Глава 33. Прямо во сне я влюбился (2/2)

—…Профессор Слизнорт, — Ваблатски замолкла на мгновение, а затем с уверенностью повторила: — Слизнорт согласился участвовать в этих исследованиях и предоставил Тому историю пациентов, подвергшихся влиянию Амортенции, и тех, кто их опоил.

— Разве такое регистрируется? — вскинул он брови.

— Раньше существовала возможность заявить в органы магического правопорядка, если у волшебника были подозрения, что его опоили или опаивали в течение некоторого времени этим зельем. За заявлением следовал медицинский осмотр, и, в случае подтверждения, начиналось судебное разбирательство и прочая волокита. Каждый такой случай оставался в регистре. Позже Визенгамот постановил, что нельзя приравнивать Амортенцию к таким заклятием, как Империус, иначе пришлось бы запретить изготовление и продажу всех любовных зелий, ведь так или иначе все они туманят разум и подавляют волю, навязывая ложную идею влюблённости, — усмехнулась Ваблатски. — Но была одна проблема. Том выявил, что сама по себе Амортенция безвредна и перестаёт как-либо влиять на волшебника по истечении срока действия — и этим ничем не отличается от всех остальных любовных зелий. Однако был один весьма существенный побочный эффект, который делал это зелье опасным: если под его действием зарождалась новая жизнь, то любовные чары становились проклятием. Это проклятие имело несколько вариаций: если под влиянием зелья была женщина, то извращённая суть Амортенции или не позволяла зачать, что было лучшим исходом, или же вызывала выкидыш, — Ваблатски наградила его красноречивым взглядом. — Если же околдован был мужчина, то проклятие жалило изначально бесплодием или же переходило к плоду, сея в нём дефект. Гипертрофированная уродливость, психические отклонения, магическая неполноценность или же чрезмерная болезненность ребёнка — все эти дети состояли на учёте в Мунго и в большинстве случаев не доживали до десяти лет. Том, конечно, не стал включать себя в список выживших примеров «детей Амортенции» — предполагаю, ты понимаешь почему, — и собранный труд он предоставил Слизнорту, чтобы перейти к новой фазе. Однако тот объявил, что всё это лишь пустые домыслы, и отказался продолжать изучение, оставив доклад у себя. Том не стал настаивать — главное он уже узнал, а премия его не интересовала.

— Какая премия?.. — озадаченно поинтересовался Гарри.

— Буквально до самого конца Слизнорт твердил, что это открытие будет достойно премии Варнавы Финкли[1]. Однако, когда были получены результаты и Том подкрепил их, то профессор внезапно изменил своё мнение.

По мере того как он размышлял над подобной вероятностью, его сомнения сложились в вопрос:

— Считаете, что он хотел присвоить чужой труд и получить премию?

Да, Гораций был немного хвастлив, прозорлив, иногда даже самонадеян и жаден до чужого таланта, но он никогда не казался ему способным на присвоение чужого труда. Хотя Том заставил его усомниться.

Ваблатски еле заметно покачала головой в ответ, точно тоже мысленно рассуждала о подобном исходе.

— Профессор рассказал мне о свойствах Амортенции, — изрёк Гарри, — но лишь вскользь упомянул, что Том сформулировал интересную теорию — дескать, это зелье при определённых обстоятельствах может лишать чувств, — однако он скептически отнёсся к подобной возможности.

— Скорее Слизнорт испугался подобной возможности и последствий, — Ваблатски пожала плечами. — Том очень некстати сдал ему эссе, избрав в качестве темы «Закупоренные проклятия» — запрещённые зелья. Что ж, я была уверена, что он и правда мог напугать профессора тем, что для него любая магия была просто магией. Том не питал неодобрения, как было негласно принято, к Тёмным искусствам и считал их простой разновидностью магии — дополнением к Светлым. Не во всём и я с ним соглашалась в те времена, — коротко улыбнулась она, — да и сейчас тоже.

