Глава 43. Лимеренция (1/2)

Твоя любовь жестока, </p>

Твоя любовь похожа на выстрел,

Тяжёлый и тихий, такой тихий, и прежде чем он прозвучит,

Я уже знаю, что не могу оставаться здесь дальше; </p>

Я знал это уже давно —

Всё кончено. </p>

Знал, но продолжал ждать, </p>

Как солдат последнего удара.

Обними меня, отпусти меня;</p>

Обними же меня, отпусти меня!

Какими любовниками, какими же любовниками мы были?

Какими любовниками мы были, когда топтали ковры из травы?

Потом всё разрушилось, всё пошло наперекосяк,

И мы не могли и мили пройти по этим осколкам.

Для меня ничего не осталось там, снаружи: </p>

Ничего, даже солнца.

И в тот момент, когда я выйду за дверь </p>

И посмотрю в небо, всё исчезнет.

Иногда что-то мелькает в отдалении, </p>

И я помню, как всё было,

Как будто что-то ещё может быть, </p>

Но нет моих сил терпеть дальше.

Обними меня, отпусти меня.</p>

Обними же меня, отпусти меня!

Мертво, всё мертво, всё уже мертво, а не умирает,

И корни в нашей земли больше не произрастают,</p>

А сезоны не мелькают за окном.

Скажи это, скажи, просто скажи; </p>

Скажи вслух, что мы никогда больше

Не будем вместе. </p>

Давай каждый оденет свою перчатку,

И мы похороним кости нашей погибшей любви,

Той, когда мы были любовниками,

Любовниками, которыми мы были, когда топтали ковры из травы.

Вольный перевод

Venice May — Limerence</p>

Покинув библиотеку, Гарри шагал по нескончаемым коридорам школы, нервно покусывая щёку изнутри.

Прошло уже около двух часов, а он до сих пор был взвинчен, рассержен, раздосадован — он был в бешенстве, но в то же самое время ощущал тяжесть на сердце. Эта тяжесть была опалена огнём ярости, но являлась всего лишь комком из страхов и тоски. Этот разговор растормошил его и заставил чувства дребезжать внутри, словно битое стекло. Всё чересчур запуталось, и он прекрасно понимал, что сам испугался под конец. Настолько испугался, что не воспользовался шансом, предоставленным Томом: расспросить того, пока была такая возможность. А сейчас моментальный испуг потихоньку превращался в леденящий душу страх: в этот раз Риддл собирался совершить глупость, чего было сложно от него ожидать. Определённо у того должен быть запасной план, некая лазейка, то, о чём Гарри не подумал… но что, если невозможно было ничего изменить?

Когда он наведался днём в лавку Ваблатски, чтобы извиниться за свой поспешный уход и резкие слова, та казалась взволнованной, но тут же взяла себя в руки, выслушав его и горячо воскликнув: «За что ты просишь прощения? Это мне стоит извиниться... Я не хотела, чтобы всё так получилось».

Гарри сперва удивился тому, что, как оказалось, к ней заглядывал Малфой и просил поговорить с ним, а Ваблатски, зная, что сам Гарри собирался прийти — ох уж эти способности… — достала чайный сервиз и стала его ждать. Пить чай не хотелось — воспоминания остались не самые приятные, — но и отказывать ей тоже. Особенно когда из подсобки выглянул Эдмунд и радостно помахал ему рукой. Что бы там ни говорил Том о хитрости, у этого мальчика была удивительная способность: чужая улыбка оказывала лекарственный эффект.

К удивлению, Ваблатски в душу не лезла: рассказала шёпотом о странноватом клиенте, убеждающим её, что на него наложили сглаз ещё в детстве, из-за которого к нему привязываются разные привидения, затем устроила ему тренировку, попытавшись проникнуть в мысли, а затем вышвырнула Гарри из своей головы, но не прежде, чем он успел увидеть себя её глазами. «Какой шустрый», — смеялась она, и он принял это за комплимент. Он не знал, сколь многое она заметила, почувствовала и поняла, но её живой и далеко не сочувствующий взгляд тоже помог ему впервые за два дня вдохнуть полной грудью. Однако, когда он покидал лавку, его остановил Эдмунд и попросил о встрече. Гарри хотел отказаться, сославшись на дела, но у того был столь серьёзный и напряжённый вид, надо заметить, впервые, что Гарри согласился. Эдмунд отказался от предложенного им места, попросив об уединение, и говорил всё шёпотом. В конце концов, кабинет ЗОТИ всё ещё принадлежал ему, пока Альбус не нашёл нового учителя, и Гарри пригласил его туда завтра к полудню. Теперь же, когда он знал, что Офелия сообщила Тому об их беседе, настороженность и таинственность Эдмунда не давали ему покоя: мог ли он услышать что-нибудь из разговора Тома и Офелии?..

