься.

Он наконец смог сформулировать то, что хотел сказать. Только говорить это было страшно.

— Ася чуть не… — Дан не смог выговорить слово «умерла», — …просто для того, чтобы я чему-то там научился?! А если бы у меня не получилось? Что за…

— И что? — равнодушно спросила Танька. — Ты смог. Чего теперь окна бить? Ты идешь по своей дороге — вот и иди.

— Я не просил этой гребаной дороги! Не просил! Какого хера!!! Я кролик подопытный, что ли?!

Кажется, он сорвал голос. Кажется, он плакал.

— Эта дорога не спрашивает, — тихо сказала Танька после молчания, длившегося почти вечность. И продолжила, когда Дан коротким злым движением вытер слезы. — Она просто забирает. С крыши, например…

До сих пор он не думал о Таньке как о жертве того же кошмара. Она скорее была кем-то из разряда раздавателя снов, который деловито проверяет по ночам, все ли «подопытные» добросовестно мучаются. А тут вот оно как…

Он долго сидел неподвижно — не хотелось шевелиться, словно недавняя истерика вытянула все силы. А когда поднял взгляд, обнаружил, что остался в комнате один.

Этой ночью к нему пришел кошмар.

Дан стоял на крыше, вцепившись в ее ограждение.

— Выключите дождь!

Он кричал, срывал голос, не помня себя, не понимая, кому и зачем понадобилось вбивать гвозди в его душу, — фиговый из него искупитель, отвалите, эти сны ни хрена не смешные и тамада дебил! Дом рушился, летели панели, глухо сталкивались бетонными углами, а он изо всех сил, дико и отчаянно пытался удержаться за тонкий металл ограды, она превращалась в могильную и начинала резать пальцы ледяным ножом — давай, держись, я лечу с тобой, — руки становились крошевом, и было настолько больно, что голос превращался в невнятный хрип.

Все кончилось резко, как будто кто-то нажал кнопку и выключил генератор кошмаров. Дан открыл глаза и долго лежал, бездумно уставившись в потолок. Как кувшин пустой. Клепсидра, водяные часы, из которых время утекло, а наполнить их забыли. Но лучше уж так…

И все-таки надо решиться и еще раз поговорить с Танькой. Теперь он был уверен, что сможет позвать ее, когда будет нужно. Дан посмотрел на пальцы, затем перевел взгляд выше — через запястье на незажившую рану. Нехило его полоснули. Шрам останется ого-го, почти как у Макса. Может, сделать татуировку? Надпись какую-нибудь, чтобы закрыть это безобразие… Интересно, бьют на шрамах? Папа будет в шоке, невесело усмехнулся Дан. Скажет, вот, связался сын с уголовниками, теперь наколки делает…

Но это в любом случае будет еще не скоро. Надо вытащить Таньку из… откуда там она приходит? — и потребовать, чтобы его оставили в покое. Хватит издеваться, в конце концов, дурдом не резиновый.

Что-то еще его беспокоило, но мысль мелькнула и исчезла. Некоторое время Дан пытался ее вернуть, но совершенно безуспешно. Скользкая оказалась, зараза, осталось только надеяться, что потом всплывет.

Вечером поднялся ветер.

Семья собралась на веранде, и каждый занимался своим делом: Изабель читала, Камилла, конечно, сидела с карандашом и альбомом, Анри шепотом (чтобы не мешать матери) препирался с ней по поводу похода в горы, который он затеял на следующей неделе. Камилла, разумеется, была против того, чтобы Дан лазил по скалам и пещерам. А Данька лежал, закинув руки за голову, на кушетке и слушал ветер. Шуршали страницы книги, что-то бормотал себе под нос Мишель, пытаясь сложить из разрозненных кусков очередную доисторическую челюсть; но ни этого, ни негромких голосов сестры и брата Дан не слышал. Все это существовало отдельно, где-то далеко, и было частью тишины. А он слушал ветер, который пел, соскальзывая с покатой крыши веранды, неожиданно сильным порывом врывался в листву, уносил кошмары и вообще заполнял собой весь существующий сейчас для него мир. Он не знал, сколько времени это продолжалось. Ветер стих, и Дан обнаружил, что Камилла и Анри не сводят с него глаз, причем Анри — что невероятно! — молчит.

— Даниэль, все в порядке? — спросила Камилла.

— В полном.

— Какой ключ ты себе нарисуешь, тот и будет открывать эту дверь. Хочешь свечу — пусть будет свеча. Люди вообще обожают ставить границы. Особенно себе. А на самом деле все, что ты сможешь представить, тебе по силам. Только надо правильно формулировать вопрос. Не «смогу или нет?», а «как сделать?». Увидеть того, кто ушел, — это именно вопрос «как».

Танька снова сидела на подоконнике. В этот раз Дану даже не пришлось напрягаться, чтобы позвать ее, хватило мысленного вопроса «Ты где?».

И тут он вспомнил ту исчезнувшую мысль.

— Значит, позвать можно… — начал он и замолчал.

— Да, — ответила Танька после длинной, какой-то замершей паузы. — Кого угодно. Хоть Сталина, хоть Тутанхамона.

И вот теперь ему стало по-настоящему страшно. Ему не интересны были ни Сталин, ни Тутанхамон.

Видимо, в нервную систему был вмонтирован какой-то особый датчик, предохраняющий от критических перегрузок: в памяти совершенно не осталось того дня, когда погибла девушка Настя; и точно так же не помнил он дня смерти мамы. Что тогда происходило и как — никаких деталей. Он пока сам не знал, хочет ли увидеть этот момент. Но когда Дан внезапно осознал, что появилась возможность поговорить с ней, это мгновенно лишило его сил — до такой степени, что пришлось сесть прямо на пол.

— Как? — почти неслышно спросил он.

Но Танька услышала. Прищурилась:

— Между прочим, за тобой должок.

И он сразу понял.

— Я даже не представляю, с какого края подойти к этому делу, — признался Дан. — А тебе сейчас так важно, считают тебя суицидницей или нет?

— Мне — нет, — легко сказала Танька. — Теперь уже нет. Но это важно тебе. И, наверное, моим родителям…

— Опять какие-то уровни? — проворчал он. Она промолчала, и Дан нехотя сказал: — Ладно. Я попробую. Только, пожалуйста, не надо больше мне устраивать таких… испытаний.

— Дань, на самом деле никто ничего не устраивает. Ей очень повезло, что ты там оказался, — помолчав, сказала Таня.

— Ладно, — хмуро ответил Дан. — Лучше расскажи, как… увидеть.

— Ну, главное — не спешить, — ответила она. — У тебя в доме есть фотки?

— Чьи?

— Все равно. Родственники, знакомые, друзья. Надо, чтобы и живые, и ушедшие. Вперемешку.

— Ну… есть.

— Тащи. Попробуешь для начала понять по фото, кто жив, кто нет.