Мороз и солнце, день чудесный (1/2)

Варрик протаскался с Хоук много лет и знал, что магия, на самом деле – штука ужасно скучная. Только у орлессианских романистов, под чьим пером главный герой разносит в клочья толпу охотящихся за ним Воронов самыми экзотическими и разнообразными способами, магия представлена гремучей смесью взрывов, молний, сладкозвучных заклинаний, томных героических взглядов и прочей чепухи. В жизни маг просто щелкает пальцами, и десяток головорезов оказываются нанизаны на ледяные копья, как кеклики на шампуры; а потом Ривейни бродит меж живописно застывших придурков, добавляя от себя кинжалом под затылочную кость тем, кому повезло выжить, и чуть ли не зевает в процессе.

Но Варрик даже не представлял, насколько скучной окажется мажья тренировка. Особенно, если ее проводит Смеюн, особенно, если в учениках их новоявленный Вестник. Соловей могла не тратить нервы и не изгаляться, придумывая, как бы замаскировать лероевское клеймо: пусть бы все Убежище собралось посмотреть, как бывший Усмиренный будет тужиться над заклинаниями, вскоре даже самые непритязательные зеваки нашли бы зрелище поинтереснее. Солас и Лерой вот уже битый час сидели, почти недвижные, на набитых кормовым сеном мешках, оттащенных за избушку лекаря, и просто говорили. Ладно бы еще о снах, или демонах, или еще о чем-то увлекательном; но Солас занудно выпытывал подробности об обучении в Круге, а Лерой также занудно отвечал, монотонно и дотошно, будто зачитывал энциклопедическую справку.

Впору думать, что клеймо, скрытое дурацкой полосатой банданой на манер лихих лломеринских пиратов, все еще действовало. Маскировка была, конечно, никуда негодная, и по Убежищу уже бродили слухи самого разного толка, настаиваясь из предположений в крепленную уверенность, но Соловей хотела выиграть Лерою хотя бы несколько дней и дать прийти в себя. Варрику только чудом, из-за случайного столкновения на перевале повезло попасть в круг доверенных лиц, и поэтому-то он торчал тут. Упрямился до последнего, изо всех сил изображая, будто Бьянке требуется ремонт (и заключавшийся в том, что Варрик уже час то подкручивал до упора, то ослаблял винт заряжающего механизма) и силясь краем глаза уловить на лице Вестника хотя бы тень эмоций. Тень тени. Хотя бы капельку. Сейчас он выглядел ничуть не лучше замороженных селедок на зимнем базаре, но Варрик-то знал, что впечатление обманчиво…

И все же нет-нет да и закрадывалась мысль: может, вчера, на перевале и в Храме, ему все только привиделось. Небо разорвалось – после такого неудивительна небольшая кроха сумасшествия, приправленная каплей миражей. Может, это попросту зеленые блики Бреши ложились узором маски, превращая лицо Усмиренного в гримасу отчаяния или ошарашенного испуга; а писательскому воображению и такой крохи хватило, чтобы нараспредставлять себе демон знает что?

Или, почти весело подумал Варрик, все дело в холодрыге. В натопленной таверне да с кружечкой эля он и час, и два, и пять просидел бы тихо в углу, наблюдая за лицами, подмечая детали и запоминая диалоги, и не жаловался на скуку; а тут, на пронизываемом ледяным ветром с гор пятачке, каждая минута ожидания превращалась в пытку. Знающие люди в Убежище ворчали, что неженки из низины понятия не имеют, что такое настоящая горная зима, и почем зря кличут страшными холодами обычные осенние заморозки, но Варрик только плечами жал. Ему нравились низины, а еще больше – низины где-нибудь подальше к северу, а еще лучше – одна конкретная низина с Киркволлом, с жарким душным летом и дождливой, редко когда снежной зимой. Лерой ведь тоже оттуда, как только не трясется на таком ветру?

– Хорошо, я услышал все, что хотел. В таком случае, можем приступить к практике. Попробуешь… Скажем, «хватку»?

– Почему бы и нет, – Лерой выпрямился, хрустнув лежалым сеном в мешке. Варрик, почти убаюканный собственными рассуждениями, встрепенулся; от вида пацаненка в короткой мажьей накидке поверх мантии его еще больше пробрало мурашками, но вспомнились затопленные приморской затхлой сыростью коридоры Каземат, и вопрос – как он терпит такое, – отпал сам собой. Лерой сделал пару шагов в сторону и застыл, как солдат по команде: руки вдоль швов, взгляд прямо перед собой и словно почти невидящий.

– Мне нужна цель. Заклинание может не получиться или выйти слабым, в воздухе мы не заметим разницы.

– Тогда попробуй с этим, – Солас пяткой посоха сбил рыхлый снег с побега канавариса, поколебался немного, прежде чем спросить: – Помнишь, как нащупать Завесу?

