Глава 28. Подари мне мечту (1/2)

Песочный человек,

Я так одинок —

У меня нет никого, кого можно назвать своим.

Пожалуйста, ослепи меня волшебным лучом.

Мистер Песочный человек,

Подари же мне мечту.

Свободный перевод

SYML — Mr. Sandman

</p>

События того утра слиплись в комок: побег из отеля, поиск Джинни, Гермиона, которая ничуть не удивилась, встретив его в чужом обличье. Лишь ткнула в грудь, спросив, насколько хорошее оборотное зелье он сварил (то есть сколько его действие продлится), а затем известила его о том, что Уизли, как оказалось, встречали Новый год порознь. Несмотря на то, что об этом он узнал ещё из подсмотренного-подслушанного разговора, Гарри покоробило изменение чужих привычек. Сложно было с уверенностью заявить, была ли то удача или же, напротив, судьбоносная ошибка.

Сыграло ли разобщение тому на руку? Определённо.

Размах способностей Экриздиса был неоспорим, но он вряд ли бы заявился в Нору в ночь, когда там находилось такое столпотворение неизвестных волшебников, как и Гарри, прошедших войну. Даже если его битва с Волдемортом была игрушечной, о чём (вроде как) не забыл намекнуть мистер Кунц, то остальные Пожиратели бились не на жизнь, а на смерть. И никакими играми в поддавки там и не пахло.

С другой стороны, шестеро мракоборцев не смогли остановить одного колдуна, лишь мантию чуток потрепали. Хоть Гарри и не обнаружил там никого, кроме Экриздиса, но не мог избавиться от навязчивой мысли о раннем присутствии дементоров — он буквально впитал остаточный след могильного холода в атмосфере. Да и как ему показалось на первый взгляд, хоть обстановка не позволила подтвердить это, как и не сделал оного Кунц, но один из бойцов (или не один) погиб от поцелуя дементора.

Не живы и не мертвы. Пустые оболочки.

Надолго замерев каменным изваянием на узкой койке, он размышлял над вероятностью возвратить душу поцелованному… Можно ли было исцелить волшебника или же сотворить чудо?

Ответ был неоднозначным и тянулся корнями куда глубже: если кому и под силу совершить такой прорыв, так это его величеству Тому. Великому и ужасному, воскресшему два раза подряд, поместившему свою силу в другого волшебника и впоследствии с успехом её извлёкшему… А извлечение, надо заметить, происходило весьма любопытным способом (элиминируя секс), и можно было провести некоторые параллели. Гарри цеплялся за близость потребления светлых эмоций дементорами и магической эссенции и возвращался мыслями к Тому. Мог ли тот изучать этих созданий в своих странствиях? Сам Гарри дементорами не шибко интересовался, напротив, избегал всякого упоминания о них. До этого самого момента, разумеется. Сейчас бы он многое отдал, будь у него под рукой библиотека. Ещё одно откровение.

В любом случае Экриздис не стал бы рисковать в бою против шести, а может, и вовсе не знал, сколько противников его поджидало, что частично смешивалось с предыдущим вариантом. Пренебрежение палочкой позволяло применять заклинания с повышенной скоростью, но групповая атака нивелировала бы это превосходство, заставив колдуна понервничать. А нервничать, скорее всего, Экриздис не хотел.

Сложно было оценить масштабы ущерба на глаз. Быть может, изменение в планах поспособствовало нынешнему состоянию мистера Уизли и смерти Перси, а может, спасло прочим членам семейства жизнь и в особенности — уберегло Джинни. Та отмечала Новый год в компании своей команды. Гермиона нехотя поведала, что Джиневра в последнее время держалась особняком, чураясь Джорджа да и Рона тоже, — весть, несколько расстроившая Гарри. Меньше всего он хотел стать камнем преткновения меж близкими ему людьми. Тем не менее Гермиона заверила, что дело было вовсе не в нём, а в изначально различных планах у Джорджа, отравившимся какими-то радужными бобами накануне, Флёр, желавшей провести этот праздник во Франции, раз Рождество они отпраздновали здесь, да и Перси, настоявшего на том, чтобы родители в кои-то веки приняли приглашение и посетили новогодний бал. Однако до сих пор причина присутствия Перси в Норе осталась для Гарри тайной, а возможности переговорить с Одри у него не было.