Времени оставалось всё меньше, а Экриздис не давал о себе знать. Точнее, не появлялся перед ним во плоти, а вот сфера постоянно грела карман короткими фразами, на которые он отвечал столь же коротко — это было быстро, но не слишком удобно. Гарри не хотел признавать, что это похоже на общение — странное, но всё же общение. Из-за чего теперь всё ещё больше запуталось: надвигающаяся катастрофа вновь грозила затронуть стены Хогвартса, в чём заключалась некая ирония.

Экриздис не подтверждал ничего, но и не отрицал: он будто провоцировал Гарри обтекаемой формулировкой своих сообщений. Однако то, что у них с Томом явно была некая договорённость, никак не касающаяся Даров, которая должна была разрешиться к пятому дню, было очевидным и, разумеется, включала она оплату долгов. И очевидным было другое: если Риддл хотел, чтобы он присутствовал не ради самопожертвования, то его желание было обусловлено нуждой контролировать действия Гарри. А такой, как он, скорее перестрахуется несколько раз, поэтому Гарри жизненно необходимо было иметь козырь в рукаве на тот случай, если Том рассчитывал на чью-то помощь. Гарри рассчитывал на силу, но, как показали эти два дня, у него никак не получалось с ней совладать. Поэтому можно было полагаться только на то, что ситуация сама вынудит ту проснуться в миг отчаяния, и, конечно же, на Гермиону. Гарри не хотелось её вмешивать — не сейчас, когда всё и без того сложно для их семьи, — но он понимал, что присутствие мистера Уизли неофициально, но вовлекло их всех в неизбежное столкновение, и очередная потеря могла стать фатальной. Однако, когда он зацепился за него в Министерстве, Артур слушать его не стал, вновь улыбнувшись той странной улыбкой и подтвердив, что всё будет хорошо, — Гарри это выражение не понравилось. И сомнения отпали сами собой, когда он возвращался после Ваблатски: вовлечённость Драко натолкнула на неоднозначные мысли.

Можно ли было считать это предательством?

Сейчас любой из них мог совершить ошибку. И Гарри понимал, о какой погрешности говорил Том: если он всё уже решил для себя, то каждая их встреча делала только хуже. Теперь уже обоим. Тем не менее вне его понимания осталось то, чтобы кто-то вроде Тома сдался лишь из-за давления обстоятельств… Разве не с самого рождения эти самые обстоятельства усложняли ему жизнь? Разве сдался он на их милость? Нет. Но почему сейчас позволял диктовать себе условия, даже не попробовав? Только ли из-за страха перед самими чувствами?

Безусловно, Гарри осознавал, что зачатки тирании, как на это ни погляди, для него стали бы неприемлемыми — внутри тотчас просыпалось желание противоречить, такова уж была его суть, — но разве нельзя было найти приемлемое для обоих решение? Он не желал всё упрощать, потому что для него самого эти отношения стали бы вызовом, но и в том, чтобы создавать дополнительные сложности, тоже не видел смысла. Осознавал он ещё и то, что в каком-то смысле Том был прав: к нему до сих пор было повышенное внимание со стороны прессы. Гарри сам сыграл на этом тогда, связавшись со Скитер и вновь превратившись в центр внимания. Будь вскоре у него совершенно обыкновенная жизнь с Джинни, двумя-тремя детьми, к одиннадцати годам поступившими на факультет Гриффиндора, стабильной и ожидаемой для такого, как он, профессией мракоборца, а затем и поджидаемым повышением до главы департамента, газеты потеряли бы всякий интерес. Но любое несоответствие с шаблоном могло запустить очередную охоту за сенсацией: «В чём секрет холостяка Гарри Поттера?», «Что скрывает некогда Избранный за плотно закрытыми дверьми Гриммо?» — перед глазами пробегали десятки заголовков, смакующих возможность выставить напоказ чужое грязное бельё. О моменте, когда станет известно о суде ожившего Волдеморта, Гарри даже думать не хотелось…

