Глава 40. Перестать быть собой (2/2)

— А вы собираетесь угрожать мне, чтобы я принял вашу настырную помощь? И если бы угроза смерти моим близким была эффективна, вы бы с самого начала прибегли к ней. Я вам нужен не просто живым, вы хотите, чтобы я добровольно выступил на вашей стороне, — заключил он.

Тот лениво, даже как-то сонно улыбнулся.

«Сонное зелье!»

Гарри резко развернулся к стеллажам и пробежался глазами по полкам, но, видимо, последнюю склянку использовал Димбл для Тома.

Продержаться бы ещё полчаса…

Мысли лихорадочно заметались в голове.

В этом Экриздис даже был полезен — будет отвлекать его бесполезной болтовнёй.

Стерев пот со лба, Гарри мгновенно перелил остатки зелья в несколько склянок и очистил котёл. Притянув лаванду, стандартную смесь трав, слизь флоббер-червя и валериану, он снова зажёг огонь и услышал:

— Сонное зелье также не поможет — вы проспите от силы минут пятнадцать, прежде чем оно утратит над вами власть.

А в следующее мгновение Гарри остро ощутил чужое присутствие за спиной, но оборачиваться не стал.

— Мыслите рационально, Гарри. Вы осознаёте своё положение, и если ещё не отправились решать проблему как-то по-иному, значит, существуют определённые сложности, но вы отказываетесь признавать это. Отказываете МНЕ из чистого упрямства.

— Откуда в вас… это? — процедил он, упрямо положив в ступку веточки лаванды и начиная их толочь.

— Это?

— Желание.

Остановившись, Гарри перелил воду в стакан и сделал несколько глотков, но жажда лишь усилилась.

— Прелюбопытно, какие же у вас представления об интимных связях в мои времена? — поинтересовался тот.

— Сдержанность и порицание искушения и похоти… и содомии, — машинально ответил он.

Экриздис беззаботно рассмеялся, а Гарри буквально ощутил вибрацию его смеха, и чужое присутствие стало более осязаемым — гнетущим.

Хотелось повернуться и вцепиться в ткань камзола…

…Проклятие!

— Волна нетерпимости затрагивала всех инакомыслящих, включая так называемых ими еретиков и ведьм, — со смешком заметил он. — Считаете, что волшебники заимствовали учения священнослужителей или же диктаты канонического права, которыми даже маглы пренебрегали вдали от чужих глаз? Вздор. Флоренция эпохи Возрождения была весьма распущенным местом и для содомитов в том числе. Существовали определённые таверны, где воспевались и освобождались людские страсти…

— Но вы не флорентиец, — глухо возразил Гарри.

Он невольно отступил и, едва ощутив соприкосновение с Экриздисом, тут же врезался в стол, следом забормотав в попытке отвлечься:

— И во время правления Генриха VIII действовал Закон о содомии. Любой подобный акт наказывался смертной казнью, насколько я знаю.

Удивительно, как его знания, полученные во время попытки понять происходящее с Томом, пригодились сейчас.

— Разумеется! Мужеложство — общественный грех, гнусное преступление… и полезный инструмент для консолидации монархии, — в его словах чувствовалась улыбка. — Помнится мне, они даже графа сожгли за содомию, но за содомию ли? Природная ограниченность маглов, — усмехнулся Экриздис за спиной. — Весьма неудобно, когда нельзя исчезнуть из комнаты, внушить или просто стереть память, — понизил он голос до шёпота, — не находите?

— Нахожу, что вы избегаете говорить о природной нетерпимости волшебников к маглам, — продолжил Гарри развивать тему, цепляясь за чужие слова, чтобы задвинуть подальше собственные желания, подкидывающие ему всё более откровенные картинки.

— Природной? Позвольте не согласиться. Я жил до времён так называемого Статута о секретности — наши контакты с маглами не были ничем ограничены, кроме целесообразности. Многие волшебные семьи были вхожи в семьи магловской аристократии и даже являлись приближёнными королей, другие жили бок о бок в деревнях и помогали простому люду, скрываясь под именованием народных целителей и травников. Как вы думаете, что же породило отторжение, Гарри?

Казалось, тот склонился вперёд, потому что Гарри ощутил движение воздуха за спиной и невольно прижался к столу, чуть не выронив ступку.

— Инквизиция?

— Мыслится мне, что всё именно так.

Мелкая дрожь охватила тело, и Гарри переступил с ноги на ногу.

— И? — буквально потребовал он, ощущая, что эта пауза заставляет терять концентрацию.

