Глава 25. Тень за холмом (1/2)

Я вижу, как смерть достигает вершины холма.

Я вижу, как смерть приближается,

И не знаю, что делать.

Нет, я не знаю, как мне поступить,

Когда дело касается тебя.

Должен ли я попытаться задержать её снаружи,

Попробовать заблокировать дверь,

Оставив в дураках тех, кто ушёл раньше?

Должен ли я впустить её

Как старого друга,

Зная, что это неизбежно?

В каждом шаге, в каждом движении

Я вижу смерть, следующую за тобой;

Вижу смерть, собирающуюся погубить тебя,

Перейдя через холм.

Свободный перевод

Over the Hill (feat. Sleeping at Last & Philip Sheppard) — Wax/Wane</p>

Реальность и сон сливались, рваными отрывками оседая на помутневшем рассудке. Чьи-то голоса звучали совсем рядом, чьи-то — спорили и срывались на крик, другие — мирно ему нашёптывали, четвёртые — заставляли выныривать из этой трясины, в которую он неуклонно погружался. Или это был один и тот же голос?

Низкий, почему-то неявственно скрипучий, а затем охрипший и проникновенный. В какой-то момент звенящий и властный, а в другой — отрывистый и жалобный. И всё такой же подавляющий, чарующий, любимый… Чей же он?

Гарри чувствовал судорожную пульсацию вены на виске, каждой клеткой тела переживал удары собственного сердца — в глухом и рваном темпе, — и искажённую, притуплённую боль тоже ощущал. Везде. Та раскачивалась внутри подобно волнам, изредка накрывая его с головой, а изредка — отступая и утихая. И среди этой бушующей стихии внутри прорывались фрагменты особенно ярких воспоминаний, отрывки слов, смазанная картинка многозначительной улыбки и столь же знакомый, сколь чужой тембр, преисполненный мягкостью или же, наоборот, мрачным отчуждением.

«…Слышал ли ты про троянского коня, Поттер? — Собственного ответа Гарри не разобрал: голос звучал размыто, будто под толщей воды. — Разумеется, важен не сам миф, а трактовка. Кхм-м-м… Не отвлекайся, Гарри! — Некто замолчал, а затем прочистил горло, кашлянув, и продолжил: — Следуя Гомеру, поводом развязать войну стала прекрасная Елена, похищенная троянским царевичем у Менелая, спартанского царя, — голос затих, а свои слова Гарри не смог разобрать. — Любовь? Я склонен верить, что истинная причина несколько сложнее, да и та до сих пор остаётся загадкой для магловских историков. Заметь, Поттер, через Трою проходило множество торговых путей, и этими же путями пользовались и греческие племена. Сугубо экономический интерес? — задумчивые нотки преисполнились глубиной, а после превратились в сарказм: — Романтизировать войну… Как это наивно, Поттер, и полностью в твоём стиле».

Гарри судорожно содрогнулся, перекатившись на бок и, казалось, застонал. Боль иглами прошила тело, и его тотчас перевернули обратно — на спину, — а холодная рука легла на лоб.

—…К Мордреду, он весь горит!

Эфемерное, бережное, едва ли ощутимое прикосновение вызвало облегчение, но сразу же исчезло, и он потянулся следом за рукой, вновь задрожав и бессильно опрокинувшись на что-то мягкое, когда давление на плечи усилилось. Блаженная нега забытья вновь овладела им. Гарри хотел окунуться в тот голос, и он, точно по щелчку пальцев, погрузился вглубь.

«…Собрав войско Ахеи[1], Менелай пошёл на Трою. Война затянулась, и вскоре назрела одна, но довольно-таки серьёзная проблема для ахейцев — попасть внутрь мощных стен. Скульптор Эпей соорудил гигантского деревянного коня, внутри которого спрятался Одиссей, вождь данайцев, — ему, кстати, и приписывается сия идея, — вместе с группой самых искусных воинов. Коня ахейцы бросили посреди своего лагеря, а сами сели на корабли и отплыли от берегов Троады[2]. Для вида, естественно. Рано утром троянцы нашли вражеский лагерь пустым, а посреди — огромного деревянного коня. Подумав, что осада снята и ахейцы сдались, они решили затащить коня внутрь и установить на главной площади. Без промедления подоспел к общему сбору жрец Аполлона, Лаокоон, взывая к разуму троянцев: «Бойтесь данайцев, дары приносящих![3]», — и метнул тот копьё в бок коня. Но троянцы остались глухи к медному звону, донёсшемуся изнутри. — Речь прервалась, послышался короткий смешок, а затем некто иронично добавил: — Порой мы видим многое, но не замечаем главного. Не так ли? Так… На чём я остановился, Гарри? Ах да…

