Часть 10 (1/2)

Иногда просто невероятно, какие повороты может совершить жизнь. Ловино Варгас, парень, готовый крикнуть на всю вселенную, как сильно он ненавидит людей, теперь находился в объятиях другого человека, не брата.

А Антонио Фернандес Карьедо, который был уверен, что в его жизни никогда не случится ничего хорошего и не будет никакой надежды или хоть чуточку счастья, теперь прямо сиял от последнего, и оно было таким же настоящим как и человек ,находившийся в его объятиях.

Никто из них не соображал, как это всё вообще случилось, никто из них этого не планировал, но они даже не хотели задумываться об этом, а просто вели совместную жизнь, начиная с того дня, как признались в своих чувствах... или, по крайней мере, Антонио это сделал, Ловино ему только намекнул.

Прошло уже прилично времени с этого момента, поэтому обоим парням уже не казалось странным проводить каждый вечер вдвоём (особенно итальянцу). Они, наоборот, пользовались каждой свободной минутой, чтобы быть вместе. А ”пользоваться” для них значило поцелуи и ласки.

Новая пара находилась в доме Ловино. Парни сидели на диване, снова занимаясь долгими поцелуями, которые Антонио так обожал. Испанец обхватил итальянца за талию, а тот положил ему руки на плечи, так как до сих пор не был полностью уверен, куда их девать во время поцелуя. Антонио время от времени прижимал Ловино ещё крепче к себе, нападая, когда тот менее всего ожидал, на его шею, недавно найденное чувствительное место.

Он давал ему маленькие, медленные поцелуи возле ключицы, с радостью замечая, что Ловино, у которого шли мурашки по коже, пытался подавить позорные звуки. Антонио слегка коварно улыбнулся, ведь не заканчивал удивляться тому, каким невинным являлся итальянец, когда дело шло о физическом контакте. Один лишь вид, как его лицо наливалось красками разных оттенков, было настоящим зрелищем для испанца. Когда-нибудь у него от умиления наверняка будет остановка сердца.

《А интересно, первый ли я человек, с которым он занимается этим. Вообще-то я его никогда не спрашивал, есть ли у него бывшие партнёры.》

Ловино слышал эти слова, чувствуя, как губы испанца творили эти чертовские вещи с его шеей, которые были такими приятными и одновременно заставляли его гореть от стыда. Разумеется, он не собирался признаваться испанцу, что тот был для него самым первым. Никогда в жизни.

Итальянец вцепился в плечи Антонио, когда приятные ощущения усилились, и этому придурку вдобавок ещё пришло в голову засунуть ему пальцы под рубашку, чтобы потрогать его голую спину. В этот момент начал звенеть сигнал тревоги внутри Ловино, он не мог больше ни о чём больше думать и начал слегка паниковать, ощущая на себе чужие руки, не принадлежавшие его брату.

И снова Антонио засунул большие пальцы под его одежду, осторожно, чтобы не напугать Ловино, но тот и так уже знал, что он планировал и ненавидел это, потому что оно вызывало у него странные чувства. Естественно, итальянец не являлся таким наивным, чтобы не понимать, что испанец хотел большего, и сам вообще-то тоже был не совсем против, но у него в таких случаях просто создавался блок в голове и он не знал, что делать... Значит, вот так он теперь расплачивался за всю свою жизнь в изоляции.

Но в этот момент его спас звон телефона, который внезапно вытащил обоих из своего личного мира, где температура поднималась всё сильнее. Ловино использовал эту возможность, чтобы отпустить Антонио, который сперва слегка озадаченно сидел на месте, но через несколько секунд сообразил, что итальянец встал.

— Как же часто тебе звонят, этот человек всё ещё не сдаётся, — заметил испанец, пока Ловино подходил к телефону (поправляя одежду и пытаясь вернуться к натуральному цвету кожи), взял трубку и моментально бросил её обратно.

— Я бы скорее сказал, что у него нет личной жизни, — ответил итальянец и отправился на кухню сделать им что-нибудь перекусить. Испанец лишь улыбнулся.

Антонио только недавно заметил это странное поведение Ловино и однажды попытался спросить у него, кто же ему звонил каждый день, но тот не собирался отвечать, а вместо этого поменял тему.

Только сейчас испанец осознал, как мало он знал о Ловино. Так долго он был фиксирован самим собой и своими проблемами, что при каждом визите у итальянца лишь думал о том, как хорошо он себя там чувствовал и как сильно не хотел расставаться с ним... но так как они теперь стали парой, он ощутил потребность узнать больше о нём, понимая, какой загадкой являлся для него Ловино.

