Глава 2. Коробка из-под хлопьев, в которой бы хотелось обниматься с юностью (1/2)
⠀На подоконнике, на ржавой лестнице прямо в окно мурчал белый кот с рыжими пятнами. Прогонял кошмары. Хёнджин вжимал в себя Феликса. На полу валялась нежно-розово-жёлтая коробка из-под сухого завтрака. Коробка для маленького Ликси. Коробка, которая мелькала перед глазами в мае. Коробка, которую хотелось разорвать и вшить под кожу по кусочкам.
⠀”Мы чуть не убили и чуть не умерли” — думал Хёнджин в жалких попытках уснуть. В рёбра давило тёплое дыхание. Согревало сердце. А в русых волосах ненавистная рыжая пыль ещё с весны. А на животе Ликса шрамы-звёзды, россыпь, подобная лишь его веснушкам.
***</p>
⠀Бан Чан жадно глотал воздух. Твёрдый нос ботинка ударил его прямо в горло. Воздуха совсем нет. Он кричал, извивался и никак не мог встать. Из него выпинывали силы, волю, но не жизнь. Жизнь не выбить из того, у кого она прямо перед глазами. Стеклянными, алыми, горящими. Кажется, если вытянуть руку, то можно докоснуться счастья и дружбы. Или до Хёнджина, которого били ногами. Кто бил? Твари.
⠀Дети бывают жестокими. Дети могут делать плохое. Могут делать зверства.
⠀Вокруг темно. Вокруг человека четыре. У них светящиеся оранжевые и жёлтые глаза и вытянутые тени с длиннющими когтями.
⠀Чана и его бесценных детешек притащили в какой-то холодный гараж и обрушились чудовищным гневом. Под гнётом озлобленных подростков страдали семеро: Бан Чан с его сжимающимся в конвульсиях сердцем, Хёнджин, Феликс, Сынмин визжал где-то в углу, Чанбин, Чонин и Джисон, которого выволокли на улицу, под палящее майское солнце, разъедающее его кожу до голой солёной плоти.
— Ничтожество! — крикнули над Хёнджином и пробили его затылок об кучу оранжевых кирпичей.
⠀По голове потекло что-то мокрое и густое. Кровь. Ничего не видно. Хёнджин упал и закрыл глаза руками. Он мычал и стонал. Он дёргался. Пока из него выбивали свет и счастье. А его свет — Феликс. Феликса распластали по холодном бетонному полу и задрали футболку.
— Вбивай, пусть покричит, — усмехнулись сбоку.
⠀Над кожей звякнули длинные ледяные гвозди. Кто-то замахнулся молотком. Ликс взвыл от резкой жгучей боли в животе. В него вбили гвоздь. Ещё один. И ещё. Молоток ударялся об дрожащую кожу и красил её синяками. Жутко больно. Ликс заорал и заплакал. Хёнджин пытался услышать его вой, дотянуться до него окровавленными пальцами с оранжевой пылью на ногтях. Но он не видел ничего. Он не понимал, где кричат. Но знал, что это его Ликси. И сам закричал:
— Суки!
⠀Хёнджин, шатаясь, поднялся и продрал глаза. И кинулся на высокого растрёпанного парня перед собой, держащего в руках старый молоток, испачканный чем-то тёмным. Голову садило. В радужке расплывались фосфены и тёмные лужи забытия. Он споткнулся. Что-то незримое толкнуло его в стену. Писк в ушах не давал покоя. Или это Чонин орал? Тело совсем неощутимое, невесомое, готовое упасть в объятия никого и бетона. Хёнджин чуть качнулся и разглядел своими полу-слепыми ликёрными глазами фигуру оранжевоглазого ребёнка с душой отвратной нечести. Он бросился на него, как волк, и повалил на пол. И начал бить кулаками по лицу. Его оттащили ещё двое парней. Гадкие прихвостни. Если зло приходит, то ведь всегда не одно, правда, Хёнджин? Его снова ударили по голове. И он снова упал, чувствуя громовые раскаты позади своего дрожащего тела. Или они били прямо внутри. Молнии в голове.