В этот момент к царю Трои подвели пленённого ахейца, и тот поведал, что конь — это дар богине Афине. Если дар будет уничтожен, то богиня может разгневаться и обратить свою разрушительную силу на город, однако если же установить коня перед её храмом, тогда Троя станет нерушимой крепостью. В то же время из бушующего моря выползло два чудовищных змея, что покусились на жизнь жреца Аполлона и его сыновей, стоявших рядом, и всем открылась истина: Афина покарала жреца за нанесённый вред священному коню. Никто не стал сомневаться в правдивости слов ахейца. Также не послушали троянцы речей Кассандры, являющейся дочерью царя Трои и в некотором смысле пророчицей, выступающей против сего действа.

Соответственно, коня повезли к городу. А пока троянцы праздновали снятие осады и победу, ночью воины выбрались из коня и открыли ворота. Пленённый ахеец подал сигнал, и корабли возвратились обратно, захватив, наконец-то, город. Что ты думаешь об этом, Гарри?» — в чужом голосе проявилось любопытство, а также звенящее напряжение в ожидании его ответа, которого Гарри не расслышал.

Шумно выдохнув, он потянулся в сторону, но его тут же уложили обратно, заключив в крепкие объятья. Знакомый запах защекотал нос, и Гарри глубже вдохнул древесный горький аромат, машинально уткнувшись лицом в чьё-то плечо или грудь — непонятно.

—… не просыпается, Аделин?!

— Примени к нему легилименцию! — встревоженный женский голос зазвенел в ушах, сдавливая тисками голову.

— Не могу! — шипение, наоборот, стало отдушиной для растревоженного естества, и Гарри машинально прижался ближе к источнику звука. — Он полностью закрыт.

— С каких пор Поттер…

Слова растворились в шуме. Звон набирал громкость, а вместе с ним чужой голос стал громче, а переменчивость интонаций — яснее:

«Я лишь даю тебе пищу для размышлений». — Перед глазами медленно проявилась картинка. Она стала чётче, а Гарри шагнул вперёд, следом и вовсе растворившись внутри, занимая положенное ему место. Вокруг царил полумрак, но он смутно различал игру тени и света на мебели в собственной спальне и ощущал вес на коленях.

Том.

«Никогда бы не подумал, что ты изучал мифологию и историю маглов», — шутливая интонация отразилась алыми искорками веселья в чужих глазах.

«Мистер Поттер, — парировал Том, озорно улыбнувшись, — вас поработили стереотипы? Сопряжение обоих миров тогда было сильнее, чем ты можешь себе представить: кара или благословение мифических богов также были ничем иным, как волшебством. Например, я склонен верить, что пророческий дар Кассандры являлся настоящим: она была маглорождённой волшебницей. А война всегда была для меня захватывающей темой. С истоков существования… Знаешь, Гарри, — Том вновь обратился к нему, мазнув затуманенным взглядом, видимо, под влиянием воспоминаний или же раздумий, — греко-персидские войны утвердили могущество греков, а Пелопонесская — привела к упадку многих греческих полисов. Война чему-то начало, чему-то конец. Надеюсь, ты позволишь мне некоторое отступление?» — А он лишь кивнул в ответ. Разве мог Гарри что-то ему запрещать или позволять? Он был готов впитать всё, чем Том желал поделиться с ним и даже больше.

«Я помню, как мы рассуждали на эту тему… Выпустившись, я познакомился кое с кем… Он был англичанином, но преподавал в Сорбонне. Война только кончилась, — глаза Тома сверкнули озорным огнём, а речь стала немного сумбурной, пронизанной странным трепетом. — Магл, увлечённый темой волшебства, а также античностью и историей. Война пленила нас одинаково, вот только мнения расходились. Мы встречались в одно и то же время. Я ожидал, сидя около фонтана, он подходил и всегда спрашивал: Ну-с, юноша, ещё не передумали? С первой нашей беседы он яро пытался убедить меня поступить в Сорбонну в следующем году, а я всякий раз качал головой, вежливо отказываясь. Но он не сдавался, а спустя время это превратилось в своего рода приветствие. Привычку. Ирвин перестал дожидаться согласия и всегда опережал мой отказ своим жаль, затем, прижав к себе неизменно-потёртый портфель, присаживался рядом, доставал очередную книжку и, раскрыв наугад, тыкал в строки и спрашивал: Что думаете?