– «Для всяких чар потребна связь с Тенью, чрез Завесу создаваемая; ежели охота чары сотворить, погрузи разум свой в покой, где столкнется сон с явью, и от границы сей представь нити, из которых творима буде ткань магии…»

Солас покачал головой – уж точно не цитату из какого-то круговского трактата он хотел услышать, – но ничем кроме недовольства не выдал. Лерой протянул ладонь к кустику, сосредотачиваясь; в жесте была какая-то нерешительность, будто он никак не мог определиться, стоит пытаться или лучше даже не начинать, но мираж растаял, стоило ему свести брови к переносице. Солас, опираясь на посох, подался вперед, будто боялся проморгать единственно важную секунду, и Варрик тоже затаил дыхание, сам не заметив, как проникся торжественностью момента.

«Хватка» когда-то была одним из любимых заклинаний Хоук. Варрик тысячу раз видел, как облако инистых искр окутывает жертву, сковывая обездвиживающей ледяной корочкой, если не промораживая насквозь, и сейчас ждал…

Чего? Что проявит себя благословение Андрасте, уже вернувшее Лерою магию, и заклинание получится мощнее, чем вся тысяча попыток Хоук? Или, наоборот, ничего не выйдет, потому что лимит чудес исчерпался вчера – не может же такая дивная хрень твориться ежедневно? Или… Варрик даже сформулировать толком не мог: момент захватил его с головой, погрузил в хрустальную, звенящую от напряжения тишину. Он слышал, казалось, каждое слово в сплетнях торговок, шедших тропой мимо госпиталя, скрип каждой снежинки под собственными ногами, шелест каждого выдоха, клубящегося в воздухе – и все это не противоречило тишине, а звенело вместе с ней одной высокой пронзительной нотой, как будто по огромной ледяной глыбе ударили закаленным лезвием.

Или чудо, или ничего, загадал Варрик; и не угадал. Заклинание прозвучало беззвучно, искристое облачко, сорвавшееся с пальцев, окутало побег канавариса, высеребрив макушечные листья, и растаяло. Лерой лупоглазо пялился на результат, часто моргая и будто не веря, что это его рук дело; у него глаза были как неваррит, подметил вдруг Варрик, серебристые, с едва уловимым блеском – не понять даже какого цвета, то ли голубого, то ли сиреневого, то ли вовсе такого, что не существовал в природе, только в книжках у великих выдумщиков. «Сказка о серебряном мальчике, который вдруг ожил», промелькнуло в мыслях, и Варрик, поторопившись отложить на потом чарующую идею, оглянулся на Соласа. Это как – нормально, хорошо, плохо? Пора радоваться или самое время припоминать подбрадривающую шутку?

– Недурно, – по безмятежному лицу Смеюна оставалось только гадать, считает он «недурно» похвалой или вежливым оскорблением, хотя на миг Варрику показалась улыбка в уголках губ. – Я боялся, начинать придется с самых основ, но, кажется, обучение в Круге не так плохо, как я предполагал, и выработанные им инстинкты к колдовству пережили даже Усмирение. Связь с Тенью почти не деформирована, и тебе не требуется сознательный контроль каждой мысли, как новичку. Остается только поработать над мощью и, главное, отточить до легкости, и тогда…

– Искательница мне невеста, если я понял хотя бы половину, – фыркнул Варрик. Солас улыбнулся отчетливее, уже не оставив поводов гадать:

– Как тебе будет угодно. Я говорю, что опасался, что обучение будет похоже на попытку научить ходить… гнома, – он бросил лукавый взгляд на собеседника, – у которого ноги разбило параличом. В нашем же случае это не паралич, а всего лишь крайнее истощение. Правильное питание и вдосталь тренировок – и мышцы восстановятся, как и было.

– Питаться придется фолиантами и пылью на закуску?

– Не все, что полезно разуму, полезно для зубов и желудка. Думаю, в данном положении уместнее здоровый сон, – с нарочитой до комичного серьезностью возразил Солас, кивнул, будто откланивался за увлекательную беседу, и снова оглянулся на Лероя. Тот так и стоял в ступоре, пялясь на подмороженный канаварис; Солас вздохнул и как мог мягко предложил:

– Может, еще раз?

– Да, – глухо выдохнул Лерой. – Конечно.

Варрик знал десяток способов, как подобный ответ мог прозвучать с сарказмом или иронией, но Лерой нашел одиннадцатый – он просто согласился и снова вытянул ладонь, нахмурился точно как в первую попытку. На лице, четыре года не знавшем живых эмоций, малейшая складка или морщинка казалась слишком заметной, резкой, будто ее карикатурно отчетливо провела на портрете ученическая рука. И что-то во всем этом Варрику вдруг отчаянно, до боли, до спазма в горле не понравилось. Он торопливо вынул из ложа Бьянки забытый там болт, затолкал в сумку, перещелкнул пару рычажков под прикладом – плечи арбалета сложились, как крылья падающей птицы, Варрик переложил Бьянку на соседний мешок, а Лерой даже ухом не повел на странную возню.