Эта неизвестность вкупе с бессилием изводили его, но и натолкнули на мысль, что он стоял на верном жизненном пути. Возможно, ему стоило бы перейти в следственный отдел, но уж точно не переквалифицироваться в мага-ликвидатора из патруля[1]. Хоть и задачи у них более широкого профиля, чем у мракоборцев, но расследование различных преступлений магического характера, по правде говоря, привлекало его куда больше. Внезапное осознание откликнулось крохами удивления, хотя и удивляться здесь было нечему: он с отрочества был вынужден (или, может, от души любил) совать свой нос везде, куда не следует, силясь разгадать загадки, подкинутые то Альбусом, то Волдемортом. Он раскапывал всю эту грязь, марался в ней из года в год и просто привык.

Теперь же это позволяло взглянуть со стороны на всё, отрешиться эмоционально, медленно разбирая детали дела, примеривая на сотканный из событий манекен варианты, сшивая их по-разному и разрывая, когда вывод был чересчур гротескным или полностью лишённым логики. Собирая все «возможно» в одну категорию, а все «сомнений нет» — в другую.

И с каких пор началась вся эта чертовщина?

«Он слишком сильно повлиял на тебя, хотя я ожидал, что это ты изменишь его», — сказал тогда Дамблдор. Возможно, так оно и было. Однако Гарри не мог объективно оценить, каким являлось влияние Тома на себя: упомянутого негативного загрязнения своей святой души он не ощущал. То было легко будимое отчуждение, может, глубокая вдумчивость, — но разве это плохо? — не мешавшая ему быть всё тем же утомлённым весом мира на своих плечах Гарри Поттером, которого он недавно порицал перед Кунцом.

Гарри был уверен, что началось всё ещё раньше — в день, когда он шёл умирать. Ступил на этот предначертанный ему чужими стараниями путь, не позволяя дать волю эмоциям, не разрешая себе думать и чувствовать, чтобы решимость не пошатнулась, чтобы страх не пробрался под кожу, не вгрызся ядовитой гадюкой в сердце. Продолжилось, когда война была окончена, а он, оставшись в живых, внезапно потерял все ориентиры; ухудшилось — когда вернулся Дамблдор, и внутри сошлись две противоположные команды: одна «какого чёрта!» и вторая «допустим?». Не было сомнений, что разносортные детали его жизни, словно крошечные винтики часов, вставали на место и заставляли огромный механизм прийти в движение. И возвращение Тома ускорило ремонтные работы или поломку (это ещё как посмотреть), пока механизм не усовершенствовался или, возможно, не заклинился. Он был уверен: по версии Риддла случилось первое, по версии Альбуса — второе. Какой же версии придерживался сам Гарри?

Хотел бы он знать.

Казалось, та минута, когда в организм попало зелье Риддла, стала точкой отсчёта. И разного рода откровения посещали его всё чаще: не только на свой счёт, но и в отношении остальных. Вот только продолжения столь нужных сейчас воспоминаний он никак не мог в себе пробудить. Гарри остался лишь фрагмент и обрывки слов, которые он мысленно повторял раз за разом, дабы ничего не упустить из виду. Что, впрочем, было излишне — омут памяти не позволил бы забыть. Из первой нужды вытекала вторая — наведаться в Библиотеку или навестить Гермиону.

Одно и то же, в принципе.

Когда его сопроводили в камеру временного заключения, — подуровень 2B — Гарри ощущал странную нервозность. Определённо, было много того, что задевало его. Как концепт игрушечной войны, например, настырно резонирующий с фразой, звенящей в мыслях всё более громко и отчаянно: «Скажи мне, желай я тебя убить, сидел бы ты передо мной сейчас?»

Об этом стоило думать осторожно, по чуть-чуть, чтобы ненароком не сойти с ума, сомневаясь во всём, даже в собственной реальности. Поэтому опорной точкой являлся Экриздис. К рассуждениям о нём и том дне он возвращался всякий раз, когда становилось невмоготу.

В то утро Гермиона выразила обеспокоенность поимкой сбежавших братьев Лестрейнджей, а Гарри, зная, что за этим стоит, не стал заострять внимание — сие было неважно. Под конец их разговора она сообщила, что у Джиневры была намечена тренировка по квиддичу с утра — очередное странное событие для такого дня.

Привычки своей уже бывшей девушки Гарри прекрасно знал: она мало пила, в основном эльфийское вино, и всегда пару бокалов, не больше, а также рано ложилась. Джинни была жаворонком, в то время как он — совой. Посему её местоположение было весьма ожидаемым: если не квартира, то Дырявый котёл… а потом всё пошло наперекосяк.