И мы спорили. Упоённо и долго. Почти всегда, — странная улыбка тронула его губы. — Впрочем, любой спор — восстание противоположностей. Я придерживался мнения, что война кроется в самой сути человека — в его желаниях и алчности, он же, придерживаясь мышления Гераклита, считал, что война присуща мирозданию, ибо в основе всего сущего лежит борьба противоположностей. — Гарри не перебивал его, лишь перебирал мягкие пряди, замечая, как Риддл изредка прикрывал глаза, а на его лице отпечатывалось абсолютное умиротворение. — Впрочем, одно другого не исключало, по крайней мере, для меня. Две сошедшиеся в войне страны — это борьба противоположностей, но за этим противопоставлением антиподов стоят всегда экономические, политические или иные интересы — желания, присущие сути человека. Ирвин же считал, что война кроется исключительно в самой жизни, а не в людях, проживающих её. Это жизнь создаёт эти стремления, человек же в своей сути чист от желаний; считал, что война воздаёт по заслугам по принципу справедливости, — частично я был согласен с этим, — и только воюя человек может познать себя и свои желания, для меня же, воюя, человек мог в равной степени реализовать себя или же изничтожить. Да… Мы много спорили и в этой битве, возможно, постигли себя, а может, уничтожили. — Том замолчал, устремив взгляд в никуда, а затем моргнул и вновь заговорил: Мои годы обучения в Хогвартсе пришлись на время Второй мировой. На это время пришлось ещё одно важное событие… Какое, Поттер?»

«Восхождение и падения Гриндевальда?»

«Верно. Падение Гриндевальда, проигрыш гитлеровской коалиции… — Гарри удивлённо расширил глаза, впиваясь с жадностью в каждую черту лица Риддла, а тот, словно не заметив этот алчущий взгляд, продолжил говорить с лёгкой, горьковатой улыбкой, блуждающей на губах: — Вернёмся же в первое сентября 1939 года, в день начала Второй мировой. Началась массовая эвакуация детей из крупных городов, в том числе и Лондона. Приюты следовали тем же правилам. Детей сажали на поезда и автобусы и распределяли по малонаселённым пунктам, а дальше разбирали по семьям — не худшее будущее для приютских детей, но незавидное для всех остальных. Поэтому многие не прижившиеся дети спустя пару месяцев добровольно возвращались, а то и спустя недели, и в этом был свой резон — трудно было назвать хоть какое-то место безопасным в то время.

Что до меня, то Коул, как ты понимаешь, безумно обрадовалась, когда я предоставил справку, подписанную директором о том, что им не придётся заниматься мной, так как Хогвартс-экспресс увозил нас подальше от магловской войны[4]. Помнится мне презрение, затаившееся в её глазах, будто я недостоин особого отношения, и уж точно такой привилегии, как личная эвакуация, — Том рассмеялся, однако Гарри не видел в этом повода для веселья. — В конце августа 1940 года немецкие самолёты сбросили бомбы на окраину Лондона. Дым был виден отовсюду, а маглы, истощённые, скованные паникой, часто — потерявшиеся на улицах, будто сомнамбулы, — печальная картина. Я самоутвердился: война таила некую привлекательность для меня. Она ужасала и очаровывала, подавляла и вдохновляла, а также, к моему удивлению, вызывала печаль.

Я гостил у Лестрейнджей то лето. Столь банальная причина для временных отлучек, как наблюдение разрушений и страданий маглов, не вызвала ни единого вопроса, а меня неудержимо тянуло туда, словно лицезреть разрушения воочию было важнее собственной безопасности; а ведь ударь по местоположению бомба — и никакая магия не спасёт под обвалом в плену пламени. Разве что аппарация, но в неполные четырнадцать лет без должной толики концентрации мои перемещения не обходились. Когда же на тебя рушится здание, то сложно сосредоточиться на чём-то другом, — циничная усмешка тронула губы и тотчас исчезла, словно видение. А Гарри даже не удивился владению такой сложной способности в столь раннем возрасте. — Тогда же опять начались массовые эвакуации и не только в пределах страны, но и за границу.

Хогвартс же работал в особом режиме; в Хогсмиде всем сирым и убогим был предоставлен коттедж на время каникул. Правда, мне не было дела до сожительства с маглорождёнными, как и с другими полукровками в схожей ситуации, но целостность образа — это всё, и моё окружение, скажем так, предоставило мне другой, весьма удобный выход. Приглашения провести то летние, то рождественские каникулы позволяли обрести свободу вне стен коттеджа, находящегося под пристальным вниманием какого-нибудь из преподавателей-волонтёров. И не только: редчайшие собрания в родовых библиотеках… Невозможно устоять.