Гарри покрутил фарфоровую чашку в руках и вновь сделал заказ, отчего та тотчас наполнилась свежим ароматным кофе с каплей молока и ложкой сахара. Этот запах перебил на мгновение стойкий аромат, окружавший его с того самого момента, как Димбл материализовался перед ним с громким «Гарри Поттер свободен!» и последующим предложением: «Прошу Гарри Поттера одеться». Что ж, он был благодарен, когда на его плечах оказался тёплый серый свитер, и даже не поинтересовался, откуда домовик взял его. А теперь догадывался откуда именно.

— Гм, просто хочу уточнить, — поднял он взгляд на предсказательницу. — Слизнорт заявил, что Том с ним «заигрывал», Том же сказал, что их разлад случился из-за неоправданных ожиданий… специфического характера, — Гарри кашлянул, а Ваблатски, на мгновение замерев, удивлённо вскинула брови:

— Странно, что профессор Слизнорт вообще стал такое тебе рассказывать, — Ваблатски криво усмехнулась. — Вы с ним близки?

Гарри растерялся.

Он ценил каждого из профессоров по-своему, но не мог с уверенностью сказать, что с кем-то из них был по-настоящему близок, кроме самого Альбуса Дамблдора... и Люпина. А сейчас Альбус казался запредельно далёким, словно достигнутое доверие и взаимопонимание остались где-то в прошлой жизни, а Римуса больше не было рядом.

— Скорее нет, чем да, — выдохнул Гарри. — Просто он кое-чему стал свидетелем и был озадачен этим. Возможно, Слизнорт написал мне сгоряча, — пожал он плечами.

— Я не видела его уже долгое время, — с налётом ностальгии улыбнулась Ваблатски. — Но он всегда был несколько суетливым. Я не состояла в его клубе, Гарри, а если уж давать такое определение, то Том заигрывал со всеми: он умел вовремя сделать комплимент, и сделать его так, чтобы тот не прозвучал наигранно или фальшиво. Даже профессор ЗОТИ краснела как девочка, когда он вскользь замечал: «Вы сегодня чудесно выглядите, мэм»… Однако, полагаю, Вилкост не грезила по ночам о юном ученике и не считала это… заигрыванием? — Ваблатски вновь хмыкнула, словно такое определение её забавляло. — И мы опять стали отдаляться от темы…

— Моя вина, — признался Гарри, хрипло рассмеявшись, когда на мгновение представил воздыхающую по Тому долгими ночами Вилкост, которая годилась тому почти что в бабушки.

«А он тебе в дедушки годится», — хмыкнуло сознание, и Гарри покачал головой, произнося вслух:

— Мы остановились на результатах исследований, мисс Ваблатски.

Она кивнула и вновь стала изводить запёкшееся тесто, что наводило Гарри на мысли о том, что нервничает предсказательница больше, чем хочет показать.

— Том узнал всё, что ему было нужно: эффект зелья необратим, потому что проклятие буквально продырявило часть его ауры. Возможно, ты знаешь, а если нет, — она хмыкнула, — то узнаешь прямо сейчас, что ауры волшебника, магла и сквиба отличаются друг от друга. Бывали случаи, что, когда рождался сквиб, вокруг него тоже возникала мощная магическая аура — явление, способное запутать перо приёма. Если сравнить с примерами других «детей Амортенции», Тому довольно-таки повезло. Я всегда подшучивала над ним, что могла пропасть другая часть эмоций… Можешь его представить всегда счастливым, улыбающимся и влюблённым? Вот и он моего юмора не оценил, — она еле слышно рассмеялась, но в этом смешке присутствовала лёгкая неловкость.

— Из-за этого часть его эмоций пропала?.. — поинтересовался Гарри, сделав глоток крепкого напитка и отгоняя от себя картинку сутки напролёт глупо улыбающегося Тома.

— Нет, сама по себе аура — это лишь отражение того, что внутри, и то, что внутри, — отражается в качестве ауры.

Чашка в руках дрогнула, а Гарри, чуть не подавившись, неуверенно спросил:

— То есть… вы хотите сказать… что, если залатать брешь, то цельная аура поспособствует…

—…Излечению поразившего из-за проклятия недуга, если изъясняться поэтически и теоретически одновременно, — заключила за него Ваблатски. — Том стал двигаться в другом направлении: он полагал, что если начнёт испытывать эмоции, то аура, как живая субстанция, начнёт подстраиваться. Когда она станет цельной, то начнётся обратный процесс.