Джинни, встретившая его на пороге, из сонной, слегка взволнованной девушки, превратилась в комок панического страха на грани истерики. Этот страх перед простой оболочкой Риддла буквально впитался в каждый её жест, каждую мимическую морщинку, а после превратился в бушующий ураган ярости. И сей шторм эмоций, обрушившийся на Гарри, вызвал в нём противоречивые чувства — меж умилением и чистым раздражением от такой утрированной реакции. Словно кто-то пощекотал нервы, не более. Сплошной рефлекс.

Он надеялся на рациональный подход с её стороны, ожидая, что, как минимум, та успела хотя бы частично переварить существование Риддла в одном времени и пространстве с ней; да и то, что она обсуждала эту тему с Дамблдором несколько раз, а в последний — по собственной инициативе, подкрепляло его уверенность.

Тем не менее Гарри не смог унять в ней этот всепоглощающий ужас. Джиневра, как и он сам, была тогда ещё слишком юна — говорил он себе. Довольно-таки замкнута. Она впервые влюбилась в того, кто казался ей недосягаем, — а Гарри и не заметил чужих чувств — и доверила свои маленькие тайны дневнику, свято веря, что некий Том Риддл стал её первым другом. И не только — он стал отдушиной. Обходительный, понимающий и чуткий, в лёгком ореоле таинственности (а уж он мог таким притвориться, безусловно) Риддл мог перехватить романтические чувства и перенаправить их в нужное ему русло. И в одно мгновение детские иллюзии были разбиты: предательство, попытка убийства, риск вылететь из школы — всё это врезалось в неокрепшее нутро, порождая теперешний результат — острую неприязнь на уровне инстинктов. К Волдеморту Джиневра относилась с холодной ненавистью, а вот Риддл был для неё чем-то личным.

Необычное разделение.

О чём Гарри ей незамедлительно поведал, вызывая странную эмоцию: Джинни умолка, уставившись в пол и, кажется, на несколько секунд даже серьёзно раздумывала над всем сказанным. А потом вновь вспыхнула как спичка, указав, что её Гарри никогда бы не сказал такого; он же увидел в её словах очередную форму отрицания.

Вопреки страху, боевой дух Уизли вовсю разгорался, обжигая Гарри не только едкими обвинениями, но и решительными действиями: когда она направила на него палочку, ему пришлось принять контрмеры. Каждому аргументу Джинни противопоставляла магическое воздействие, а потом и вовсе перешла в активное наступление, и Гарри всё-таки был вынужден обезвредить её, связав, чем спровоцировал очередной поток брани в свою сторону.

Связь через камин с Гермионой ничуть не помогла. Подруга оказалась под действием Империуса, по версии Джинни, а он, опытный манипулятор, монстр и злодей, ещё ответит за всё: подчинение себе Гарри, то есть самого себя, Гермионы, что вызвало у той нервный смешок, да и последующие пытки Джиневры. Пытки? Гарри же с каждой минутой ощущал пульсацию притуплённого раздражения всё сильнее: действие одного зелья таяло, а оборотного, которое должно было пройти ещё пятнадцать минут назад, как раз когда он направлялся к ней домой, почему-то продолжалось.

Время, как песок, ускользало сквозь пальцы. Гермиона предложила снять эффект зелья в ускоренном порядке с помощью Гибели воров на месте, то бишь в банке. Но всё случилось куда быстрее и оказалось впустую.

Мог ли Гарри опередить Экриздиса, сэкономь он тогда время, наплевав на остаточные рефлексы, диктующие ему не идти напролом и проявить терпение? Возможно, считай он её разум с помощью легилименции или воспользуйся постоянно упомянутым Джинни Империусом, узнал бы, что артефакт позабыт с рождества в Норе, и опередил бы колдуна. Однако он не смог переступить через себя тогда, а нынче не понимал — жалеть ли ему об этом или радоваться. Какой результат хуже: применение непростительного к бывшей девушке или жизнь её брата? Да, не факт, что он бы успел и справился с Экриздисом. Хотя, быть может, Гарри смог привлечь к себе достаточно внимания, — что-что, а это он умел — дабы расчистить поле для действий отряда мракоборцев. Мог ли он сохранить семь жизней или хотя бы несколько, переступи тогда через внутренние рамки, существующие даже без надлежащего эмоционального фона?

Мысли постоянно крутились вокруг этой темы. Раз за разом взвешивая возможности выигрыша и проигрыша, ни к чему определённому Гарри так и не приходил. Он просто занимался новой формой самобичевания, кричащей, что есть вещи, которые не изменятся никогда.