— Вы и сами можете догадаться, почему не прежние кровопролития, которым мы были свидетелями, а именно гонение на ведьм привело к сокрытию и возрастающему отторжению, — прошелестел Экриздис.

— Интересно было бы услышать это от вас.

Гарри покусал губу, мысленно прикидывая необходимое количество зелья, и ускорил свои действия. По четыре пузырька в час — слишком много… если Экриздис был прав.

— При других обстоятельствах, — усмехнулся тот.

Гарри добавил две меры стандартного ингредиента в котёл и, понимая, что тот имеет в виду под «другими обстоятельствами», спросил:

— Значит, вы часто посещали те самые весёлые таверны? Разве вы не любили свою супругу?

Экриздис покорно вздохнул.

— Наши мировоззрение несколько отличаются, Гарри.

— То есть ваше баловство на стороне не трогало её?

— Гвиневра владела моей душой, что до плоти, то она совершенно неважна.

Гарри невольно глянул через плечо, желая увидеть чужое выражение лица, однако Экриздис стоял чуть правее, и он опустил глаза к котлу, еле слышно выдавив из себя:

— Понимаю, но не принимаю.

— Для волшебников всегда будет жизненно важно продление рода — нас существенно меньше, чем маглов. И справедливо будет заметить, что при таких обстоятельствах следовало бы последовать чужому примеру: преследовать и запретить однополые связи. Тем не менее во избежание недовольства легче обернуть запрет требованием: узами брака можно связать себя исключительно с женщиной. Остальные отношения подразумевают узы иного характера: духовный или же магический союз, как именовали это неисправимые романтики. Не порицаются, не караются, но и публично не демонстрируются.

— Иными словами, у вас был любовник?..

— Вы используете этот разговор как якорь, Гарри, чтобы сфокусироваться? — перескочил Экриздис с одной темы на другую так резко, что Гарри растерялся.

— Нет, — выдавил он, добавляя в котёл две капли слизи.

Следовало растянуть этот познавательный и безобидный с виду разговор ещё, как минимум, на двадцать минут, и ему было совершенно противопоказано злиться сейчас — это только подлило бы масло в огонь. С одной стороны, Гарри должен был продолжать эту игру: Экриздис был его шансом опережать события. С другой — сопротивление и без того было бесполезно. Будь он хоть сто раз Избранным и одарённым волшебником, но на деле ему не хватало боевого опыта. Гарри не был Экриздису противником, и потому он мог пойти только путём «переговоров» и стать не менее изворотливым, чем Том. И раз уж Экриздис, призывавший отбросить роли героя и злодея, присвоил ему взамен роль жертвы обстоятельств — того, кто сопротивляется, но уступает, дерзит, но соглашается (что, впрочем, не слишком шло вразрез с его истинными позывами), то Гарри не мог сбросить с себя эти путы прямо сейчас.

Заболтать его — другого выхода у него не было.

— Чтобы продержаться целый день, необходимо много сонного зелья — вы хотите отравить себя? — вдруг сообщил Экриздис, и котёл отлетел в сторону, а огонь тут же погас.

— Не мешайте мне, — отмахнулся Гарри, из последних сил сдерживая раздражение.

Он вернул всё на свои места, и жидкость вновь начала кипеть.

— Вам придётся начать сначала.

— Оно не успело остыть.

— Не имеет значения… Вы слышали меня? Нельзя употреблять больше трёх порций Усыпляющего зелья в день.

Котёл вновь отлетел в сторону.

— Что ж, полагаю, вам наскучит сидеть тут в одиночестве всю ночь, — процедил Гарри, разворачиваясь и тут же натыкаясь на него.

Экриздис действительно стоял вплотную всё это время; стоял, но не дотрагивался. По коже пробежали мурашки, а болезненно-сладостный спазм заставил вцепиться в стол и поцарапать деревянную поверхность ногтями. Палочка выпала, но Гарри тут же притянул её, убрав в боковой карман брюк, проходящий прямо вдоль шва.

— Собираетесь прямо сейчас позвать эльфа и потребовать вас запереть? — скептически уточнил тот.

— Кри…

Его зов потонул в мычании. Прикосновение чужих губ обожгло, и скопившееся внутри томление захлестнуло Гарри, заставив ухватиться за Экриздиса. Пальцы дрожали, когда он сжал жёсткую на ощупь ткань, и в следующий момент камзол исчез, а его ладони упали на шелковистый материал сорочки.