— Но как?..

— Так же, как была создана Амортенция. Претенциозно, естественно, — Ваблатски насмешливо закатила глаза, — ведь Амортенция не может создать любовь, это всего лишь иллюзия… Тем не менее эта иллюзия воздействовала на Тома неоднозначно: она могла всколыхнуть еле заметные отголоски потерянных эмоций. Сначала он употреблял само зелье, считая, что его будет достаточно, но эффект был слишком незначительным, а потом и вовсе свёлся на нет. И хоть этого воздействия было недостаточно, чтобы стать лекарством, но достаточно, чтобы стать первым шагом к выявлению новой формулы. Том, оставаясь верным себе, полагал, что, отталкиваясь от Амортенции, он-то сможет создать зелье любви, зелье сострадания, зелье радости, признательности, веры… — сможет создать самый настоящий эликсир истинных чувств. Мне казалось, что он слишком спешит, ведь на нечто столь сложное могли уйти по меньшей мере десятки лет, он же, в свою очередь, поставил себе лимит в три месяца — летние каникулы.

— Невозможно, — вполголоса заключил Гарри.

— Невозможно, — вторила она. — Но кто же будет спорить с гением? В любом случае, как видишь, у него ничего не вышло даже спустя столько лет. Он смог добиться лишь противоположного эффекта: зелья, подавляющего все эмоции.

— С этим рецептом я знаком не понаслышке, — слабо усмехнулся Гарри. — Только вот… Том ведь сейчас явственно ощущает и другое, — он опустил взгляд к своим рукам, вспоминая эти недели и всю неоднозначность чужого поведения. — А значит, что какой-то из его экспериментов всё-таки сработал, верно?

Гарри замолк, вопросительно уставившись на неё.

Возможно, ему просто хотелось верить в это: в то, что где-то там скрыты какие-то чувства, ведь иначе… зачем всё это? Вряд ли Гарри мог быть ему полезен как-то ещё, кроме своей роли занозы в одном месте. Поэтому чужой визит не имел смысла, если только за этим и правда не скрывались эмоции. И посреди этого эмоционального хаоса было то зелье. Сейчас он предполагал, что его можно было употреблять и по другой причине: чтобы нивелировать негатив, например. Или, опять же, чтобы подавлять слишком яркий новообретённый эмоциональный фон...

Ваблатски не торопилась давать ответ. Её ладони еле заметно двигались, отчего браслеты на запястьях слабо бренчали. А Гарри ощущал противоположное её медлительности чувство — нетерпение.

— Маглы обладают почти прозрачной аурой, похожей на дымку, — она почти не ощутима, — внезапно заговорила она, подняв на Гарри задумчиво-извиняющийся взгляд. — Если же она плотнее обычного — то у этого человека есть какие-либо способности. Нет, совсем не обязательно, что он волшебник — это может быть хорошая интуиция, так называемое ими «шестое чувство», или иногда даже способность резким словом натравить на другого магла неприятности… То есть проклясть, — Ваблатски слабо улыбнулась, разделяя тонкие серебряные полоски, будто мысленно пересчитывала их раз за разом. — Про сквибов мы уже говорили — их аура обычно плотнее, чем у маглов, а когда они появляются на свет, может возникнуть плотный магический купол, который, к сожалению, со временем рассеивается. Именно этот купол путает перо, но аура не похожа на магический барьер. Если у маглов аура похожа на дымку, то у нас она подобна густому туману. Она указывает на магическую силу… — Ваблатски вздохнула. — Сила подобна отпечатку самого волшебника и его ауры — всё это взаимосвязано, ведь, когда волшебник проявляет признаки магии в более позднем возрасте, его аура начинает сгущаться. Для аурологов это своего рода презентация — первое впечатление, которое исходит от волшебника. В «Истории Хогвартса» упоминается, что при виде Годрика Гриффиндора у остальных перехватывало дыхание, и это, скорее всего, не простое преувеличение. Спроси себя, что ты ощутил, когда впервые увидел Альбуса Дамблдора?

