10 (1/2)

На следующий день Гоголь проснулся рано, часов в 7 утра, однако Федора рядом не было, но были слышны копошения на кухне, это грело душу. Наверняка Достоевский сейчас наштампует сырников, черных с одной стороны, и сырых с другой, а потом будет пытаться съесть это, но выплюнет за балкон, как всегда.

Блондин потянулся, перевернулся со спины на бок и почувствовал, как из него по бедру вытекает белая жидкость.

— Бля… — парень приглушил ругательство рукой, которой накрыл все свое лицо.

Вчера парни оба уснули, едва раздевшись, а о последствиях не подумали.

Желтоглазый встал с кровати и не обращая внимания на свою наготу, неспеша прошел в ванную комнату. Пройдя в душевую кабинку, он закинул волосы за спину, не желая их сильно мочить и открутил кран. В следующую уже секунду по всему дому пронесся крик, на который мгновенно прибежал Федор. Посмотрев на Гоголя, который только что искупался в ледяной воде, он стянул с крючка полотенце и стал спешно вытирать с парня холодные капли.

— Случилось то, чего я так сильно боялся? — Гоголь выглядел опечаленным.

Классно утречко задалось, ничего не скажешь. Мало того, что живот уже начинает болеть, так еще ему от этого теперь не отмыться.

— Да, Коль, но для этого у меня есть Олег.

— Какой Олег?

Достоевский молча двинулся на кухню, а блондин потопал за ним. Темноволосый достал из тумбочки огромную железную кастрюлю.

— Этот Олег, — сказал Федор, уже набирая воду в емкость.

— А почему именно это имя? — желтоглазый не сдержал улыбки.

— У меня друг был такой: низкий, толстый и с короткими ручонками, его звали Олег, — парень поставил кастрюлю на включенную плиту, — я тебе помогу, если что. Поливать себя из ковша не так удобно, как из душа.

Блондин тяжело выдохнул и кивнул как-то устало. Выглядел он таким замучанным.

Достоевский сел на корточки перед блондином, положив руки на его коленки.

— Что-то болит?

— Да, — как-то сухо отвечает парень, даже не смотрит на собеседника.

— Что болит?

— Душа, — теперь уже взгляд желтых глаз направлен на лицо темноволосого, — Почему ты больше не называешь меня так, как назвал вчера?

Достоевский на минуту задумывается. Он плохо помнит, что говорил вчера, но, кажется, вспоминает.

— Тебе нравится, когда я называю тебя любимым? — тонкие губы растянулись в улыбке, а фиолетовые глаза, казалось, излучали теплоту всего мира, согревая душу Гоголя. Он кивает, и Федор улыбается еще шире.