Экриздис придержал его лицо, углубляя поцелуй, и Гарри раскрыл рот в ответ, позволяя этому случиться. Металлический привкус вкупе с терпкостью какого-то алкоголя, словно тот запивал кровь чем-то вроде шерри, к его удивлению, не оттолкнул; напротив, испытываемая им жажда постепенно стихала, будто Гарри пил с чужих губ, пил нечто бесплотное, но столь удовлетворительное, что не хотелось останавливаться.

Положив прохладную ладонь чуть ниже рёбер, Экриздис провёл ею вдоль бока и коснулся поясницы в неторопливой ласке, дарящей невыразимое облегчение. Казалось, его прикосновение забирает с собой изматывающий тело жар, оставляя за собой дорожку из проявившихся пупырышками мурашек. И пробный поцелуй превратился в нечто больше — Гарри переплёл свой язык с чужим, скользя руками вдоль плеч, и почувствовал, как вторая рука Экриздиса легла на его поясницу, чтобы крепко притянуть к себе.

Тело к телу.

Сжигающее его изнутри пламя утихало, перерастая в острое возбуждение, и он прикрыл глаза, теряя связь с реальностью — та уплывала, оставляя странные и весьма противоречивые мысли. Он понимал, что сейчас целует другого человека, но почему-то это нужно было понимать каждые несколько секунд, иначе восприятие обманывало его, позволяя не то чтобы представлять, а просто чувствовать Тома — физически его ощущать перед собой. Однако ощущение это было каким-то неправильным: словно перед ним стояла оболочка Тома, но глаза противоречили этому утверждению. И, вопреки вопиющему несоответствию, с каждой секундой вспоминать было всё сложнее, как и контролировать себя в угасающей попытке остановиться: тело послушно откликалось на ласку, тянулось к источнику, дарящему в равной мере облегчение и наслаждение. И в то время, как он всё бессознательнее прижимался к чужому телу, пылко отвечая на влажные поцелуи и запуская пальцы в чужие волосы, чтобы ослабить кожаный шнурок, в груди формировался непонятный комок, горький и давящий, заставляющий Гарри дышать через раз.

За спиной что-то упало, задребезжав, а воздух в комнате будто раскалился, начиная обжигать лёгкие и неприятно першить в горле.

«Нужно…»

— Нужно… — сбивчиво прошептал он в чужие губы.

— Вам это нужно, — вторил Экриздис, словно убеждая в чём-то.

Чужие ладони скользнули вдоль бёдер, крепко сжав их и приподняв. Гарри упустил тот момент, когда под ним оказалось нечто мягкое, рубашка осталась валяться в стороне, а брюки оказались расстёгнуты. Он не смог понять, что именно из мебели в комнате Экриздис трансфигурировал под тахту, лишь наблюдал в каком-то раздражительном и жадном нетерпении, как тот стягивал с себя сорочку, открывая его взору несколько небольших участков потемневшей кожи, блестящих на свету, точно каменное покрытие.

Глаза закрылись.

Его тело жаждало этого — любого прикосновения, — а разум отказывался воспринимать то, что он собирался сделать. И это угнетающее внутреннее состояние борьбы с самим собой, борьбы желания и здравого смысла, голода и отчаяния из-за его подавляющей силы, обернуло удовольствие от поцелуя в шею болезненным ожогом.

Гарри сдавленно застонал и прижал чужую голову, позволяя жалить себя этой продолжительной лаской, достигшей подбородка прежде, чем Экриздис накрыл его губы своими, вновь утихомиривая жажду. Шелковистые пряди волос коснулись кожи, приятно щекоча; прохладные ладони шарили по его телу; давление чужих бёдер мгновенно укололо удовольствием, прошившим тело насквозь, отчего Гарри зажмурился, слегка выгнувшись, чтобы продлить наслаждение.

— Взгляните на меня, Гарри, — прошептал Экриздис хрипло, однако он ослушался.

Желание обуревало его, но столь же едко саднила внутри и горечь — Гарри разрывало на части из-за неразрешимых противоречий: прямого конфликта между потребностью сдаться и порывом оказать сопротивление себе самому. Если бы он только мог отключить эмоции…

— Взгляни на меня, — повторил тот настойчиво, прерывая бессвязный поток мыслей.

Приоткрыв веки, Гарри встретился глазами с немигающим взглядом едва ли не незнакомца и облизал пересохшие губы, молчаливо наблюдая, как Экриздис медленно склоняется, дотрагиваясь в поцелуе, чтобы следом прошептать:

— Незачем пытать себя угрызениями совести за желания тела, а не души. Но и любовь без честности постепенно изничтожает сама себя — ты и сам понимаешь это.