Гарри на мгновение задумался и мысленно перенёсся в тот момент церемонии. Он слишком нервничал, чтобы смотреть по сторонам: боялся, что шляпа вообще будет молчать, а ему скажут, что произошла ошибка, и отправят обратно на поезде до Лондона… И если ему нужно было бы описать своё первое впечатление одним словом, то это было бы сияние. Альбус Дамблдор сиял ярче, чем кто-либо или что-либо иное в зале в тот момент — и именно это вселило в него толику уверенности.

— А когда встретил Тома… что ты ощутил? — задала новый вопрос Ваблатски, не дожидаясь ответа.

— Я встречал его в стольких разных ипостасях, что мне сложно понять, какое именно то самое первое впечатление, — насмешливо заметил он, а та сразу же уточнила:

— Во плоти.

Гарри отпил и незамедлительно ответил:

— Ужас и отвращение. Впрочем, не я один, — он вспомнил выражение лица Хвоста и поставил чашку, вновь нервно покрутив её меж ладоней, словно не мог согреться. — Не самое лучшее воспоминание.

— Ты сейчас имеешь в виду зрительное восприятие ожившего для тебя кошмара, которое вселило в тебя ужас и отвращение, или же ужас и отвращение, исходящие от Тома, Гарри?

— Могильный холод, — тут же поправил он себя. — Вот что я ощутил.

Она удовлетворённо кивнула:

— Из-за дара прорицания я более восприимчива к чужой ауре: не только людей, но и мест, а также предметов. Для всех остальных, кроме самих аурологов, изучение подобного феномена остаётся такой же неточной наукой, как и Прорицание. Когда твой дар проснулся, ты стал более восприимчивым…

Гарри покачал головой:

— Я всё ещё не понимаю, к чему вы клоните, мисс Ваблатски.

— Не сказала бы, что к чему-то клоню, Гарри, — неуверенно улыбнулась она. — Просто тяну время, но его становится катастрофически мало, — провидица вновь коротко рассмеялась. Смех был резким и далеко не весёлым, скорее тягостным и неловким, будто заполняющим тишину. — Ты по-прежнему ощущаешь могильный холод?

— Полагаю, вы об этом знаете больше меня, — вернул он ей скорбную улыбку. — Когда Том появился снова, я ничего не ощутил. Что логично, ведь он лишился магических способностей — стал почти что сквибом…

Гарри внезапно сжал чашку в руках, понимая, что ещё чуть-чуть — и та лопнет, а кофе прольётся на скатерть. Он резко опустил её на блюдце, и раздался громкий звон.

— Всё взаимосвязано, — прошептал он, подняв взгляд на Ваблатски. — Какая помощь… какой помощи он ждал от вас?

На её лицо легла тень, а губы сжались в тонкую полоску.

— Он хотел знать, в каком направлении ему двигаться… Обычно именно в этом помогает гадание, когда человек потерян и не понимает, как решить свои проблемы или где оно это решение…

— Что было в пророчестве? — резко перебил он её, сощурив глаза.

— Думаю, ты уже понял, Гарри, не что, а кто, — с толикой печали ответила она.

— Я хочу это услышать!

Ваблатски глубоко вдохнула. На мгновение прикрыв лицо, словно стряхнув усталость, она отвела руки и мерно заговорила:

— «Грядёт война, что меж паутины найдёт своё начало… Грядёт война, что послужит концом Тёмному лорду… и пролитая у истоков Даров Смерти кровь свяжет их. Но война — не война, а зерно наказания... Грядёт война, да послужит она концом и новым началом. Найдётся желаемое у рождённого от тех, кто трижды бросит вызов Тёмному Лорду… Рождённый на исходе седьмого месяца через смерть близких признает не друга, но врага… Вместит тот и душу, и силу, и любовь, через смерть напополам разделив судьбу не с врагом, но с возлюбленным…»

Мелодичный голос затих, а Гарри окаменел, мысленно радуясь, что оставил чашку на столе, иначе бы та точно лопнула прямо в руках. В руках, которые сейчас судорожно цеплялись за край стола и сжимали его до побелевших костяшек, держа Гарри в страхе. Он боялся, что если отпустит, то мир начнёт вращаться, а когда остановится, то уже ничто никогда не станет прежнем в его глазах.