Может, Том не понимал, но иногда ему и правда хотелось уехать куда-нибудь, взять себе другое имя, возможно, чуть-чуть изменить свою внешность, чтобы быть «чем-то смутно похожим на того самого, да, того самого Гарри Поттера», если за пределами Великобритании вообще в курсе о том, кто он такой, и отвечать: «Мне это часто говорят». И единственное, что его останавливало — друзья и Тедди. С одной стороны, это не было такой уж большой проблемой: они могли видеться регулярно, связываться через совиную почту или камин, да хоть приобрести мобильный телефон — для Рона или Драко, безусловно, подобные выглядело бы чудачеством, но не для них с Гермионой. С другой — это была большая перемена, а перемены всегда пугали. Однако разве он не имел право жить своей жизнью и жить её, как хотел, и с тем, с кем хотел?

«Идиот».

И вот он уже всё забыл, всё отпустил и простил Риддлу всё то, что в ту ночь осталось в кабинете, потому что все его грехи меркнут в сравнении с этими «проблемами». Гарри бы хотелось головой об стенку побиться, чтобы пробудить здравый смысл и критическое мышление, чтобы перестать быть таким жалким.

— Слабовольный гриффиндурок, — протянул он с раздражением.

Тяжкий вздох эхом разнёсся по помещению, и Гарри растерянно моргнул. Он сам не понял, как зашёл в туннели Тайной комнаты — он не собирался её посещать раньше положенного срока: в отличие от Тома, Гарри было весьма и весьма неуютно здесь.

Спёртый воздух слегка изменился: в нём ощущались нотки чего-то нового — веяние моря? Нет… Скорее это был аромат подземного источника под кромкой льда: свежесть, порождающая жажду, и мороз, покалывающий в лёгких. В этой буре проскальзывали тёплые нотки древесины, будто намекая на только что изготовленную из дерева мебель, и сладкие — весны. Это заставило Гарри на минуту позабыть о своих тягостных мыслях и двинуться по уже знакомому коридору вперёд.

— Что… — оборвав себя на полуслове, Гарри коснулся лица, словно желая протереть глаза.

Домовики и правда постарались на славу, создавая небольшой уютный островок прямо перед раскрытым ртом статуи Салазара, отчего та перестала быть столь монументальной и грозной. Температура здесь изменилась — стало теплее, и он стянул мантию, повесив её на локоть.

Волшебная имитация солнечных лучей падала на эту возвышенность, состоящую из широкой кровати, наполовину скрытой пологом — возможно, из-за солнечного света, — вытянутого шкафа, переходящего в длинный стеллаж, пока что пустующий, и стола с набором кресел — комплект, уже знакомый ему. Этим столом пользовался Том, и на этом же столе они…

Гарри судорожно вздохнул, тряхнув головой. Помедлив, он поднялся по небольшим каменным ступенькам, чтобы рассмотреть всё в деталях, и с удивлением замер, а затем уставился на зелень травы, захрустевшую под ботинками.

С одиннадцати лет Гарри начал жить в некоем подобие сказки — сказки о волшебниках, которые для него существовали лишь на страницах магловских рассказов, но только сейчас, именно в этой обстановке, он внезапно остро ощутил свою принадлежность к этому удивительному и столь же сложному миру. Возможно, потому что узнал этот чудной островок-башню, в который превращал свой чулан на рисунках, и которые Дадли или высмеивал, или рвал на клочки, рассказывая «по секрету», что волшебников не существует. Эти слова слышала тётя Петуния, но её испуганный взгляд в тот момент Гарри принял за снисходительность. Сложно отрицать, что они всегда жили в страхе перед тем, что не совсем понимали и отказывались понимать — это их не извиняло, но ненависти в его сердце больше не было.

Гарри осмотрелся, заметив по ту сторону от кровати углубление в полу, выступающее очередной ступенькой. Напольное покрытие было покрыто мягкой ворсистой тканью и усеяно подушками, чтобы можно было и сидеть, и лежать — и играть.

Это точно была калька с его рисунка, но откуда…

Кто это всё обустраивал?..