⠀Таким сволочам не нужны причины творить зло. Им просто приятно делать другим больно. Болезнь, тьма. Чума. Они жестокие. Лишь на один светлый взгляд Феликса с шёпотом ”будем дружить?” могли ударить под пустой желудок и тонкие, почти расплавленные рёбра. И только из-за того, что детишки гуляли в ”их” северном районе замызганного города. А Ликс просто хотел прогуляться с друзьями до гаражей. И пересёк незримую черту. С друзьями.
⠀В углу содрогнулся Чонин. Ему выбили зуб. Раскрошили и вырвали грязными пальцами. Слёзы стекали по лицу. Кожа под ними таяла.
— Отойдите от него, ублюдки, пошли к чёрту! — Чанбин махал канцелярским ножом, его рука сломана, кость раздроблена, тело всё в поту.
⠀Света почти не было, лишь одна жёлтая лампочка болталась сверху на тонком проводе. ”Засунуть бы его им в глотки” — думал Хёнджин, распятый на полу. Об его пальцы разбили ещё один кирпич. С того вечера он ненавидит оранжевый цвет.
⠀А у Сынмина царапины вокруг глаз. На него бросили одичавшую кошку. Она драла его, мяукала и прыгала у самого лица. Бан Чан рухнул вниз к Хёнджину, в бездну, оттащил от Сынмина кошку и бросил её в шаткий деревянный стол, что провалился под телом животного. Чанбин поставил ловкую подножку под парнем в жёлтой футболке и с такими же жёлтыми ядовитыми глазами. Он схватил Феликса за руку и выволк из гаража. За ним выскочил и Сынмин с кровью под глазницами и Чонин с кровью изо рта.
⠀Хёнджин шатко встал и привалился к какой-то полке. Из неё что-то вывалилось и разбилось об пол. Бутылка. Чанбин порезал грудь тёмноволосого парня с родинкой на щеке. Или это метка, называемая ”знак ходячего отморозка”.
— Ты мразь, на Ликса посягнул! — Хёнджин схватил разбитую бытулку и ударил того по голове и в челюсть, и пнул под дых, — Жалкая сволочь!
⠀Осколки разлетелись вокруг мелкой крошкой. Она залетела в раздробленные пальцы левой руки и зажгла в Хване искру монструозности.
— Тише-тише, Хёнджин, помоги лучше Чана поднять!
⠀Чан кашлял и не мог задышать. Слишком больно и трухляво в гортани. Чанбин тянул его вверх, но он не поднимался. Вдавливал себя в пол. Блевал кровавыми ошмётками и заикался.
— Ну же, давай, Чан, дыши! — подбежал Хёнджин.
⠀Побитый Хваном подросток свалился к поломанному столу и напоролся рукой на острый кусок деревяшки. Кровь хлынула бордовым потоком. Боль — это когда кожа разрывается на нитки. Боль — это когда друзья харкают алым густым соком. Боль — это когда в животе гвозди, в голове кирпичи, во рту нет зуба, а глаза расцарапаны серой озлобленной кошкой. Хёнджин забрал нож у Чанбина и присел к валяющемуся на полу страдальцу. Он приложил лезвие прямо к горлу парня и прожог его яростным заплаканным взглядом:
— Я убью тебя, кусок дерьма!
⠀Боль — это когда сухая блестящая пластина ползёт по коже и протирает её острым треском. Металл скользнул по коже. Не глубоко. Не смертельно. Не убил. А как же хотелось.
— Х-хён... джин... — выдавил из себя Чан, — н-не надо...
— Хватит, Хёнджин! — крикнул Чанбин.
⠀На Хёнджина налетел хромающий парень с разрезанной щекой и пустым взглядом из-под растрёпанной чёлки. Он скинул его с себя и воткнул нож под грудь оборванца. И в ногу. И снова не смертельно. Отвратительно. Багровые куски телесного фарша растеклись по металлу и намочили пальцы Хёнджина.
— Убогие психи!
⠀Он размахивал резаком во все стороны. У кого-то прорезался рот, у кого-то треснули капилляры, кто-то полудохло свалился к осколкам бутылки и столешницы.
⠀Бан Чан привалился на Чанбина и вышел из гаража. За ними выпрыгнул и Хёнджин с канцелярским жёлто-багряным лезвием, сковав Ликса в объятия. Кровь на бархатном животе заливалась внутрь, в органы, в ткани и обратно в вены с артериями. У Феликса внутри волокна мяса, перемешанные с крошкой ржавчины. Хёнджин разгрыз свой тонкий весенний шарф и обмотал им кровоточащее тело Феликса.