Только недавно он увидел, каким скудным и мало украшенным был его дом, честно говоря, он при виде этих голых стен получал ощущение, будто никто там не жил. Ловино не имел ни одной фотографии, ни себя, ни брата, не говоря уже о других членах своей семьи. Словно никто не существовал для него.

Единственной личной вещью итальянца на стене был этот крест, висевший возле входной двери. Даже его спальня была скромной, хотя имела что-то странное, а именно эти стены, покрашенные в такой тёмный, почти чёрный, цвет, и эти толстые занавески. Внутри там выглядело ещё мрачнее чем через окно.

Пару дней назад Антонио зашёл туда, потому что искал Тортугу, который выпрыгнул из его рук и спокойно прогуливался по дому итальянца. Конечно, темнота там не осталась незамеченной.

— Эй, Ловино, а тебе не страшно спать в такой комнате? — спросил испанец, глядя на стены и занавески, не пропускавшие дневной свет.

Не церемонясь, Ловино вытянул его из своей спальни и захлопнул дверь.

— Тебя что, не учили не заходить в чужие спальни без спроса? — выругал он Антонио. Это был не единственный раз, когда он отказывался отвечать на его вопросы.

Происходили и другие, похожие сцены, например, когда испанец любовался вышеупомянутым крестом, под которым находилась маленькая полка, где горела свеча.

— Ты католик или делаешь это только по привычке? — узнавал он у итальянца, показывая на Христа на кресте. Ловино почему-то разозлился.

— Конечно, я католик. А ты разве нет? — переспросил он слегка угрожающим тоном, будто предупреждая испанца, что выгонит его навсегда, если тот окажется атеистом.

— Можно сказать, что да. Моя мама меня часто учила религии, и мы каждое воскресенье ходили в церковь. Я некоторое время даже был дьячком вместе с Франциском. Можешь себе представить, какими мы были ангелочками? Монахини всегда называли нас милыми, но сам пастор знал, что мы всё время только баловались, — рассказывал Антонио, ностальгически хихикая и поворачиваясь к Ловино.

— А твоя семья тоже католики? Думаю, что да. Наверное, вы с братом тоже творили вместе разное в церкви. Дети всегда будут детьми, — поинтересовался он, подходя поближе. — Каким ты вообще-то был, когда был маленьким? А какая у тебя семья? — но в ответ получил всего лишь взгляд Ловино, который никак не мог разобрать, сколько бы не старался.

Итальянец не выглядел грустным, но и не счастливым. Если испанец был бы обязан это как-нибудь описать... он бы сказал, что в глазах другого парня находилась пустота, такая выраженная, которая пугала его настолько, что он не мог иначе, чем отвести взгляд.

В тот день Ловино просто пожал плечами и промолчал, а Антонио заметил ещё одну дополнительную вещь: итальянец не только не имел ни одной фотографии, но ещё и не терял ни слова о своей семье.

Хотя он время от времени упоминал Феличиано, но никогда не говорил ни о своём отце, ни о матери или о других родственниках, и никогда не называл имя какого-нибудь друга или хотя бы одного из своих бывших одноклассников. Также он ни разу не рассказывал, почему решил не учиться в университете, несмотря на то, что у него была возможность (Антонио сделал этот вывод, когда услышал, что брат итальянца был студентом в художественной школе).

Кроме этого, испанец не понимал, почему Ловино из города совсем один переехал жить в эту деревушку, а когда очередной раз пытался расспросить его об этом, тот снова пожал плечами и поменял тему. И почему он так часто менял работу, и кем был этот человек, который ему каждый день звонил и кому он безжалостно бросал трубку он тоже не объяснял.

С каждым днем испанцу становилось все яснее, что он совершенно ничего не знал о Ловино, и его начала грызть совесть, ведь он заметил, что всё это время, которое знал его, беспокоился только о себе и страдал от своих бесконечных трагедий... так, что ему даже в голову не приходило познакомиться ближе с парнем.

Но эта была не только его вина, потому что Ловино, оказывается, сам старался не допускать этого и ничего о себе не говорил, даже когда Антонио пытался что-нибудь узнать у него.

Если можно было сказать, что Антонио прятался за своей улыбкой, то Ловино прятался за своим молчанием.

Итальянец стоял на кухне и готовил еду, когда вдруг почувствовал, как его кто-то сзади обхватил за талию. Антонио положил ему подбородок на плечо и поцеловал в щеку, будто они новобрачная пара в каком-то фильме.