Эльфы вряд ли стали бы принимать подобные решения: без направляющей их руки они бы сделали минимальную перестановку, чтобы Гарри было где спать, есть, умываться и, возможно, чем заниматься на досуге.

На столе стояли три шкатулки: одна с углублением для кольца, вторая — для старшей палочки, третья не имела дна — для мантии, как понял Гарри. Также там стояла лампа, новый комплект для письма и стопка бумаги; на спинке кресла висел пушистый плед, точно кто-то беспокоился, что он может замёрзнуть, пока будет сидеть долгими вечерами за столом, делая… что? Чем он собирался здесь занимать? Рефлексировать, записывая все свои мысли?

Гарри невесело усмехнулся, повесив мантию поверх пледа, а на стол положил поблескивающие на свету артефакты — какое своевременное приобретение. Он шагнул к краю и вновь остановился, когда его взгляд упал на водную гладь: чёрные воды у самой статуи обрели фиолетово-изумрудную окраску, состоящую из множества неярких бликов, словно всё дно было усеяно разноцветной галькой, отражающей попавшие на неё лучи света. И это подобие купальни — или же простого источника — расходилось у подножья его нового жилища, словно берега реки, которые вместо привычной тёмной кладки камня были покрыты чёрным песком.

Он поспешно стянул с себя обувь и оставил её в стороне, спустившись по лестнице и ступив на мелкий песок. Ступни тотчас утонули в едва светящихся песчинках, которые тоже отливали где-то лиловым, где-то — зеленоватым. Пройдясь вдоль «берега» туда и обратно, Гарри увидел ещё одно сооружение, к которому вела узкая тропа. Стены были сооружены из того же тёмного камня, из которого в некоторых местах прорастало непонятное растение — как? — вьющееся причудливыми лозами и смыкающееся около арочного входа. На свой вопрос Гарри буквально сразу получил ответ: вертикальные участки земли смешивались с каменной поверхностью, будто врастая в неё. Помещение оказалось ванной комнатой, в которой он задержался дольше, чем необходимо, рассматривая своё отражение. Гарри смотрел на себя и будто бы смотрел на совершенно другого человека. Чёрные вихри волос отросли и теперь почти скрыли шрам на лбу, а заодно и переносицу; скулы резко очертились, словно он и правда похудел, как заметила Ваблатски, а губы были искусаны не во время их разговора с Риддлом, а после, наверное — он и сейчас прихватывал зубами мягкую кожицу, сдирая её, и ощущал облегчение от лёгкого жжения.

Гарри в трансе наблюдал, как выступила капля крови, чуть не соскользнувшая вниз, по подбородку, и вовремя слизал её, ощутив металлический привкус.

Скользящий шорох за спиной привлёк внимание, однако зеркало не выявило посторонних в проёме, и он медленно обернулся. Гарри замер, с немым изумлением наблюдая, как в комнату заглядывает нечто и, уставившись на него огромными для своего тельца жёлтыми глазами, так же изумлённо моргает в ответ, чуть склоняя голову.

Мурашки пробежали по коже, потому что в какой-то момент ему привиделось, что это Василиск, и он невольно отступил.

Однако это было всего лишь мимолётным помешательством, потому что это создание обладало таким же змеиным туловищем, покрытым то ли чешуйками, то ли оперением сине-изумрудного цвета с фиолетовыми вкраплениями, и таким же хохолком того же оттенка. Но вместо широкой и тупой морды змея у существа она была длинная и острая — словно на полпути от драконьей к птичьей. А также главным отличием были небольшие крылышки, которые с трудом можно было так назвать — перья по бокам забавно топорщились и колыхались, когда малютка внезапно потянулся вперёд, словно в попытке взлететь, но движение выглядело змеиным броском вперёд.

— Привет? — спросил Гарри, прочистив горло.

Казалось, что он не говорил уже целую вечность.

Ответом ему был взгляд вылупленных глаз и очередной взмах ярких крыльев.

— По крайней мере, ты не выглядишь агрессивным, — протянул он задумчиво, чувствуя себя с каждой секундой всё более глупо. — И откуда же ты взялся?..

Чёрное озеро — территория, полностью отделённая от внешнего мира. Вряд ли эта кроха смогла бы пробраться туда.

Гарри шагнул вперёд, и чудное создание обогнуло его, метнувшись в сторону и щёлкнув подобием клюва, что вызвало невольную улыбку. Казалось, что тот напуган этой встречей гораздо больше самого Гарри.