Разрозненные ощущения, которые изначально никак не хотели собираться воедино, разом сложились в чёткую картинку, заставляя его мысленно содрогаться от несправедливости и физически задыхаться от ярости, медленно заполнявшую лёгкие.

Хотелось откашляться, но вместо этого он лишь судорожно выдохнул, медленно разжимая сведённые судорогой пальцы.

Ваблатски отняла взгляд от стола, нерешительно сообщив:

— Том разобрал пророчество на составные части, как сделал ты недавно. Кое-что было предельно понятным, другое же — осталось туманным и прояснилось лишь несколько лет спустя. В то время Кальяс Эйвери, Северин Мальсибер, Эмиль Нотт и Корвус Лестрейндж назывались Вальпургиевыми рыцарями, а сам Том… подписывал свои труды, письма и прочее как Лорд Волдеморт, — она продолжала говорить, а слова звучали отдалённо, словно из-под толщи воды. — С одной стороны, потому что ему якобы не нравилось, что его назвали точно так же, как уже существующего человека, а с другой — многие из его школьных исследований уходили корнями в Тёмные искусства, что, в принципе, противозаконным не было, но могло создать определённые проблемы, попади труды не в те руки. Псевдоним же решал эту проблему…

— Он знал… что пророчество о нём? — прервал её быструю, даже беспокойную речь Гарри.

— Мы предположили. Сам Том себя Тёмным лордом не называл, но общее определение «Лорд» привело нас к такой мысли. Однако существовала и вероятность того, что Тёмным Лордом мог оказаться Гриндевальд: Том развил много вариантов, и пророчество и правда начиналась так, словно речь шла о Геллерте и о его триумфе вкупе с грядущей войной с маглами, но также о поражении на второй войне. Однако многое другое не вписывалось в общую картину, поэтому он оставил эту интерпретацию в качестве запасной и, разумеется, приковал своё внимание к действиям Гриндевальда до такой степени, что некоторые решили, что он хотел к нему присоединиться после окончания школы.

— Речь о трёх войнах, — прохрипел Гарри. Голос не слушался.

Она еле заметно улыбнулась, но, словно устыдившись этого, тотчас стала серьёзной:

— Думаю, с тобой бы он расшифровал посыл быстрее, чем со мной… Ты прав: в пророчестве речь шла о трёх войнах. Предполагаю, что об этом он не умолчал в ту ночь…

«А потом подправил воспоминания», — едко зашипело сознание.

— Война, «что меж паутины найдёт своё начало». Что это за начало? — Гарри потёр лицо, вопросительно уставившись на Ваблатски, но та в ответ лишь покачала головой, явно не собираясь ничего пояснять из того, что Том мог и так рассказать. — Вторая… Речь о первой магической войне, но «война — не война, а зерно наказания». Наказание для кого? Маглов и маглорождённых?

— Гарри…

— Да-да, я понимаю, но… — Он шумно выдохнул, оскалившись. — Я пытаюсь не дать ярости взять вверх, мисс Ваблатски, а лучший способ — это рассуждать вслух. Третья война — это вторая магическая. Началась она с конца Волдеморта — с его возрождения — и стала новым началом. Однако… — он сделал паузу, — война, «что меж паутины найдёт своё начало». Меж паутиной — где-то в забытом, пыльном месте или же в буквальном смысле? Меж паутиной паука?..

«…Заразе, которая понемногу проникала во все слои магического сообщества — ядовитый паук — Арахна…» — он буквально услышал сосредоточенный голос Риддла в мыслях.

— Арахна, — прошептал Гарри. Он дрожащей рукой поднял чашку и хлебнул кофе, пожелав, чтобы туда добавили огневиски, и, желательно, чтобы алкоголя было больше, чем самого кофе. Первое желание было исполнено, а вот уточнение — полностью проигнорировано.