Он продолжал пробовать уже без подсказок Соласа. Два, три, пять облачков осыпали канаварис, тот промерз до середины, жалобно позванивая на ветру листочками, будто бы выкованными из серебра, а Лерой не останавливался. Сейчас он еще больше, чем утром, походил на заводную игрушку: одинаковые жесты, одинаковое, неизменно хмурое выражение, одинаковый результат. Одинаково отупелые попытки. Будто он заранее знал, что ничего не получится, и продолжал лишь потому, что его попросили. Или… Варрику мучительно не хватало слов. Он знал это ощущение, чуял его в воздухе, но никак не мог назвать, потому что Лерой был сплошной загадкой, и там, где с обычным человеком Варрику хватило бы одного взгляда, в Лероя ему надо было вглядываться минута за минутой для того лишь, чтобы осознать собственное бессилие.

– У меня не получается, – спустя еще два подмороженных листа Лерой озвучил очевидное. И уже сжав пальцы для новой «хватки», добавил безразлично: – Может, попробовать что-то другое? Стихийная школа никогда не была моей сильной стороной.

– Я запомнил, что ты говорил, – Солас покачал головой с искренним участием, – увы. Духовные заклинания наиболее чувствительны к Тени, и я бы, кстати, попросил тебя не рисковать вспоминать их самостоятельно без моей помощи. Барьеры сосут много сил, тоже не вариант. Что-то исцеляющее разве что… – он задумчиво поскреб подбородок. – Соловей просила пока не показываться на люди лишний раз, к раненым тебе нельзя. Но можно нагов наловить…

– Чтобы исцелять нагов, надо их сначала того, – Варрик полоснул ладонью по воздуху, покосившись на Смеюна – кто-кто, а уж он точно на великого нажьего палача, грозу всех грызунов округи, не походил ни капли. Солас хмыкнул. Шевельнулся – на таком пронизывающем ветру трудно долго держаться возвышенной невозмутимости, – и придумал, должно быть, как парировать ироничный выпад, но ничего сказать не успел.

И хорошо – иначе бы его голос перебил тихий, на грани слышимости отчаянный шепот Лероя:

– Не надо нагов!

Резко оглянувшись, Варрик понял одновременно две вещи. Что, во-первых, момент, которого он так долго подсознательно ждал, словно учуявший опасность зверь, только что случился, и, во-вторых, что кроме этого он ничего не понимает. Лерой плакал кошмарно безжизненно: не морщился и даже не моргал, пока прозрачные крупные слезы собирались на ресницах и капали вниз. Варрик не представлял, чтобы так можно было плакать. Если бы статуя Андрасте зарыдала от горя, у нее, наверное, и то получилось бы живее, чем у Лероя, который не бросил биться над заклинанием. С пальцев сорвалось облачко инея, окутавшее мерзлую, мертвую зелень, с ресниц одновременно сорвались слезы – правая, секундой позже левая. Лерой вытер щеки рукавом мантии, вытянул ладонь, готовя заклинание. Все с той же – что б ее – механичной жутью.

– Лерой?.. – позвал осторожно Варрик. Он вдруг испугался, что если повысит голос громче вестничьего шепота, с гор сойдет, не выдержав напряжения, лавина и похоронит их всех. – Эй, Лерой, успокойся, пожалуйста, это всего лишь мои шутки. Не хочешь трогать нагов – не будем, никто не заставляет…

– Я понял. Дело не в нагах. Все в порядке, честно.

На ткань накидки на груди шлепнулось еще по слезе. Варрику показалось, он сходит с ума: слезы, дрогнувший голос и невидящий взгляд статуи не сочетались друг с другом также, как не сочетаются, вызывая мутные видения, антиванское вино с гномьим самогоном в голове. В ногах будто пружина сработала от напряжения, Варрик подсочил с мешка на ноги, но не придумал, куда себя деть; в отчаянии покосился на Соласа, но тот смотрел не менее растерянно. Что ж, вздохнул Варрик, не в первой маги творят хрень, от которой никакая магия не поможет, только здравый смысл и немного гномьего обаяния.

– Как-то не похоже на порядок, – высказался он смелее. – Ты уверен?

– Абсолютно, – Лерой вытер правую щеку остервенелым резким движением, оставив на коже побелевший от давления след. – Я контролирую «хватку», не бойся. Это… – слезы набрякали все быстрее. Он потряс головой, снова утер лицо, всхлипнул, закусив губы, недоуменно косясь на влажные пальцы, – это какая-то случайность, она меня не беспокоит. Все в порядке.

– Это слезы, – терпеливо пояснил Варрик, сделал осторожные полшага вперед. – Слезы, если что, случаются, когда кому-то грустно…

– Моя память в порядке, – перебил Лерой. – Я помню, что такое слезы. Я не понимаю, почему они не заканчиваются.

Он давился словами, сглатывая окончания, и вместо пауз тонко, как нажонок, всхлипывал. На рукавах мантии уже набрякли влажные пятна. Почему-то Лерой никак не мог догадаться вытирать глаза одновременно; а пока ладонь механически тянулась к левой щеке, на правой снова серебрилась влажная дорожка, и все приходилось повторять сначала, так что он стоял с совершенно ошарашенным, сбитым видом, и бестолково пытался остановить плач.

– Мне не грустно. Если не грустно, слез не должно быть…