— Да не трону я тебя, — усмехнулся он, ступив на дорожку, ведущую к источнику.

Существо тут же неуверенно выглянуло, склонив голову набок и моргнув, будто размышляя, стоит ли ему последовать за Гарри или же лучше держаться на расстоянии, а затем медленно выползло. Гарри заметил на хвосте небольшие отростки, но не смог разглядеть, шипы ли это или очередные перья.

— Пойдёшь со мной?

Малыш взвился на месте, подобно кобре, и вновь щёлкнул клювом, чтобы в следующий момент показать раздвоенный как у змеи язык. Впрочем, зрачки у него тоже были продолговатые, но не такие заострённые, как у Василиска, а овальные — ближе к кошачьим.

— Или не пойдёшь?

Гарри шагнул к воде, ногой поддевая песок, и существо забавно тряхнуло головой, словно собираясь чихнуть.

— Где же ты живёшь? — вновь задал он вопрос в никуда. — Там? — И Гарри махнул рукой в сторону лаза Василиска.

Однако создание лишь наклонило голову в другую сторону и забило хвостом, будто раздражённый чужой нерасторопностью книззл.

— Прости, я не хотел тебя обидеть, — улыбнулся он, и малыш тотчас пригнулся к песку, отчего перья на загривке встали дыбом.

Гарри закатал рукава рубашки и брюки, а затем присел на песок, опустив ноги в воду. Та была тёплой, и такой её делала галька на дне: заколдованная согревающая порода, наверное.

Рядом раздался очередной шорох, привлёкший его внимание. Существо остановилось чуть поодаль, балансируя на одном месте. Однако стоило их взглядам пересечься, как кроха отвернулся, будто смутившись тому, что его любопытство было замечено — то, как в чужом поведении отражались испытываемые малышом эмоции, казалось удивительным.

Гарри отвернулся к воде, пытаясь его не смущать, и вновь услышал шорох, что вызвало уже открытую улыбку. Однако он не хотел, чтобы тот подумал, что это над ним он насмехается — мало ли создание горделивое? — поэтому склонился над гладкой прозрачной поверхностью, следом выудив крохотный камешек, который тут же уколол кожу теплом.

Прошло, наверное, около пяти минут прежде, чем он задал новый вопрос, искренне надеясь, что гость уже успел немного привыкнуть и перестал опасаться, хотя кому бы и стояло опасаться, так это Гарри:

— Чем ты здесь питался? Чем ты вообще питаешься? Жуков здесь явно нет… Как и рыбы, — со скепсисом протянул он. — Я говорю сплошные глупости, да?

— Окками питаются крысами и птицами, — настигло его чувство дежавю вместе с низким голосом, прозвучавшим рядом.

Гарри вздрогнул, повернув голову так резко, что ему почудился хруст.

— В основном. А пока что вот… — добавил Том, окинув его внимательным взглядом, и присел, протягивая руку с чем-то похожим на кукурузу.

— Приблизься, — мягко прошипел Риддл, и создание в одно мгновение оказалось подле него, выхватывая клювом зёрна.

— С ним можно общаться на Парселтанге? — вполголоса спросил Гарри, а Том отнял взгляд от жадно уплетающего свой ужин малыша и кивнул.

— Пока что он слишком юн и смутно понимает смысл сказанного, но когда подрастёт, то общение с ним ничем не будет отличаться от того, как я общался с Василиском.

— Почему он здесь, Том?

Почему ты снова здесь, раз всё решил?

Гарри поднялся, ощущая, как песок пристаёт к влажным ступням.

— Это ведь ты всё устроил? Сомневаюсь, что эльфы или же Альбус стали бы так сильно заморачиваться. Не буду спрашивать, где ты раздобыл идею, но ты решил ещё и питомца мне подарить? — процедил он, шагнув вперёд.

Так называемый Окками затрепетал, обернувшись, и раскрыл клюв, протяжно прошипев что-то нечленораздельное.

— Ты его пугаешь, — как ни в чём не бывало заметил Том. — Ему здесь… понравилось.

Гарри выдохнул, опустив взгляд на малыша. Тот вновь еле заметно махал крыльями и бил хвостом, а хохолок стоял прямо, придавая ему воинственный вид.

— К какой категории созданий он принадлежит?