Глава 4 (2/2)

Они стояли в очереди на кассу, и Дан ответил так же негромко:

— Я не ее… хотя ее тоже… дома расскажу, ладно.

Они еще постояли около подъезда, съели по мандарину.

— В общем, я вижу, если человек скоро умрет, — сказал Дан, открывая дверь.

Ася остановилась так внезапно, что он толкнул ее в спину.

— Как это?!

Глаза ее стали огромными и испуганными. Как тогда, в больнице, когда его избила казанцевская кодла.

— Ну… вижу. Туман рядом с человеком. Я не знаю, в каком временном промежутке это работает. Настя погибла на следующий день.

— А… она кто?

— Парикмахер.

— Может, совпало так?

— Нет.

Они зашли в квартиру. Папа обрадованно унес пакет на кухню, а Дан с Асей забрались обратно под плед.

— Почему ты думаешь, что не совпало?

— Н-не знаю, как объяснить. Я это понимаю. Чувствую. Как будто… блин. Ну, ты смотришь, например, на дерево. И видишь, что листья зеленые. Нет, не то… ты понимаешь, что оно живое и растет. Ну… не знаю я! Хоть вешайся.

Наконец Ася сделала то, чего очень давно хотелось, — погладила его по плечу.

— Я понимаю. Ты просто чувствуешь. И ничего не можешь сделать?

Дан покачал головой.

— Страшно, — прошептала Ася. — Наверное, все-таки это можно изменить. Только надо очень-очень захотеть.

— У тебя чай остыл, — сказал Данька.

Тоска накрыла его с головой. Как же все это надоело… В какой из прошлых жизней он сумел нагрешить в таких количествах? Лучше бы рыбой родился. Сожрали бы быстро — и все. А может, кто-то ставит на нем эксперимент? По измерению стабильности и устойчивости психики индивида пубертатного периода под влиянием особо сильных эмоционально-стрессовых ситуаций… и склонности данного индивида к истерии. Или проще: как воспитать полноценного психа за полгода.

— Ты же сильный. Наверное, такие, как ты, могут менять мир.

— А Настя все-таки умерла, — вздохнул он.

До сих пор эта вселенская, на его взгляд, несправедливость не давала ему покоя. Зачем нужно показывать ему то, что произойдет, если нет возможности ничего исправить?

— Дань, мир, он… звучит. По-разному. У тебя сейчас — тяжело… очень. Но можно его перенастроить, понимаешь?

— Мажор и минор? — усмехнулся он.

— Не-ет… это слишком просто. На самом деле настроений очень много. И я точно знаю, что ты сможешь. Помнишь, ты огнем был? В произвольной?

— Ну… да.

— Ты им в самом деле был. А огонь может многое. Не только сжечь дотла.

Ася допила остывший чай и осторожно поставила чашку на стол. Она всегда все делала очень аккуратно, словно боялась напортить.

— Спасибо, Ась, — искренне сказал Данька. — Как здорово, что ты пришла…

— Я уже пойду, ладно? А то на тренировку опоздаю. Ты как сегодня?

— Не. Завтра приду. Мне… подумать надо.

— Только не проспи. Завтра утро. Дань… а на скольких языках у тебя книги?

— Э… на четырех, кажется, я не считал.

Ася ушла. Дан посидел немного на кровати, крутя в пальцах ручку, которую взял со стола. Да. Надо искать бумагу, потому что… потому что надо.

Не смотрите в окно — оглянитесь назад.

Темнота, тишина и задумчивый взгляд.

За окном — тишина и немая листва,

За плечом — растворяет молчанье слова…

— Пап, я пойду на улицу.

— Куда тебя опять несет? Сейчас борщ будет!

— Я потом…

Понесло его, разумеется, снова на крышу. Он недавно слышал разговор Стаса с дружками о ремке — заброшенной рембазе. Говорили, что с нее видно почти весь город, а охраны никакой, подняться можно свободно. Правда, говорили еще, что там люди пропадают и самоубийств много было; и вообще ремка была обернута слоем мистических легенд и историй, как яйцо ватой. Если верить Асиной теории о том, что мир звучит настроением, в заброшенной рембазе ему сейчас самое место — идеальнее унисона не придумать.