— Не вам говорить со мной о честности…

Экриздис коснулся его подбородка, сжав лицо меж ладонями, и медленно накрыл губы, погрузившись языком между них в глубоком поцелуе, от которого у Гарри спёрло дыхание и который столь же резко закончился, когда тот добавил:

— Между нами нет любви, только притяжение. Пока что нет.

— И не будет, — выдохнул он, проглотив мычание, когда Экриздис толкнулся своими бёдрами в его, потираясь, отчего наслаждение пронзило его нестерпимым спазмом, заставляя приоткрыть губы в непонятном желании что-то сказать.

Однако слова застряли, и он промычал что-то нечленораздельное. Шум в ушах стал громче — не шум даже, а гудение; Экриздис обхватил его за талию, цепко впиваясь пальцами в кожу, и приподнял, тут же опустив и врезавшись телом в тело. Гарри откинул голову назад, тяжело выдохнув, и обхватил его за шею. На глаза попался пустой угол, тот самый, где стояло кресло, от которого он избавился.

— Только не спрашивай, что я делаю, — опередил его Том.

— Что ты делаешь? — упёрто спросил Гарри осипшим голосом. — Ты ведь не собираешься?..

— Да ты в ужасе, — продолжал тот.

— Я не боюсь, — отрезал он, но звучало это как-то жалко.

— Тогда расслабься, Гарри. Против твоей воли я ничего не смогу сделать, как ты сам же и утверждал.

— Я имел в виду магию, — еле слышно возразил Гарри, чувствуя, как назойливые руки вновь полезли под ткань трусов. Из-за мимолётного замешательства возбуждение спало, но он не сдвинулся с места. — И я ещё не согласился.

— Разве я не предупреждал? «Сделай что-нибудь» — значит «я согласен», — торопливо отозвался Том и добавил: — Секс с рукой — это не секс, не буди угрызения совести.

— С какой рукой? — потерянно спросил он и задрожал от возмущения, когда его штаны вместе с трусами съехали ниже, обнажая полувставший член. — Риддл!

Экриздис коснулся его лица, заставив оторвать взгляд от пустующего пространства, и Гарри сам потянулся к нему во встречном поцелуе, будто в таком же ребяческом порыве отторжения тех воспоминаний, как тогда, когда он выбросил предмет мебели, не позволяющий ему успокоиться в течение несколько дней.

«Том предал меня?»

«Предал?..»

«И не раз», — ярость всколыхнулась внутри, а вместе с ней и жгучая обида, которую он ввёл в дрёму, затолкал поглубже, смирившись с тем, что это было ожидаемо, что по-другому и быть не могло, а значит, горевать и злиться бессмысленно.

Отчаянно зажмурившись, Гарри укусил чужую губу, крепче ухватившись за Экриздиса, словно в попытке передать всё то, что раскрывалось внутри, оборачиваясь не только физическим штормом, но и эмоциональным.

Тихий смешок слился с тяжким вздохом, когда Экриздис согнул руки, коснувшись его запястий, и провёл от костяшек до самых локтей, позволяя себя кусать до тех пор, пока сам не перехватил инициативу, смягчая поцелуй и превращая его в размеренный танец языков, пока продолжал лениво толкаться бёдрами.

Гарри невольно заёрзал, впиваясь пальцами в его кожу и ощущая её твёрдость — та внезапно начала раскаляться, будто угли. Экриздис протиснул руку между их телами, скользя вдоль его живота ладонью, и Гарри вновь откинул голову назад, позволяя чужим губам примкнуть к шее.

Веки раскрылись, и перед глазами вновь возникла пустота.

— Гарри, — послышался мягкий терпеливый голос; он, прикусив губу, застыл, кивнул и опустил голову, прислонившись лбом к его плечу.

Пальцы Риддла продолжали поглаживать, и постепенно Гарри отпускал напряжение, отдаваясь необычным ощущениям. Том приподнял голову за подбородок и бегло коснулся губ, постепенно углубляя поцелуй, пока их языки не сплелись в бешеном танце.

Глухой стон разорвал тишину.

Штаны с тихим шорохом упали с тахты.

Экриздис провёл руками вдоль его бёдер и задел ребром ладони член, отчего Гарри содрогнулся. Мурашки пробежали по коже, и он до крови прокусил щеку, чувствуя себя на грани чего-то, но чего именно — понять никак не мог. Внутри будто котёл закипал, сердце бешено стучало в ушах, а картинка перед глазами становилось резче, насыщеннее.