— Почему ты всё время это делаешь? — спросил Ловино со сморщенным лбом, не потому что ему это мешало, а поскольку он на самом деле не понимал, зачем ему придавали столько внимания.

— Потому что очень люблю тебя, — ответил испанец с улыбкой и поцеловал его теперь в губы, потом ещё раз в щёку и наконец шею, обнимая его ещё крепче.

《И потому что хочу, чтобы ты был только моим, полностью моим...》

Ловино вздрогнул от этой мысли. Он часто слышал подобное от Антонио, который эти слова повторял не только головой, но и, конечно, сердцем... большая волна властных чувств.

Около полуночи Антонио возвращался домой. Ловино всегда находил отговорку, чтобы не дать ему спать у себя, хотя испанец и не сильно приставал к нему по этому поводу, ведь знал, что его любимый был человеком, к которому трудно приближаться, также физически, как и психически. Но одновременно у Антонио возник вопрос, как итальянец мог столько позволять своему брату.

Наверное, это потому, что они близнецы, вместе выросли и имели связь, которую Антонио, не имевшему ни братьев, ни сёстер, невозможно понять. Но несмотря на всё, он не мог иначе, чем испытывать лёгкую ревность.

В последнее время эти мысли не отставали от него даже тогда, когда он приходил домой и пытался уснуть. Крутясь в кровати, он себе тысячу раз задавал вопрос, какой должна была быть жизнь Ловино, чтобы тому даже не хотелось рассказать хоть одну мелочь, и почему он вел такие близкие отношения с братом.

И хотя ему не нравилось признаваться в этом, Антонио думал, что эти отношения между Феличиано и Ловино были слишком близкими. Ненормальными.

Эмма и Винцент, например, тоже очень любили друг друга, и Винцент часто присматривал за сестрой, потому что она была младше, а ещё и женщиной. Антонио знал, что они были очень близкими и всегда могли положиться друг на друга... но всё равно не так как Феличиано и Ловино, которые словно жили в тайном мире, принадлежавшим лишь им одним, исключая из него всё чужое, всё, что могло им угрожать.

Феличиано имел доверие Ловино и, следовательно, возможность... нет, право, делиться с ним всеми этими жизненными вещами, о которых Антонио ничего не знал. Между ними было что-то нечто большее чем факт, что они девять месяцев находились вместе в животе их матери. Обычно братья и сестры вели свою собственную жизнь и только делились совместными воспоминаниями... но эти двое... вели себя так, словно жили одну единственную жизнь, что Антонио немного раздражало.

Испанец повернулся в четвертый раз, на что Тортуга, лежавший рядом с ним, лениво приоткрыл глаза, когда почувствовал, как матрас двигался благодаря бессоннице хозяина. Тот уставился на кота.

— Тортуга, как ты думаешь? Это неправильно, что я себя так чувствую? — спросил он у животного, которое наверняка задавало себе вопрос, игнорировать ли хозяина и просто спать или выслушивать, как всегда, его жалобы.

— Я не говорю, что мне не нравится его брат, но... я тоже хочу стать таким близким человеком для Лови, — рассказывал Антонио коту, который двигал туда-сюда хвостом, будто думал, что ответить.

Затем испанец вздохнул и закрыл глаза, прикрываясь одеялом.

— Я тоже хочу абсолютно всё о нём знать... хочу, чтобы он стал моим, во всех отношениях. — думая об этих словах, он наконец заснул.

Каждое утро следовало нормальной рутине. Испанец ходил на работу и иногда во время перерыва встречался со своими друзьями, которым сообщил о том, что он стал партнёром Ловино. Они... ну, как сказать, старались хорошо относиться к этому факту, хотя несколько раз у него спрашивали, как он мог влюбиться в такого человека, как итальянец.

Однажды, когда у испанца был обеденный перерыв, они вместе пошли на поиски хорошего, недорогого места, чтобы пообедать и поболтать.

— Вы считаете это нормальным, если ваш партнёр отказывается вам рассказывать о своей жизни? — спросил вдруг Антонио, когда его друзья вели свои бутерброды ко рту. Франциск и Гилберт посмотрели друг на друга, а потом на него.

— О, неужели у вас уже кризис в отношениях? — переспросил Гилберт, а Франциск хихикнул.

— Да никакой там не кризис, просто сомнение, — ответил испанец, улыбаясь и смеясь, пряча от них, что это ”сомнение” мучило его уже долгое время, с того дня, как понял, что ничего не знал о Ловино.

