Глава 28. Подари мне мечту (2/2)

А вот сколько его могли мариновать здесь в качестве свидетеля случившихся в Норе событий, — не совсем ясно. Если он попадёт под программу защиты, то сидеть ему здесь и сидеть, пока не поймают ответственного за произошедшее: для общественности — Лестрейнджей, для ограниченного числа сведущих — Экриздиса. Проблема заключалась в том, что обходились с ним не как со свидетелем, а как с преступником. И артефакт на запястье — прямое тому доказательство.

Всё это обвинение было построено на очень хлипком фундаменте — меж вопиющим нарушением его прав и отводящим все подозрения «выяснением всех обстоятельств», за которое и цеплялись, чтобы удерживать Гарри здесь без определённого срока. В принципе, Ваблатски было бы не столь сложно вытащить его. Можно сказать, проще, чем в своё время было Альбусу на дисциплинарном слушании Визенгамота.

— Но навещать меня тебе никто не может запретить, — подал голос Гарри, заметив, что Эдмунд растерянно молчит, будто раздумывая, что ещё он мог ему предложить, если не совместные занятия.

— Даже просто поговорить?

— Почему бы и нет, — поддакнул он, а затем мысленно отругал себя.

Конечно, он не желал его расстраивать лишний раз и вместо этого ступил на очень тонкий лёд. С одной стороны, Гарри поступил опрометчиво, почти что дав добро на регулярные встречи, с другой — нужды сторониться мальчика не было. И раз уж тема зашла об этом...

— Меня кое-что интересует, Эдмунд, и это причина, по которой ты согласился, — в лоб сообщил Гарри, скрестив руки на груди и слегка откинувшись на стуле. — Неужели ты не нашёл лучшего времяпрепровождения, чем навещать меня в столь живописном месте?

Эдмунд вздрогнул, как от удара, и пару раз моргнул, обведя допросную растерянным взглядом, будто только что спустился с небес на землю, а после вперил в него задумчивый взгляд и спустя мгновение отозвался:

— Вам неприятна моя компания?

— Тебе, Эдмунд, тебе.

— Тебе неприятна моя компания?

— Дело не во мне: в последнее время моё общество явно было неприятно именно тебе. Я знаю, что ты видел в тот день, и знаю, что увиденное тебе не понравилось. Настолько, что ты стал избегать меня…

— Я не избегал! — он вновь поднялся и тут же осел, яростно тряхнув головой в подтверждение своих слов.

—… и вдруг ты ни с того ни с сего готов бегать сюда ежедневно просто поболтать со мной, — заключил Гарри, не обращая внимания на чужое отрицание. — Почему?

— Сегодня у меня день рождения, — неожиданно сменил тему Эдмунд. — И я загадал, чтобы мне выпала возможность повидаться с вами… С тобой именно сегодня. И это произошло, словно знак свыше: госпожу Ваблатски срочно вызвали, и она сама попросила меня, и-и… — Резко замолкнув, он шумно выдохнул, как и Гарри, испытывая неловкость из-за пылких чувств, горящих во взоре мальчика. Или уже не мальчика — юноши. Сколько ему стукнуло? Шестнадцать?

— Поздравляю, Эдмунд. Я бы хотел презентовать тебе что-нибудь, но в настоящий момент, как видишь, это невыполнимо.

Тот вскинул голову, странно глянув на Гарри, будто увязнув меж смятением и предвкушением, а следом поднялся, предельно медленно обведя взглядом комнату. Гарри чужое выражение лица ой как не понравилось, и он отодвинулся, скрипнув стулом и нахмурившись.

— Вы, то есть ты... Ты можешь кое-что мне дать, — Эдмунд замялся, а Гарри ещё больше напрягся. — Я могу попросить о подарке… Мне уже шестнадцать, и я в курсе, что вы знаете о… о моих... — он вновь замолк на мгновение, закатив глаза, словно собственная неспособность высказаться раздражала его несусветно. Гарри в любой другой ситуации это показалось бы даже забавным, если бы он не догадывался заранее о чужой просьбе. — Мы оба знаем, что я ва… тебя обожаю! Уважаю! — Эдмунд так же внезапно залился краской до самых корней волос и спешно прикрыл глаза ладонью. — Первый поцелуй, — выдохнул он в конце концов сквозь губы, отнимая руку от лица. — Подари мне это, Гарри.

Изумления не было. Гарри подсознательно понимал, что тот хотел попросить, и всё же хранил тягостное молчание, рассматривая напряжённую линию плеч под просторной зелёной тканью, закушенную губу, которая припухла от таких зверств, и лихорадочный блеск в глазах. Была там и толика азарта, и океан страха, а ещё больше — слепого обожания.