«Он обманул меня?»

«Почему он снова обманул?»

«Раз за разом», — эхом раздалось в мыслях.

«Потому что это я?»

Экриздис отвёл его ногу в сторону, прильнув. Тонкая материя чужих штанов всё ещё служила преградой, но Гарри отчётливо ощущал его желание, прижавшееся к его собственному в сильном толчке. Дрожа всем телом, он подался бёдрами вверх в поиске удовольствия и со свистом выдохнул сквозь стиснутые зубы.

Ему нужно было забыться, нужно было отпустить это… Просто нужно было существовать отдельно… от кого?

— Мне… нужно, — прохрипел Гарри и вильнул бёдрами, тут же насадившись в обратном движении.

Из горла вырвался протяжный стон.

Том улыбался. Глаза — почти чёрные — изучающе обводили его, точно лаская, и от этого взгляда возбуждение только возрастало, покалывало и сводило судорогой чресла. Казалось, Гарри готов был кончить лишь от одного такого взгляда.

Судорога наслаждения сотрясла тело, и он ухватился за край тахты. Горечь осела на кончике языка, и вдох дался с трудом. Гул стал невыносимо громким, и он опустил глаза, невидящим взглядом уставившись на обильные следы смазки на собственном животе.

«Том… Том, Том, Том. Почему, Том?..»

Экриздис криво улыбнулся, потянувшись к своим штанам, и попросил:

— Немножко терпения.

— Какой нетерпеливый. — И вновь тягучие нотки змеиного языка сладко обожгли внутренности, скручивая в клубок истомы внутри Гарри, что моментально взорвался и вырвался у него ответным шипением:

— Да-а-а...

— Нет.

Всё произошло моментально, но Гарри показалось, что время замедлилось. С самого начала затягивающийся узел в груди распустился за одно мгновение, выпуская все чувства наружу. Словно со стороны, он увидел, как Экриздиса подбросило в воздухе, будто тряпичную куклу, а затем впечатало в потолок, дёрнуло к левому углу через всю комнату и швырнуло к стене с оглушительным грохотом, который, тем не менее, Гарри услышал, словно из-под толщи воды.

Ощущение притупились, когда он медленно сел, чувствуя, как всё удовольствие и неудовлетворённое желание из-за зелья стихают, ослабевая и растворяясь, будто бы он никогда и не испытывал того изнуряющего и болезненного жара, подтолкнувшего его в объятья совершенно чужого для него человека.

Ещё секунда — и внутри всё заледенело, а гул в ушах превратился в звенящую тишину, в которой он отчётливо услышал свой голос.

— Уходите.

Экриздис удивлённо моргнул, с непониманием смотря на него, словно Гарри совершил нечто особенное, а затем, распрямившись и размяв плечо, шагнул вперёд. Его телодвижения были осторожными, как если бы он пытался приблизиться к чему-то опасному — так Гарри приближался к Клювокрылу. Однако стоило тому перейти невидимую черту, как его вновь отбросило назад, но на этот раз Экриздис удержался на ногах, упёршись руками в стену.

— Уходите, — повторил Гарри глухо, и валявшиеся сорочка с камзолом перелетели через всю комнату, приземлившись около двери.

— Я понял тебя, — Экриздис сощурил глаза, слегка склонив голову, будто силился разгадать что-то, а не сумев, слегка повёл плечом.

Он в мгновение ока натянул на себя одежду, а на лицо — непроницаемую маску, и застыл на пороге, точно только что пришёл, а не уходить собирался.

— Доброй ночи, Гарри.

Гарри не ответил, опустив глаза на собственные колени, и лишь услышал, как дверь тихо закрылась.

Когда успел сформироваться ком из всего им невысказанного, из всего невыраженного? С самого утра? С разговора с Офелией? Может, ещё раньше? Может, с самого рождения?

«Почему я?»

Наверное, он так долго сдерживал себя, так долго запрещал себе не столько думать обо всём, сколь чувствовать. Он даже не помнил, когда делал это в последний раз или когда делал это именно так; не помнил, когда позволял себе такую роскошь: разрыдаться, как ребёнок.

И сейчас, поджав под себя ноги, он раз за разом стирал с щёк влагу, размазывая её, но это не помогало — слёзы всё равно скатывались по подбородку; он зажмуривал глаза, ожесточённо тёр их и задерживал дыхание, но только задыхался, когда нос вконец заложило, а горло болезненно свело.

Гарри плакал и никак не мог остановиться.