Бомбардировка прекратилась в мае[5], а в июне я вновь наведался в опустевший приют. Мне явственно открылось то привилегированное положение, отразившееся в глазах Коул: существовал оазис на земле, где я мог укрыться от разрушений, смога, постоянного воя сирен, призыва громкоговорителей… И тогда я поблагодарил Мерлина или же, скорее, бога, что родился лишённым способности сострадать. У меня не было ничего, но одновременно было всё необходимое для достижения чего-то большего в жизни. Высшая цель? Да, наверное».

Гарри окаменел, замерев в описанном Риддлом состоянии: эти слова ужасали и очаровывали, подавляли и вдохновляли, а также вызывали печаль… Его рука остановилась, запутавшись в чужих волосах, а Риддл перевёл на него испытующий взгляд. Одно мгновение, — и они впились друг в друга глазами, оцепенев в каком-то мистическом трансе. А потом Том едва тряхнул головой, очнувшись, и Гарри продолжил перебирать тёмные пряди, будто его это успокаивало.

«Что ж, мы немного отошли от темы, — с неким раздражением выдохнул Том. — Знаешь ли, фигура Геллерта Гриндевальда очень будоражила наше поколение. Он был харизматичен, обладал выдающимися магическими способностями и возвышенными идеалами, с которыми нельзя было не согласиться: волшебники, как высшие существа, должны господствовать над маглами. Со стороны маглов, мы имели тех, кто заявлял, что некоторые нации по рождению занимали низшую ступень развития; они пропагандировали такие определения как королевская кровь или же хорошая кровь. Собственно, я имею в виду искажённое понятие арийской расы Третьего рейха и, надеюсь, у тебя есть хоть какие-то познания в магловской истории, Поттер?» — Том расслабленно улыбнулся, вопросительно вскинув брови. А Гарри лишь спешно кивнул в ответ, страшась сорвать эту идиллию неловким комментарием или же нелепым вопросом и стать причиной внезапной тишины.

Естественно, некоторые знания остались ещё со школьных времён, а вот другие появились неожиданно. Когда программа магловедения после войны перетерпела изменения и там стали изучать не только бытовые вопросы, но и многое другое, а также появилось Глубокое магловедение, то в библиотеке Хогвартса расположилась целая секция с книгами по экономике, истории, математике, литературе, сборники стихов и рассказов, романы, пьесы, даже комиксы. Гарри просто не смог пройти мимо, особенно когда развлечения были ограничены одним весьма целеустремлённым пленником, подолгу зависающим в библиотеке.

«Гарри? — настойчивая интонация вырвала его из пут воспоминаний, и он озадаченно моргнул, мягко улыбнувшись и коснувшись кончиками пальцев шеи и затылка Риддла. Тот замер на долю секунды, а потом чуть хрипловатым голосом продолжил: — Абстрагируйся и слушай. Любая примесь портила арийскую кровь, даже наша, английская являлась кровью, заражённой нечистотами, а самой губительной была еврейская. Расовая ненависть оправдывала убийства, истребление части населения, массовые казни… Ох, — его глаза зажглись на секунду и тут же потухли, словно тлеющие угли. — Теория не нова и взята из трудов де Гобино[6]. Меня особенно заинтересовала одна вещь, хотя, должен заметить, что не было чего-то, что меня оставило бы равнодушным. Гобино выявил законы отталкивания и тяготения между магловскими расами, конкретно — явление смешения рас. Оно, являясь необходимым для развития цивилизаций, одновременно является и пагубным. Возможно, это слишком сложно понять, — Том задумчиво поглядел на него, — тем не менее хочу, чтобы ты сделал мысленную ремарку для себя, Гарри… Я снова отвлёкся? Я также рассчитываю, что ты сам начнёшь проводить параллели. Мне столько нужно тебе рассказать, и этот твой взгляд так возбуждает: ты напуган и в то же время взбудоражен своим страхом; чем больше я даю тебе, тем больше ты заглатываешь. Прожорлив — и это восхитительно», — простонал Том, коснувшись его подбородка, и мазнул пальцами по губам, а Гарри шумно выдохнул, поёрзав.

«Продолжим», — тихо попросил он.