— Эдмунд, — утомлённо начал Гарри, посмотрев на свои ладони, а затем вновь ухватившись взглядом за трепещащую фигуру, — ты понимаешь, о чём меня сейчас просишь? Я не мастер в таких речах, да и вообще не очень соображаю, что мне нужно сейчас говорить, ох, — Гарри сгорбился, нервно потерев лицо. — Твой первый поцелуй — это не мой подарок тебе, а твой — мне. Быть может, это прозвучит несколько пафосно или покажется каким-то псевдоромантическим бредом, но первый поцелуй должен быть с тем, кто влюблён в тебя и в кого влюблён ты сам той самой прекрасной первой любовью. Не отнимай эту возможность у себя из-за мимолётного юношеского влечения. М-да. Теперь это звучит, как нудные, нравственные проповеди, но… Чёрт! — процедил Гарри, подняв взгляд. — Ты ведь понял, что я имел в виду?

Эдмунд поник, судорожно стиснув ладони, и покачал головой:

— Я влюблён в вас. В тебя. Знаю, что это наивно, что… безответно, но о другом первом поцелуе я и мечтать не могу. Вот так вот глупо, — совсем тихо заключил он, а Гарри ощутил, как сердце сжалось в стальных тисках: жалость и тоска сплелись в клубок.

Они оба запали не на тех.

Выглядел ли он сам таким же в глазах Тома: бесхитростным, сентиментальным мечтателем со взглядом загнанной лани?

— Это всё изменит, — пробормотал Гарри, — понимаешь? Причинит тебе ненужные страдания. Для кого-то первый поцелуй не столь важен, — «как для меня самого», подумалось Гарри. Свой первый поцелуй он помнил довольно-таки смутно: в голове больше отложился разговор с Чанг о Седрике и вид её опухших от слёз глаз. А затем было прикосновение губ и ужасная неловкость. Сердце тогда чуть не выскочило из груди скорее от страха сделать что-то не так, чем от наплыва неподвластных разуму чувств. — Для других же становится драгоценным воспоминанием. Не разбрасывайся этим просто так, не поразмыслив хорошенько.

Возможно, он просто искал повод вразумить Эдмунда и отказать ему, но так, чтобы тот сам осознал, насколько его просьба неправильная, а ситуация — безвыходная.

— Вам противно? — тихий голос вклинился меж мыслей, вынуждая Гарри поднять взгляд на бледное лицо Эдмунда, которое выражало такую вселенскую боль, что даже ему стало дурно.

— Нет конечно, — спешно ответил он, — дело совсем не в этом. А в том…

— Правильно это или нет, — закончил за него Эдмунд и печально улыбнулся, сделав пару шагов в сторону. — Вы думаете, что я буду жалеть впоследствии, а может, что-нибудь от вас потребую? Я ведь понимаю, что поступаю как последний эгоист, прося о таком. Вы… О Мерлин! — он судорожно махнул рукой, вцепившись в волосы и спешно пригладив медные завитушки. — Ты, ты… ТЫ! Ты ведь можешь это сделать — подарить мне воспоминание. Ответственность за это исключительно моя, как и боль. Но я хочу, чтобы это было именно так. Просто хочу, чтобы загаданное желание исполнилось, и не собираюсь ни о чём жалеть, ни в чём тебя винить…

— И плевать, что будет после, — горько усмехнулся Гарри, склонив голову и вспоминая предостережение Ваблатски. Не будь чужая искренность такой проникновенной и пламенной, он бы заподозрил его в ловком манипулировании окружающими с её помощью: робость и настойчивость в одном флаконе. — Пан или пропал, Эдмунд?

— Пан или пропал, — подтвердил он, заставляя Гарри сдавленно выдохнуть, когда тот вдруг рванул вперёд. Вцепившись в его плечи, словно боясь, что он может испариться из комнаты или, скорее, оттолкнуть, Эдмунд вжался губами в губы. Настоящим поцелуем это сложно было назвать, а вот первым пробным — вполне.

Гарри запрокинул голову, бережно обхватив его за талию, не привлекая ближе, но и не позволяя отдалиться. Он ощущал на губах чужое горячее дыхание, дрожащее и поверхностное. Эдмунд скользнул ладонями выше, ведя вдоль рубашки к шее, и обхватил лицо, углубляя поцелуй.

Можно было на мгновение обмануться. Жестоко и несправедливо по отношению к мальчику и его возвышенным чувствам — то, о чём его предупреждала Ваблатски. Предупреждала ни в коем случае не делать: не пользоваться чужой слабостью, дабы развеять свою боль. И Гарри не желал переступать черту, укрепляя беглое увлечение Эдмунда собой; не хотел становиться тяжестью на чужом сердце, грёзой наяву, тем, кто будет приходить во сне и дарить расплывчатые фантазии вкупе со сладким замиранием сердца, чтобы раствориться бесследно поутру. Но здесь он был не один, и его желания мало что значили, по всей видимости, ведь существовали ещё и желания самого Эдмунда. И сейчас тот строил свои воздушные замки: целовал его, склоняясь всё ближе, отчего в какой-то момент оказался чуть ли не у Гарри на коленях, всколыхнув бездну душевных противоречий.