Наконец он решил направить свою энергию в иное русло: размять ноющие мышцы. Ему было тесно в этой комнатушке без окон. Прошла всего пара часов, а Гарри уже чувствовал себя здесь похороненным заживо и боролся с желанием лезть на стенку. Единственное развлечение — пара листков бумаги, что он утащил и по которой мазюкал предоставленным по доброте душевной углём, пока не заполонил всё свободное место и не остался наедине со своими мыслями.

Когда у него появилось время подумать, желание делать это почему-то исчезло.

Каждая минута превратилась в тоскливое и изнурительное ожидание. Гарри погружался в свои мысли и выныривал из них в ожидании. Чертил что-то на свободных полях, комкал бумагу и бросал шарики в один и тот же угол в ожидании. Крошил уголь в руке и выводил буквы на запястье в ожидании. Перебирал заново их разговор с Кунцем и перечитывал записку Риддла в ожидании. Пытался двигать кровать, как тогда в отеле, и утомлённый падал на неё, не сдвинувшуюся ни на миллиметр, всё так же в ожидании. Дёргал за ограничитель на руке, ютился в мелкой ванной, плескал ледяной водой в лицо, после рассматривая своё искажённое отражение в бликах крана, в ожидании. Начинал сходить с ума, по-иному и не скажешь, в ожидании, в ожидании, чёрт его дери, в ожидании чего-то!

Гарри никогда не замечал за собой неусидчивости, однако прошло несколько часов, а он уже прочувствовал весь размах «наказания». Даже заснуть на полчаса он толком не смог: мозг продолжал подкидывать пищу для размышлений.

Пока ближе к вечеру, скорее всего, ведь временное восприятие здесь было искажено, дверь не открылась и не вошёл уже знакомый ему охранник, который, не говоря ни слова, указал на выход и в такой же полной тишине проводил его обратно на подуровень 2А — в допросную.

В душе он ликовал, ощущая нервную дрожь в конечностях, но внешне, под пристальным взглядом своего эскорта, оставался бесстрастным, почти скучающим. Вот только в комнате Гарри ожидала не Офелия Ваблатски, а Эдмунд. Чужое присутствие, нужно заметить, настолько его озадачило, что даже расстройство от несбывшихся надежд отошло на второй план.

Эдмунд явно ощущал себя не в своей тарелке, что было неудивительно, а скорее, ожидаемо. Допросные для этого и создавались — вывести волшебника из состояния равновесия. Даже невиновный найдёт о чём рассказать и вспомнит все свои прегрешения, начиная с отнятой игрушки в пятилетнем возрасте и заканчивая недобрым словом в чью-то сторону. Не вполне честно, но эффективно. Гарри, в свою очередь, абстрагировался от давящей обстановки, да и нервы у него были покрепче, чем у впечатлительного и довольно-таки застенчивого мальчика, коим Эдмунд и являлся, по его мнению.

Мальчика, который поглядывал на Гарри исподлобья, пока комкал в руках простую зелёную мантию, после распрямляя её раз за разом, и молчал. Молчал тягостно и вдумчиво, а Гарри его не торопил, радуясь чужому присутствию и хоть какому-то разнообразию. Дни одинокого существования на Гриммо или в четырёх стенах школы являлись совершенно иными, чем тягучее ожидание здесь. Оно брало измором, истощая морально.

— Сколько сейчас времени? — разрушил он царствующую тишину.

— Семь вечера, сэр… Было, по крайней мере, когда я последний раз глядел на часы, — ровно ответил Эдмунд, но взгляд опустил, а Гарри вздрогнул, недовольно нахмурившись. Ему почудилось, что как минимум уже часов десять, а как максимум — прошёл целый день. — Вы, наверное, спрашиваете себя, что я здесь делаю?

— Предполагаю, что мисс Ваблатски не смогла явиться.

Эдмунд быстро кивнул, едва ли улыбнувшись, и Гарри подметил, что тот будто повзрослел за время, что они не виделись. Он всё так же неуклюже двигался, иногда бесцельно, но действовал более собранно. И даже лёгкая нервозность в жестах не затрудняла восприятия.

— Сегодня это было невозможно — вы правы, сэр, — подтвердил Эдмунд свой кивок словами, резанув его очередной дозой официоза.

— Мы же вроде договорились, Эдмунд. Просто Гарри, — улыбнулся он, заметив лёгкий и неизменный румянец, но, вспомнив слова Риддла и то, что мальчик их видел, тотчас спрятал улыбку под горькой усмешкой.

— Госпожа просила навестить вас… тебя и извиниться за своё вынужденное отсутствие. — Тот неловко кашлянул, отпустив, наконец, помятую ткань мантии, и сложил руки на столе. — Она была очень огорчена произошедшим, а статья в Пророке… — Эдмунд вновь неловко кашлянул, а Гарри не удержал смешка, покачав головой:

— Говори как есть, Эдмунд.