«Продолжим, — вторил ему Риддл. — Вернёмся к Рейху. Пока осквернителей арийской крови уничтожали и заключали в концентрационных лагерях, в Альпах же Гриндевальд построил Нурменгард для заточения идейных врагов… О чём же я думал в тот момент? — Том умолк, прикрыв глаза на мгновение. — Я думал о порождённым всем этим хаосе; думал — нет, скорее изучал? — об аристократии — форме правления, где власть принадлежит знати, но не в исконном понятии, а именно: лучшим из лучших, где нет места правителю, будь то тиран или демократ. Я искал успокоение для своей души. Куда мне приткнуться и какой выбор сделать, Гарри? Ведь у меня было всё, чтобы обрести подлинное величие, — Том резко распахнул глаза, — и даже больше, чем у Геллерта: харизма, магический потенциал, страсть к знаниям, а ещё древняя кровь в жилах — кровь Салазара Слизерина как-никак. Стоило бы возгордиться, и в какой-то момент это и правда ударило мне в голову, но с неожиданной стороны. Я с кристальной ясностью осознал, что мой великий предок презирал бы меня из-за отца магла. Даже будь я трижды наследником, для Слизерина я был бы не чище грязи под его ботинками. И знаешь ли, это очень воодушевило.

Поговорим же о чистокровных, — Риддл лукаво улыбнулся, — и о трудах, что иллюстрировали отличительные признаки и особенности, черпая информацию из записей моего предка. Воистину чистокровный волшебник рано садился на метлу, а способности проявлялись до трёхлетнего возраста, к тому же он должен был обладать отменным физическим здоровьем, красотой и главное — врождённым отвращением к свиньям и маглам. Интересный набор качеств. Можно даже представить на мгновение, что не только волшебники выше маглов, но и чистокровные — высшая раса господ среди самих волшебников, — глаза Тома сощурились, а губы растянулись в наглой улыбке. Внутренняя дрожь охватила Гарри: с одной стороны, он ясно осознавал, к чему вёл Риддл, с другой — не мог это усвоить. — Порой мы видим многое, но не замечаем главного, — повторил Том, не сводя с Гарри пристального взгляда. — Разумеется, после введения Статута именно затворничество дало импульс возрождению теории чистоты крови, однако эти мысли никогда до конца не исчезали среди чистокровных семей, хоть все они неизменно вычёркивали из фамильного древа то связанных с маглами, то сквибов. Благо, что иногда чистокровные являлись на свет с дефектом — отсутствием предвзятости или же фанаберии и наличием индивидуального мировоззрения. Надо же, таких также вычёркивали из семейного древа, так как чаще всего они не оправдывали надежд своих родителей.

Тем не менее не всё так категорично: из каждого правила есть исключения, Гарри.

Что до чистоты крови, то её сложно сохранить в наши дни. Понятие это относительное и варьировалось от семьи к семье. Общепринятое родители и родители родителей традиционалистами уводилось ещё глубже — на несколько поколений назад. Когда я изучал себя и свой род, я изучал и других. Мне было необходимо залезть им под кожу — понять их: чужую историю, родовую гордость и притязания. Чем они питаются, чем дышат, чего боятся и чего желают.

Все чистокровные семьи были переплетены друг с другом, и связи можно перечислять вечность: Булстроуды являются дальними родственниками Блэков, Крэббов и… Поттеров; Розье — Блэков, Лестрейнджей, Малфоев и так далее; Краучи — Уизли, Лонгботтомов, а также Яксли. Надо заметить, что Блэки связаны линией крови со всеми, их политика всегда была строже других: с девизом «Toujours pur» или «Чистота крови навек» они не только заключали браки меж кузенами, но и с фанатичной старательностью вычёркивали всех неугодных сей чистоте. И это нюансы, которые были необходимы в общении с другими, Гарри. Каждое сказанное мной слово могло увеличить влияние или же погубить меня. Ошибки были недопустимы.

Они боялись, что магловская кровь приведёт к потере способности колдовать. Естественно, этот страх был лишь оправданием, однако именно кровосмешение приводило их семьи к упадку: не только физическому, но и магическому. Они сами подводили свой род к вымиранию, — протянул Том, почти что напевая, а затем задумчиво провёл ладонью по лицу, будто смахивая усталость. — Только вычеркнутые из фамильного древа линии продолжали процветать, пока главная ветка истлевала, следуя неисполнимым идеалам. Взять, к примеру, Мраксов, — Риддл внезапно улыбнулся криво и как-то нерешительно, чем озадачил его. — Да, наверное, Мраксы были тем недостающим звеном.