Он прочистил горло и поднял взгляд на Ваблатски, которая, к облегчению, не смотрела на него с жалостью — это сейчас бы отозвалось лишь новой волной раздражения, — продолжая:

— Можно считать, что новое начало — это возвращение Тома… Что до остального, — Гарри вновь кашлянул, ощущая, что не способен выдавить из себя рассуждения о собственной персоне, ему было легче копаться в своей памяти, извлекая всё то, что Риддл рассказывал о возможном бунте и пауке, но эти мысли ускользали, выталкивая на поверхность вторую часть пророчества, которая раз за разом заглушала всё остальное, будто оглушительный звон колоколов.

Ваблатски, словно поняв его затруднение, изрекла:

— Вторая часть пророчества была более конкретной. Когда Том углублялся в историю своего рода, то узнал, что род Мраксов происходил от Кадма Певерелла, и мы пришли к выводу, что обозначение «у истоков Даров Смерти» указывало на Певереллов, ведь именно их потомков можно было назвать связанными кровью. Поэтому должна была быть другая уцелевшая ветвь, к которой принадлежал бы тот другой… о ком шла речь в пророчестве. Этой ветвью стали потомки Игнотуса Певерелла — Поттеры, — её голос звучал ровно, а речь — уверенно, но Гарри улавливал еле различимую дрожь. — Связь было легче проследить, так как Филимонт, твой дед, любил напоминать каждый год, что его отец — прямой потомок Иоланты Певерелл... Поэтому упомянутый в пророчестве человек должен принадлежать к роду Поттеров и должен был родиться на исходе седьмого месяца, то есть тридцать первого июля… Разумеется, это не был ни твой прадед, ни твой дед.

Гарри так сильно сжал челюсти, что ощутил, как зубы заскрипели, а мышцы лица свело.

— Знаете, меня всегда мучил один вопрос, — вполголоса протянул он. — Почему Волдеморт не пошёл к Лонгботтомам? Ведь что Невилл, что я — мы оба могли оказаться теми, о ком говорилось в пророчестве Трелони… Дамблдор твердил, что, если бы он не убил моего отца, то никогда бы не поселил в моей душе желание отомстить, что, придя ко мне в ту ночь, Том сам творил свою судьбу: сам сотворил себе худшего врага… — Гарри усмехнулся, покачав головой и ощутил, словно эта усмешка эхом повторяется внутри. В какой-то момент ему показалось, что вместо слюны во рту остался только яд, и каждое произнесённое слово увеличивало его количество. — Он знал, что тем или иным образом первая магическая война приведёт его к концу, знал, что я стану вместилищем его души… Знал, что вернётся, знал, что мы будем врагами. Он посылал мне видения нарочно? Всё, что он творил, он делал, следуя пророчеству? Устроил войну, потому что так говорилось в пророчестве? Убил моих родителей, потому что только так нашёл бы искомое? Смотрел, как я уничтожаю его крестражи и хлопал в ладоши в ожидании, когда же маленький ручной герой приведёт его к финальной стадии? — почти что змеиным шёпотом спросил Гарри, подавшись вперёд.

Глаза Ваблатски широко раскрылись, а ладонь легла поверх его, и только тогда он заметил, что в руке зажата расколотая на куски ручка от чашки.

— Всё не так… Мордред! Разожми руку, Гарри! — порывисто прошептала она, бледнея.

Гарри смотрел, как собственная кровь стекает на блюдце, и кривился, чувствуя, как ярость сгущается, шипами из горечи и разочарования расцветая внутри.

— Поэтому я сомневалась, рассказывать тебе или нет, — спешно добавила она, и Гарри разжал кулак.

Осколки посыпались на блюдце, а на его руку тут же легла салфетка. Алые разводы быстро проступали на чистой поверхности, пачкая ткань.

— Всё хорошо... Я правда благодарен, что вы рассказали мне это — он бы не стал, я уверен, — бесстрастно отозвался Гарри.

«Не стал бы… Не стал».

Гарри помнил его реакцию, помнил испуг, перетекающий в злость. То же самое происходило и с ним сейчас: ужас оборачивался яростью.