— Потерпи... тебе сильно больно? Ликси, всё будет хорошо! Эй, Чан! Чан!
⠀Воздух на улице заполнялся рыком, криком и спёртостью. Бан Чан еле переставлял ноги, двигаясь сквозь тяжёлый сквовывающий кислород. Ему давило на виски. Тяжесть тела тащила к длинной траве с мелкими голубенькими цветочками. Запыханный и задолбавшийся Бинни оставил Чана у синего забора и вернулся в гараж. Оттуда он за шкиру вытащил парня с ярко-розовыми волосами и глубокой раной вдоль губы, из которой изливались паутинки сукровицы.
— Где Джисон?! Отвечай, тварь, где?!
— Пх, во дворе... — выхаркал тот, — где же ещё быть дворовой беспородной шавке?
⠀Чанбин пнул захлёбывающегося рвотой мальчишку по ноге и потащил за собой.
— Сволочь! — резко оживился Феликс и выхватил из рук Хёнджина нож.
⠀Он выпрыгнул из объятий и кинулся на кашлящего, злостного, нездорово-жёлтого, противного парня под боком Чанбина. Из глаз океаном выливались солёные волны. А пальцы, зажимающие пластину, не содрогались при виде крови. Ликс втыкал нож в чужую руку. Снова и снова. И ревел. А тот псих улыбался, глядя на лезвие, вонзающееся в его предплечие.
— Ликси! Ликси, остановись! — Чанбин бросил желтоглазого на землю, придавив ногой, и оттянул Феликса, хватая его за плечи, — Эй-эй, ты слышишь меня? Тихо...
⠀Весна уже всех задолбала. Это мысли Хёнджина. Он шатнулся к Феликсу и обнял его со спины.
— Я тут, с тобой, — успокаивал такого же, как и он сам, щенка со вспыхнувшей в миг яростью, — не психуй, ты не виноват. Бинни, идите!
⠀Чанбин дёрнул хихикающего юнца вверх. Они скрылись за поворотом. Скрылись за растресканными крышами и осколками бутылок, и бычков сигарет, и трупов собак. Скрылись куда-то во двор. Чонин громко задавился. Он отплевал ещё один зуб и пошатнулся на одуванчике. Его поймал Сынмин, вжимающий край футболки в левый глаз.
— П-простите меня... это я во всём вин-новат... Не увидел знака севера... кха!... — Бан Чан с заикой и дрожью выдирал из асфальта кусочки травы, не весёлое занятие.
⠀Хёнджин бросил резак далеко в сторону и прижал к себе Ликса:
— Не выдумывай, Чани. Я этих идиотов за тебя по бетону раскатаю. За всех нас.
⠀Бан Чан добрый, славный, задушевный мальчик с широким плечом и громадной душой. Бан Чан не заслужил боли. И слабого сердца, выпрыгивающего из груди после дворовых драк. Он сплюнул на траву лужицу крови и, хромая, встал, хватаясь за стенку.
⠀Хёнджин поднял мычащего Феликса на руки и понёс прочь. Чонин и Бан Чан опирались на Сынмина. А Сынмин даже с исцарапанными глазами всё видел: за ними уже бежали Чанбин с Джисоном. У Джисона всё тело в красных ожогах. Чанбин накрыл его своей джинсовой курткой. Зонтик потерялся. А у Чанбина злые глаза и рука в садинах.
— Эй, псы, вы как? — крикнул он в чужие спины.
⠀Лишь Хёнджин сумел отозваться:
— Кошмарно...
⠀В нём до сих пор что-то гуляло. Что-то, что заставляло держаться на ногах и перекачивать кровь с ненавистью к миру. Но мир здесь не причём. Мир неплохой. Плохие люди в нём. Люди, что отравляют землю, сеят плесень в чужие души, туманят головы. Таких людей Хёнджин называл ”твари”.
⠀У Хёнджина в шкафу стояла белая гитара с маркерной надписью ”родился гитаристом, а умру скандалистом” и маленькой красной пометкой: ”железо + 禮 + 24”, то есть феррум, химически — Fe, благопристойность по-китайски — li, и двадцать четвёртая буква английского алфавита — x, ”Felix”. И никто не знал, как это расшифровать. А Хёнджин никогда не играл на ней никому, кроме Ликса. И он уже думал о том, что вернувшись домой, схватит свою ”Felix” и притащится под окна больницы, петь Феликсу баллады о химическом железе, китайской философии и английских буквах.