При встрече я забрал все воспоминания Морфина о моей матери, о нём самом и о Марволо. Их несостоятельность привела к материальным лишениям, а жёсткие идеалы — к исчезновению главной ветви. Публичные проявления магии, дабы доказать, что та всё ещё им подвластна, что они ещё не докатились до становления сквибами; высокомерие и неуравновешенность — это всё, чем они были наполнены. Проявление из поколения в поколение психических проблем, наравне с физической уродливостью, а затем и с магической опустошённостью — вот чем являлись славные потомки Слизерина. А теперь, Гарри, посмотри на меня. — Вопреки напускному легкомыслию и самодовольству, ему показалось, что каждая мимическая морщинка, появившаяся с улыбкой на лице Тома, таит в себе след скорби. — Я был совсем юн, но магически одарён как несколько поколений Мраксов вместе взятых; я был плотью и кровью своей матери, и тем не менее не обладал ни одной из черт задыхающегося рода: ни уродливостью, ни хлипким здоровьем, ни неврастеничностью.

Впоследствии воспоминания Тома Риддла также стали моими. Семейство Риддлов было магловским отражением рода Мраксов. Первые считали вторых оборванцами, вторые первых — отбросами.

Конечно же, я поблагодарил отца за дивное открытие, за недостающий фрагмент; что, впрочем, не изменило моего отношения к нему и не повлияло на его финал. У него было право на обиду, ведь, в конце концов, он действовал не по своей воле, а также у него было множество иных путей, но Том поддался собственной слабости, страху и досаде, выбрав самый простой из них. И знаешь, в чужих воспоминаниях я обнаружил очень интересные грани: редко, но горестная мысль о моей матери проскальзывала в его разуме, иногда образ появлялся во снах, и даже приходили иные идеи — отыскать брошенного на произвол судьбы ребёнка. Но он был трусом. Боялся не только колдовства, но и просто взглянуть мне в глаза, и постепенно заглушил все сожаления выпивкой. Не убей я его, думаю, он бы всё равно в ближайшее время скончался от болезни печени или разбитой головы в какой-нибудь подворотне, — вопреки сарказму в голосе, Том не улыбался.

Ещё больше я был благодарен матери за сделанный ею выбор — она прервала проклятое кровосмешение. — Том приподнялся на локтях, приблизившись к его лицу, и с напускной небрежностью добавил: — И всё же ни одно из моих действий в тот день не уменьшило горечи внутри — я просто смог вздохнуть глубже, не более».

Неприятный холодок пробежался по коже. Гарри понимал, что, возможно, Риддл поделился с ним самым интимным моментом своей жизни, и это приносило, помимо затаённый радости, тревогу и отчаяние. Новые грани чужой истории, тесно переплетённой с собственной жизнью, теперь чётче поблескивали в неярком свете и слишком пугали его. Несмотря на это, он пытался не показывать того суеверного страха, что с каждым последующим словом крепчал в его сердце, и удерживал на лице мрачное любопытство. Еле заметную улыбку понимания.

«Тебя, наверное, очень интересует создание крестражей, Гарри. Что ж, скажу открыто — нет, смерти я не боялся. Я боялся преждевременной гибели, а с моими-то планами и ритмом жизни мог умереть в любой момент. Разделить эти два страха, не зная контекста, очень сложно, и в защиту бедолаги Альбуса добавлю: Дамблдор всегда любил проекции, а Герпий Злостный и правда желал бессмертия, и всё же крестраж ему никак не помог для достижения этой цели. Благодаря этому я обнаружил интересный побочный эффект от создания крестражей — привязывая частички души к этому миру, они укрепляли тело. Само собой, от смертельного проклятия я всё равно бы погиб, но сопротивляемость ядам и всякого рода… непроверенным средствам возросла.

Полагаю, ты знаешь, что я экспериментировал на себе, и эти опыты часто влияли на моё физическое состояние: болезни, отравления, даже случалось пару раз магическое истощение… И там, где ни одно зелье не подействовало, связь тянула меня обратно. Крестражи стали своего рода временной страховкой. — Том на мгновение замолк, позволяя Гарри нежиться в собственном изумлении, будоражащим разум вереницей разных вопросов, которые он откладывал на отдельную полочку, помечая грифом огромной важности. — Я не планировал создавать их до выпуска, — внезапно заговорил он. — Миртл стала случайностью, а отец — импульсом. Но я никогда не сожалел о случившемся».