Поцелуй превратился в ещё одно откровение: он не был ему противен, избавляя от остаточных сомнений насчёт сексуальных предпочтений. Тем не менее чужие губы мерещились излишне мягкими, а касания — слишком трепетными. Ласковыми до оглушающего протеста внутри.

Гарри не любил полумер: для него этот поцелуй был незамысловатым прикосновением губ, для Эдмунда — чем-то более драгоценным, безусловно. Что в этой ситуации стало бы оптимальным соотношением сторон: остановить его, тем самым разочаровав, или подарить неизгладимое впечатление, продемонстрировав, каким должен быть настоящий поцелуй — алчным, неистовым, голодным?

Гарри затруднялся с ответом, так как второй вариант точно сметёт все границы, заставит перешагнуть черту бесповоротно. Поэтому он позволял главенствовать мальчишке в этом медово-пряничном варианте. Может статься, именно таким и должен быть его первый раз, а не таким, каким был у него с Чанг — смутным отпечатком чужих слёз на щеках.

У Гарри не было правильного ответа, да и ни у кого другого быть не могло.

И тем не менее пора было остановить Эдмунда и попытаться с ним поговорить. Возможно, заглянуть в чужие глаза и увидеть оттиск разочарования, попытаться уверить… но в чём? Как?

Он попробовал плавно сместить его с колен, поставив на ноги, и откинул голову назад. Однако Эдмунд внезапно забарахтался, вцепившись в него, точно в спасательный круг, и чужие губы, соскользнув вниз, мазнули по его подбородку, впиваясь в шею. Горячее дыхание обожгло, а пальцы мальчишки держали чересчур крепко, буквально вонзаясь ногтями в кожу через ткань рубашки. Эдмунд стал осыпать его шею торопливыми поцелуями с таким отчаянием, будто через секунду должен наступить конец света, тем самым причиняя боль им обоим. Гарри не мог не впитывать его эмоции через содрогание чужого тела, сбитое дыхание и тихие невразумительные просьбы, звучащие наперебой со вздохами. Всё это заставляло его жалеть и проклинать себя за то, что не отскочил сразу же и не покинул допросную.

А теперь было поздно. Эдмунд и без его содействия стёр все грани.

Резкая и характерная боль около кадыка отрезвила Гарри, и он стремительно отцепил его от себя, процедив сквозь зубы:

— Остановись. — И тот подчинился, отпрянув. Шумно выдохнув, Эдмунд виновато шарил взглядом по комнате: лихорадочный блеск, алые щёки, взвинченность и никакого разочарования — вот что тот транслировал. — Это был не подарок, а наказание, — прошептал Гарри, прикрыв глаза на мгновение.

Столь знакомая борьба, но безнадёжно отличающаяся. Тогда, с Томом, он беспрерывно сражался с собственным желанием продолжить каждый поцелуй, всякую ласку, сейчас — с желанием остановить чужое самовольство, боясь дойти до откровенной грубости, которую Эдмунд не заслуживал, даже если его желание и правда было каплю эгоистичным. Однако у Гарри никто не отнимал право выбора, но он не воспользовался им, позволив этому случиться.

— Для меня подарок, Гарри… Я уже говорил, но хочу повторить: я ни в чём тебя не упрекаю, — поспешно забормотал Эдмунд малость осипшим голосом и сделал пару шагов назад, чуть не запнувшись об угол стола, пока не очутился около своего места и на безопасном расстоянии, точно сам хотел провести черту между ними. — И ничего не стану требовать.

Гарри усмехнулся, покачав головой:

— Наказание. Полагаешь, что мы сможем теперь нормально общаться? Сможешь вот так, — Гарри, резко поднявшись, поддался вперёд и, нависнув над столом, оказался с ним нос к носу, — сосредоточиться на блоке как во время занятий? — Эдмунд не сдвинулся, но ещё пуще зарделся, доказывая правоту Гарри. — Если бы это был поцелуй из любопытства, примитивный эксперимент двух друзей или же глупость по пьяни, над которой позже можно было бы посмеяться. Но здесь замешаны твои чувства, Эдмунд. Это помеха… — «Помеха», — эхом пронеслось в голове, и он дотронулся до кармана брюк, где была спрятана записка Риддла, скомканная и перечитанная пару десятков раз.

— Н-никакая не помеха, я ведь не ребёнок. Я смогу овладеть своими эмоциями! — запротестовал тот, резко опустившись на стул, и раздался противный скрип. — Не избегайте меня, прошу, — тише добавил он, и мольбы в его голосе не услышал бы лишь глухой.