⠀Ликсу грустно. ”Если бы я только не забрёл на эти гаражи, ай, почему так вышло... Ненавижу, ненавижу себя!”. Ему лишь хотелось попрыгать с крыши на крышу, случайно споткнуться и упасть в кусты малины, собрать кучу ягод в панамку Чана и отдать Чанбину на варенье. А перед ними появились четверо затасканных жизнью ублюдка с ледяными взорами, пробирающими до дрожи. Один плевался, второй оглядывал Феликса, третий жанглировал гвоздями, четвёртый странно поглядывал на Бан Чана и ухмыляясь ему, тыкал на дорожный знак STOP с припиской ”North” чёрной баллончиковой краской и рисунком зачёркнутой собачьей морды. Эта картина так и застыла застыла в голове. А что было дальше, вспоминалось лишь обрывками: Бан Чан закрыл Феликса своим телом и пытался кричал ”Мы уходим! Уходим!”, но его ударили и поволокли прочь, а он уже кричал ”Ты, урод! Не трогайте детей! Мрази, отцепитесь!”. На Чонина кинулись с кулаками. У Джисона отняли зонтик. А Хёнджина с Сынмином оттащили за волосы. Чанбин сам бросился вперёд. Потом гараж, лампочка, разболевшийся живот. Запах металла и крови. И яркий свет с улицы, и Хёнджин, прижимающий к себе. И ножевые удары в руку психовато улыбчивого мальчишки. Да, так Феликс и вспоминал.
⠀Бан Чан споткнулся. Его сознание спряталось за мглой и потерялось. Он закрыл глаза и не смог подняться. Лишь отцветающие одуванчики мягко поглаживали его лицо и фиолетовые ладони.
***</p>
⠀Хёнджин соскочил с кровати. Летний ветер, свистящий с окна, ударил по пунцовым щекам. Он растёр глаза руками и тихо прокашлялся в подушку. Грудную клетку сдавило. И лишь на мгновение отпустило. Чтобы снова смять, как мусор, как клочки бумаги и пустые коробки сока. Феликс сладко спал, сжимая в пальцах пижаму Хёнджина.
— Солнце...
⠀Он осторожно поднялся и ушёл на балкон. Луна светила из-за синих облаков. Её желтоватое очертание прорезало небо волчьим когтём.
⠀Хёнджин закурил сигарету и выпустил серую узорную ленту, что устремилась в кружево чёрных небес. Он насвистывал себе под нос какую-то песню и оборачивался на лежащего под одеялом сопящего Ликса.
⠀Хёнджин не любил ночь. Хёнджину нравились дни. Но не майские. Их и вспоминать тошно.
***</p>
⠀Бан Чан открыл глаза уже в больничной палате. Он пролежал в ней два дня, не приходя в себя. В его вены по трубкам заливались капельки какого-то лекарства и дыхание. Рядом сидел Хёнджин и Чанбин с гипсом на руке.
— Что... случилось?...
— Ты упал после той драки. Мы вызвали скорую и ты тут уже третий день валяешься. Доброе утро, Чани.
— Привет, Хёнджин...
⠀Чанбин сжимал разрисованный детскими каляками гипс. У локтя сверкал зайчик, рядом с ним морковка от Джисона, радуга, цветочки и беззаботность. Он фыркнул в кафельный пол и топнул кроссовком:
— Эти тараканы разбежались и запрятались. Мы не можем их найти. Почему так вышло, чего им надо?
— О-они... — Чан попытался сесть, но всё его тело обвила тягучая колкая боль, — за район свой любого щенка дерут. Я помню, я того... кха, не знаю имя... урода уродом обозвал за то, что он... собаку зарезал... Зимой, мы тогда подрались на границе. Точно помню... И он меня в-вспомнил, посмотрел на меня, как на м-м-м... а им много н-не надо. Дебил-лы...
— Дрянь.
— А остальные-е что?
— У Чонина два выбитых зуба, нижних, один подлотали, другой, слава волкам, молочный, коронкой заменять не придётся. Сынмин ходит с глазной повязкой, кошка-тварь расцарапала ему всё лицо, глубоко. У Джисона три ожога... А Ликс...