Том внимательно всматривался в его глаза, будто в поисках чего-то, а затем еле заметно вздохнул и продолжил:

«Мы ещё вернёмся к крестражам, Гарри. Я не мог прекратить анализировать ситуацию. Тот год совпал со многими другими событиями. На магловском фронте советские войска одерживали победу, фашистское правительство Италии было упразднено, а новое — объявило войну Гитлеру, и к концу года баланс в пользу антигитлеровской коалиции был очевиден. Что до Гриндевальда, то его объявление войны целому миру на фоне буйствующей Второй мировой было сделано как под шумок. Маглы вели одну войну, волшебники — другую. Скажем так, втайне ото всех я держал за ниточки оба мира подле себя и не мог не задаваться вопросом — причастен ли Геллерт к обеим войнам?

Видишь ли, это было бы весьма продуманным ходом. Гриндевальд желал главенствовать над маглами, но число тех многократно превышало наше: один верный выстрел Вальтера был равен убивающему заклятию, ранцевый огнемёт — огненному шторму, авиобомбы или ракеты — взрывной волне от Бомбарды, к примеру. Только волшебник всё же устаёт от непрерывного применения мощных чар, а хладный металл оружия нуждается лишь в новых патронах. Думаю, ты понимаешь, к чему я клоню: ослабить маглов, натравив друг на друга, и сделать из лидера марионетку несколько ускоряло дальнейшее развитие событий для Геллерта.

К тому же нельзя было игнорировать увлечение эзотерическими практиками со стороны руководства Рейха; репрессии были, но не доходили до той жестокости, с которой они расправлялись с иными деятелями. Впрочем, появились активные борцы с лженаукой. В их понимании так называемые маги разрушали немецкий народ, поэтому, обзаведясь некоторыми покровителями, они стали обличать и разбивать оккультизм в газетах и журналах. И всё же им ничего не удалось: банда чудодеев, пользуясь влиянием, заткнула их за пояс. Они добились от гестапо запрета на деятельность рьяных борцов с магией и даже личный запрос не изменил мнения фюрера. Совпадение ли?

Как ты понимаешь, ко всему этому я пришёл лишь спустя года. Значилось ли это преступление в послужном списке Гриндевальда? Нет, Гарри, не значилось: он замёл следы. Пребывать под чужой личиной для Геллерта было не ново. Ранее он притворялся Персивалем Грейвсом — главой мракоборческого отдела. Кем же Геллерт обернулся в окружении фюрера? Возможно, идеологом Розенбергом[7]? Однако Розенберг предстал перед судом и был повешен уже после падения Гриндевальда. Единственный из десяти казнённых, что отказался от последнего слова, гм… — Том улыбнулся краем губ. — Так кому Геллерт поручил до самого конца играть роль одного из влиятельнейших членов партии? Проверить такое было достаточно сложно. Я предположил, что верным псом стал Краффт — немецкий волшебник и один из ближайших сторонников Гриндевальда, а также пропавший без вести после заключения того в тюрьму. Зачем же Геллерт поручил Арману Краффту добровольно пойти на смерть в чужом обличии и замести следы?» — Том вскинул брови, вопрошающе смотря на Гарри, а он отвёл взгляд, потерянно шаря глазами по комнате.

«Чтобы Альбус не узнал… о его причастности к миллионам смертей маглов»

«Правильно, Гарри. На каждое действие есть противодействие, как гласит третий закон Ньютона. И о науке мы с тобой тоже позже поговорим, если захочешь, — скороговоркой добавил Том, опережая очередной вопрос, и Гарри, уже было открыв рот, тут же захлопнул его, с натяжкой улыбнувшись. — Разумеется, я узнал чуть позже о связи Альбуса с Геллертом. Связи не столько дружеской, сколько… романтической, — Том оценивающе прищурил глаза, а Гарри удивлённо моргнул. — Полагаю, ты осведомлён об этом не хуже меня».

«Об их дружбе и ранних намерениях Дамблдора — да. Мы возьмём в свои руки власть РАДИ ОБЩЕГО БЛАГА, а отсюда следует, что в случае сопротивления мы должны применять силу[8]», — процитировал Гарри, слегка нахмурившись.

«Общее благо, которым он и тебе морочил голову, — Риддл еле заметно кивнул, а потом раздражённо вздохнул. — Морочил всем голову, не имея смелости назвать всё своими именами. Выдающийся волшебник, староста и лучший ученик, лауреат Премии Варнавы Финкли, представитель британской молодёжи в Визенгамоте, удостоенный Золотой медали за эпохальное выступление на Международной алхимической конференции в Каире», — с томным придыханием протянул Риддл, а Гарри ещё больше помрачнел. Ощутив укол в сердце, он дёрнулся, а потом чуть ли не рассмеялся в голос… Ревновать к Дамблдору? Это даже не смешно! — И настолько труслив, что не мог назвать убийство убийством, а правление волшебников над маглами — диктатурой.