Француз откусил свой бутерброд и вытер салфеткой уголки губ.

— Antoine, разумеется, ты ничего не знаешь об этом парнишке, ведь, как намекнул Гилберт, вы только совсем недавно стали парой, — ответил он наконец своим типичным высокомерным тоном, но не сумел убедить Антонио.

— Да, но я серьёзно ничего о нем не знаю. Почти ничего, кроме его имени и возраста, — ответил он, ни один раз не дотрагиваясь до своей еды.

— А может он шпион и вынужден тебя убить, если ты что-нибудь узнаешь, — пошутил Гилберт, не придавая внимания его паранойе.

— Твои шутки становятся всё хуже и хуже, Гилберт. Вот поэтому все женщины держатся от тебя подальше, — отомстил ему испанец, на что немец фыркнул и принялся молча жевать свой обед.

— Mon amour, не все люди имеют открытый характер, а твой Ловино не создал у меня впечатление такого человека, который после пары поцелуев и одного раунда секса сразу расскажет историю своей жизни. Всё в свое время. Или ты сам рассказываешь всю свою историю после одной совместной ночи? — спросил француз. Антонио чуть не ответил да, ведь именно это он и сделал.

После одной лишь ночи итальянцу удалось вытащить из него всё, что он ни разу не рассказывал ни семье, ни своим самым близким друзьям... Зная его только один-единственный день, испанец смог доверить ему каждую тайну, которую прятал за своей улыбчивой маской.

Наверно, поэтому ему так не нравилось, что он ничего не знал о Ловино. Тот всего за пару часов разобрал его полностью, можно сказать, увидел насквозь него... Но самому Антонио за все эти месяцы даже не удалось узнать, как зовут его родителей.

— Да не мучайся ты так, постарайся лучше разгадать всё сам, вместо того, чтобы расспрашивать его. Зная тебя, ты всё время сидел у него дома и не отлипал от него ни минуту. Весь этот китч, как каждый раз, когда влюбляешься, — заметил Гилберт, облизывая пальцы. Антонио слегка смущённо уставился на свою нетронутую тарелку.

— Никакой не китч, — выдал он сквозь зубы. Его друг почти стопроцентно угадал, чем он занимался с Ловино с того дня, как они стали парой.

— Боюсь, что на этот раз Гилберт прав, даже несмотря на то, что у него нет никакого чувства такта, что касается любовных тем, — сказал Франциск. Альбинос немного сморщил лоб.

— Что ты этим хочешь сказать? Да передо мной ни одна женщина устоять не может, я настоящий донжуан, — хвастался он.

— Ладно, дадим нашему Гилберту ещё немного помечтать, а сами вернёмся к делу, — предложил француз и вернул своё внимание к Антонио. — Не заставляй Ловино отвечать, а подожди, пока он сам по себе захочет тебе рассказать: пригласи его куда-то, где думаешь, что ему понравится. Имей терпение, — посоветовал эксперт по любви. Испанец слегка задумался.

Да, может его друзья и правы, он же сам знал, каким человеком был Ловино. Он себя чувствовал дураком за то, что верил, что моментально получит ответы от итальянца.

Теперь он был вынужден набраться бесконечным терпением и подумать, что сделать, чтобы итальянец хоть немного начал доверять ему.

После еды испанец попрощался с друзьями, и они все вернулись на работу. По дороге в кафе Антонио размышлял, что они могли бы сделать вместе этим воскресеньем, чтобы на немного выйти из рутины, и чтобы Ловино так хорошо себя чувствовал, что хоть бы выразил, что ему нравилось, а что нет. Вдруг он вспомнил о своей любимой кузине и, не думая, вытащил мобильный телефон и набрал её номер.

— Эмма, это я, Антонио. Да, всё в порядке, я только хотел кое-что спросить... Твоё приглашение на это воскресенье ещё действует? — ведь ему только что пришло в голову, что Ловино понравились его кузены. Честно говоря, он в первый раз видел, как итальянцу было хорошо в компании других людей кроме брата.

Надо было надеяться, что с их помощью парню удастся хоть немного открыться.

Итак, остаток недели прошёл абсолютно спокойно и без всяких новостей. Но в воскресенье Антонио постучал в дверь Ловино, и, как только тот открыл её, практически велел ему собираться.

— Я никуда не пойду, — отказался итальянец, видя, как на лице Антонио тут же появилось разочарование.

— Ну, пожалуйста, Ловино! Por favor, por favor, por favor, — умолял его испанец, преследуя его, как цыпленок свою мать.