— Статья просто возмутительна! — Он сжал кулаки, сверкнув глазами, а потом спешно добавил: — Клевета, мистер Поттер! Но многие верят этому и порицают вас, будто взбалмошного ребёнка, требующего внимания. Как можно верить Скитер? — он вздохнул. — Совершенно этого не понимаю.

— Из героя в негодяя за пять минут, — рассмеялся Гарри, а Эдмунд непонятливо моргнул, словно чужое веселье не вписывалось в его мировоззрение. — Не обессудь, но всё это мимолётно и маловажно.

Он ещё более тягостно вздохнул, зябко потерев ладони:

— Известия о ва… твоём заключении здесь огорчили госпожу Валбатски. Разозлили, — шёпотом пояснил Эдмунд. — Но т-тебе не стоит волноваться, она завтра же с утра вернётся, и всё быстро разрешится, вот увиди… увидишь.

Хотелось бы ему верить в возможность скорого и беспрепятственного освобождения, но он, по правде говоря, не желал фронтального столкновения меж Ваблатски и Риддлом. Гарри планировал нечто иное. Во-первых, продолжить обучение, если это возможно (хотя бы теоретически) и она согласится. Во-вторых, обговорить варианты повторного проникновения в воспоминания, раз уж клубок стал распутываться, и получить обещанное ею «кое-что о Томе». Он вроде как научился «преграждать путь к своему разуму», что перетекало к следующему пункту — упомянутому блоку. Могло ли обличие Риддла форсировать овладение окклюменцией, если он правильно понял термин «неприступной твердыни»? Или же всё это чистая случайность, некий побочный эффект?

Жаль, что Эдмунд не владел легилименцией.

— Простите, что это я пришёл вместо госпожи, — пролепетал тот совсем тихо, а Гарри удивлённо вскинул брови, тотчас осознав, что его длительное молчание превратилось в весьма неловкую, но многозначительную паузу, которую, похоже, мальчик истолковал по-своему.

— Я рад тебя видеть, Эдмунд. Просто задумался о вероятности выйти отсюда в ближайшее время. Мне не хочется ставить госпожу Ваблатски под удар. Я указал её своим защитником, но моя просьба носит несколько иной характер.

— Вы хотите продолжить обучение? — тотчас смекнул он, и радостная улыбка разогнала всю скованность.

— Да. Без палочки это будет сложновато провернуть, но раз уж сидеть мне в четырёх стенах, то хотя бы с пользой. Однако это довольно-таки неудобно для неё — навещать меня здесь и…

— Что вы, мистер Поттер! — пылко воскликнул Эдмунд, даже не заметив, что оборвал Гарри на полуслове. — Если хотите практиковаться в легилименции, я могу навещать вас хоть каждый день! Часы посещения — я всё-всё узнаю! Может быть и не сразу, но я верю, что у вас всё получится! Конечно, с окклюменцией я вам не помощник, но хоть в чём-то подсобить смогу. — Он расплылся в радостной улыбке, сжав ладони в кулаки, будто собирался ими себя в грудь ударить, доказывая правдивость всего сказанного. Да, чужая искренность подкупала, как и бескрайняя энергия, плескавшаяся на дне голубых глаз. — О! Опять забыл… — стушевался внезапно он, — про выканье.

Гарри еле заметно улыбнулся, подперев кулаком подбородок, а второй рукой потряс в воздухе:

— Для этого понадобится специальное разрешение, чтобы снять вот это. И доступ в определённую комнату, как и присутствие свидетеля…

— Я всё добуду! — вновь перебил его тот, чуть ли не подпрыгнув на месте. Такой пламенный, неподдельный энтузиазм вызвал новую улыбку. Вот только Гарри прекрасно понимал, что это невозможно: Эдмунд был обычным визитёром.

— Остудите свой пыл, юноша, — шутливо поддел Гарри, не желая до конца разочаровывать его. — Эдмунд, лишь защитник может потребовать освободить меня от ограничителя под собственную ответственность и на короткий период. Всегда в присутствии третьего лица: охранника чаще всего, — заключил Гарри. В его случае всё должно быть несколько упрощено, так как вины доказано не было и до заседания дело не дойдёт; даже до дисциплинарного слушания вряд ли дотянет. По-хорошему ему светил штраф за выходку с Патронусом, и то можно было оспорить и обратить инцидент из угрозы в неудачную шутку.