«Я был разочарован. Но это уже после. В первые годы моего обучения в Хогвартсе я не совсем понимал, почему он присматривается ко мне, и остро ощущал его критически-недоверчивое отношение, но это и стало решающим фактором — профессора оказалось легко одурачить. Категоричное мышление, делящее мир на чёрное и белое, на светлых и тёмных, на добро и зло. Дамблдор придерживался этих полярностей, хотя в глубине души жил в мире оттенков, но отказывался оценивать свои безнравственные поступки как либо, прячась за девизом общего блага. А если это ради общего блага, то его сторона и есть сторона света, что бы он ни натворил. В ту пору он отказывался оценивать и поступки Геллерта, закрывая на всё глаза, и тем не менее к обычному студенту Тому Риддлу Альбус прицепился намертво.

Самое забавное, Гарри, что я понял — Дамблдор что-то разглядел во мне ещё в приюте, но бездействовал. Моя личность в его мыслях была противоречивой, сомнительной и, безусловно, дефектной. Угрожающей. Так как Альбус не мог прочесть меня, он просто сформировал себе мой образ и благополучно поверил в него, а мне едва ли было необходимо подкидывать ему новые головоломки. И даже так, Альбус не пытался ничего предпринять. Это сделало его предсказуемым. Лишь потом, после визита к одной весьма одинокой, но обладающей столь волнующими воспоминаниями особе, я понял, что Альбус видел во мне воплощение Гриндевальда или же, быть может, перенаправил внимание с него на меня».

«Почему ты не воспользовался этой информацией, чтобы уничтожить репутацию Альбуса ни тогда, ни после? — задумчиво поинтересовался Гарри, запуская ладонь в волосы и с неким остервенением ероша их. — Такой ход мог бы стать ключевым в войне, ведь убрав Дамблдора с дороги… Разгорелся бы скандал, он бы вряд ли смог стать директором Хогвартса, скорее всего, не создал бы Орден Феникса, а также не оказался бы рядом со мной. Конечно, тогда его действия стали бы менее предсказуемыми, как и передвижения, — продолжал бормотать Гарри, будто разговаривая сам с собой, а затем вопросом сам же и ответил: — Ты… Ты оставил его там, где он нужен был тебе больше всего?»

«Да, — в голосе проявились бархатные, ласкающие нотки. — Как ты верно заметил, Гарри, столь грозным оппонентом, как Альбус, лучше управлять в привычной и комфортабельной обстановке, иначе он становится опаснее, а его действия — хаотичней. Особенно если учесть внутренние противоречия Дамблдора. Последним штрихом полотна Тома Риддла была просьба о месте профессора: Диппет отказал мне в должности, но было ясно по чьей указке…»

«Ты ведь понимаешь, что сейчас или признался в совершении величайшей стратегической ошибки, или же сознался, что допустил её намеренно?» — подозрительно глянул на него Гарри, сжав кулаки. Мысли сворачивались клубком змей, и он не поспевал за их сумбурным движением.

«Будь терпеливым, малыш, — Том едва ли улыбнулся, словно каждый раз ему было всё сложнее говорить. — Год моего выпуска стал воистину любопытным годом: Гриндевальд был побеждён стараниями Альбуса, амбиции Гитлера — остановлены силами союзных магловских войск; и тем не менее начались не менее тяжкие для всех времена. На свет вылезла первая проблема: одна часть армии Геллерта, как он их называл, была арестована, другая — скрылась, третья — адаптировалась. Тебе ли не знать: принуждение, влияние Империуса, маска доброжелательности и роль жертвы в этой игре — известные отговорки, которые безотказно действовали. А всё по одной и довольно-таки простой причине: влияние. Предлоги, приправленные звоном монет, позицией в магическом обществе и принадлежностью к древнему роду — и вуаля! — ты уже не приспешник Гриндевальда, а совершившая незначительную ошибку жертва. Винда Розье или Алфея Кэрроу тому яркие примеры».

«А крутиться среди чистокровных удобно», — снисходительно заметил Гарри, получив в ответ озорной взгляд и беглое поощрительное прикосновение к щеке.

«А крутиться среди чистокровных удобно…» — вновь повторил он, как заезженная пластинка. Гарри изумлённо моргнул, почувствовав себя странно.