7 (2/2)

Гоголь хитро улыбнулся и тихо подкрался к брюнету. Первая мысль была-защекотать; вторая-поцеловать; третья-шлепнуть. И Николай прислушался к третьей мысли. Замахнувшись, он несильно шлепнул по заднице Достоевского. Тот, не ожидавший нападения со спины, подпрыгнул от легкого испуга. Он повернулся к заспанному и лохматому Гоголю и тепло улыбнулся.

— Уже проснулся, ситофиленок?

Николай тихо цыкнул и без зла стукнул фиолетовоглазого по плечу, так же не сдержав улыбки.

— Это не ситофилия, дурак.

— А что же?

Гоголь притянул к себе Федора за воротник легкой хлопчатой рубашки.

— Это грезы о вашем члене внутри, милорд, — прошептал светловолосый в милиметрах от губ Федора.

Последний усмехнулся.

— Значит, если ты будешь грезить о моей ладони на твоей отличной, между прочим, заднице, — Достоевский широко улыбнулся, кинув мимолетный взгляд на стол, — то пользуйся блинами. Они теплые и широкие, всю ягодичку охватят.

Гоголь сначала посмотрел на парня немного раздраженно, а потом небольно укусил того за нос.

— Приехал сюда, чтобы грезить о том, что находится буквально под рукой, обалдеть… — блондин отпустил Федора и сел за стол, утягивая со стопки сразу два румяных блина. Свернув их на подобии трубочки, парень откусил кусок. За всем этим внимательно следил Достоевский.

— Вкусно, — сказал Гоголь, проглотив кусок, — на удивление, — с легкой улыбкой повернулся к парню, — ты не такой безнадежный, как я думал, правда лучше б ты шлепал мой зад, чем блины.

Достоевский улыбнулся уголками губ и посмотрел на блондина слегка похотливо. Он неспеша стал подходить к стулу, на котором сидел Коля.

Наклонившись, Федор провел языком за ушком блондина и молча удалился из комнаты.

Блондин еще долго сидел, осознавая произошедшее. Блины, хоть и были вкусными, в горло уже не лезли. Парень чувствовал, что вместо блинов хотел бы ощутить в горле кое-что другое. Вымыв руки у раковины, Гоголь двинулся по коридору, выискивая змея-искусителя. В гостинной его не оказалось, и в ванной тоже. Блондин зашел в спальню и застал стоящего у открытого шкафа Достоевского, одетого в одни только брюки, в его руках был тремпель с рубашкой. Он повернулся, услышав скрип открывшейся двери.

Николай подошел к темноволосому.

— Ты куда-то уходишь?

— Ненадолго.

— А куда?

— В магазин, — говорящий снял с тремпеля рубашку, повесив его на место.

Гоголь уныло вздохнул. Взгляд желтых глаз невольно скольнул по оголенному, не рельефному, но подтянутому торсу и зацепился за тонкую полосу темных волос, начинающуюся над пупком, и уходящую вниз в брюки, становясь шире.

Блондин прикусил губу и наконец поднял взгляд на ухмыляющегося Достоевского.

— Пялиться нехорошо.

— Видишь, Федь, какой я невоспитанный… — протянул Гоголь, томно выдыхая. Вытянув из петель чужих брюк кожанный ремень, он сложил его в петельку и протянул брюнету, — меня нужно воспитать…

Последний взял ремень из руки Гоголя. Тот улыбнулся и повернулся к Достоевскому спиной, уперевшись руками о стену и немного оттопырив пятую точку.

— Накажите меня, мой лорд…