Ваблатски взмахнула палочкой, и ладонь защекотало, а затем осталось лишь тянущее ощущение жжения, когда он сжал в ладони материю, пропитанную насквозь кровью.

— Том знал, что я его крестраж: что внутри меня частичка его души… — стоило ему огласить это, как сдерживаемые эмоции вновь проскользнули наружу, и голос угрожающе завибрировал. — Знал, что я стану вместилищем его силы ещё до того, как умер и воспользовался тем заклятием, знал, что после его смерти мы перестанем быть врагами, но продолжал отменно играть свою роль «военнопленного»… Какой во всём этом смысл?.. — Гарри вскинул брови, тряхнув головой в попытке прийти в себя, и процедил: — Какие, к чёрту, возлюбленные? Что за проклятая любовь такая?!

Перед глазами застыл недавняя сцена, растекаясь горечью во рту.

«Я л…»

Том внезапно скривился, будто уловив изменения, и отступил, резко перебивая его:

«Не нужно, Гарри».

Ваблатски вздохнула, не сводя взгляда с его руки. А затем подняла глаза, и в них он увидел отражения себя: не человека, а предмета. Орудия? Сосуда? Игрушки?..

Ощущение это было столь острым, что он отдёрнул руку, крепче сжимая влажную салфетку.

— Гарри, ты говорил о полутонах, но сейчас явно не видишь полной картины. Мне казалось, когда мы говорили о примере того пророчества, ты понял, что пророчества так или иначе, но сбываются…

— Профессор Дамблдор говорил, что они не должны обязательно сбываться, — машинально возразил он и осёкся, невольно клацнув зубами.

«А что ещё Альбус мог сказать мне? Что я, совсем ещё мальчишка, могу погибнуть и, скорее всего, так и будет?»

Когда Ваблатски собиралась явно оспорить эти слова, он вновь заговорил:

— На том примере я лишь понял, что они могут изменяться, могут иметь несколько толкований. Я как раз таки вижу всё в перспективе: он узнал, как может получить желаемое, и не стал ничего менять — не послушал предостережения судьбы, как и тот волшебник. Он стал Тёмным Лордом, убил моих родителей, чтобы я признал в нём врага, и засунул в меня свою поганую душу, чтобы ничего не пропустить. Всё это время заботясь, как бы во время наших игрищ ненароком не прибить ценный сосуд. А потом умер, чтобы поместить в меня и силу, дабы впоследствии забрать её, заодно подлатав свою ауру и став полноценным, ведь так он мог излечить свой небольшой недуг? Что он сделал?.. Что я сделал? Смешал наши силы? Вот что он искал?.. Дитя любви и круглый идиот, Гарри Поттер, который владеет таким бесценным и бесполезным даром, всегда готов помочь… Конечно же, — Гарри рассмеялся, резко поднявшись, отчего стол заскрипел, а чашки зазвенели. — Ведь великий Том Риддл не терпит лишений, но считает себя вправе лишать остальных… всего. Он как был помешанным на пророчествах ублюдком, так и остался — ничего не изменилось.

Ваблатски замерла. В её глазах застыло непонятное выражение — меж мольбой и отрицанием, — а каждая морщинка словно стала глубже, добавляя ей десятки лет.

— Кажется, я совершила ошибку, — прошептала она.

— Почему же? Считаете, что лучше бы я продолжал жить в неведении?

— Ты не так всё понял, я не должна была всё так вываливать на тебя, — Ваблатски опустила голову и нервно потёрла запястья. — Я поторопилась.

— Нет, мисс Ваблатски, вы раскрыли мне глаза, и я благодарен вам за это, — процедил Гарри, чувствуя, как внутри образовывается зияющая дыра. — А теперь вы должны меня извинить, но у меня появились срочные дела.

— Подожди, Гарри, — Ваблатски поспешно привстала, потянувшись к нему, но он вышел из-за стола, напоследок добавив:

— Лишь хочу повторить, что вас я ни в чём не виню. Не вините и вы себя. — И в следующее мгновение Гарри с глухим хлопком аппарировал.