— Ты спланировал это? — настороженно осведомился Гарри.

— Нет, сэр! То есть Гарри, нет конечно, ничего я не п-планировал, — пискнул он, а потом перевёл дыхание и кивнул, вполголоса признав: — Я надеялся, скорее, мечтал немножко, но не рассчитывал, что мне хватит смелости выкинуть нечто эдакое.

— Что ж, я безумно счастлив, что смог исполнить твою давнишнюю мечту, Эд, — не сдержав иронии, протянул Гарри и скользнул рукой по лицу, смахивая липкую паутину усталости. Ладонь вновь зацепилась за щетину, и он гневно потёр подбородок. Видок у него должен быть ещё тот. — Всё же подумай о настоящем подарке на день рождения: метла, сова… не знаю. Что-нибудь. Чем ты увлекаешься в свободное от подработки время?

— Не сторонитесь меня — вот лучший подарок, — тотчас заявил он и поправил себя: — Не избегай.

— Мерлин! — почти простонал Гарри, откинув голову и вперив взгляд в потолок. В этот самый момент ему хотелось, чтобы земля разверзлась и проглотила его.

— Так не будете? — вполголоса поинтересовался он, но ответить Гарри не успел. Дверь распахнулась, привлекая всеобщее внимание, и чинно вошёл Кунц. Час от часу не легче. Гарри во второй раз мысленно застонал — желания разговаривать с ним вновь у него не было.

— Вижу, что даже здесь вы находите себе всякого рода развлечения, Поттер, — с каким-то шипящим ожесточением протянул он.

Гарри прикусил язык из-за признательности. По правде говоря, он не ожидал, что Кунц столь скоро оповестит Ваблатски. Однако, по всей видимости, деятельностью той он был откровенно недоволен. Быть может, это известие шло вкупе с предупреждением не вмешиваться и рекомендацией отказаться исполнять роль защитницы, а присутствие Эдмунда стало для Кунца неприятным сюрпризом. Своего рода извещением о принятом ею решении.

Других предположений у него не было, чтобы объяснить красочное недовольство Главы, скользящее в каждом движении и взгляде, брошенном на Гарри, а после с надменным пренебрежением переведённом на Эдмунда. Разве что у Ваблатски и впрямь была возможность быстро вытащить Гарри отсюда.

Эдмунд подхватился и пошатнулся от столь резкого движения:

— Неужели время уже истекло?

Тот в ответ странно дёрнул плечами, будто присутствие Эдмунда нервировало его, а Гарри задумчиво скользил взглядом по угрюмому лицу, силясь понять, в чём же дело.

— Да, вам пора, — сдержанно бросил Кунц.

Эдмунд что-то забормотал, извиняясь, а потом обернулся и торопливо поинтересовался:

— Гарри, так ты согласен? Я попрошу госпожу Ваблатски и, если ты не выйдешь отсюда в ближайшее время, то по крайней мере я могу навещать тебя…

— Время, — громко перебил его Кунц, указав глазами на дверь. В коридоре возник тот самый охранник, выжидающе переступая с ноги на ногу. — Вас сопроводят к выходу, — отчеканил он, заложив руки за спину, а когда Эдмунд покраснел то ли от смущения, то ли от раздражения, — любая эмоция проявлялась этим смешным румянцем на коже — то Кунц и вовсе стал мрачнее тучи.

— Обсудим это в другой раз. — Гарри не стал отказываться, но и соглашаться не спешил. Это опять же приковало к нему тяжёлый, ядовитый взор Кунца; столь необычный, что мурашки по коже пробежали от исходящего от него давления.

Эдмунд, будто не замечая создавшегося напряжения, весь засиял и живо закивал, а как только переступил порог, не сводя с Гарри светлых, искрящихся радостью глаз, то дверь захлопнулась чуть ли не перед самым его носом.

— Что-то случилось за эти несколько часов, мистер Кунц, что вы пребываете в таком плачевном расположении духа? — равнодушно поинтересовался он.

— Случилось, Поттер, — недобро ухмыльнулся тот.

Гарри никак не мог понять что, но было нечто неправильное в чужой мимике. Неестественное. А когда Кунц подошёл к столу, по пути забравшись рукой под мантию и доставая объёмный том, который тотчас с глухим хлопком оказался на столе, Гарри изумлённо уставился на высеченные на обложке золотистые буквы «Молот ведьм». А после поднял немигающий взгляд именно в тот момент, когда стул самостоятельно отодвинулся, а Кунц легко опустился на него, закинув ногу на ногу и не сводя с Гарри прищуренного взгляда алых глаз.

Иллюзия неторопливо спала.

— Том?..

Худшего момента он и представить не мог.