Часть 9 (2/2)

Итальянец сел на корточки напротив животного, которое ему мяукало и просило еды. Но вместо того, чтобы его покормить, Ловино уставился на него и взялся за его пушистую голову обеими руками.

— Что твой хозяин опять выдумал, черт возьми? Почему он делает такие странные вещи? — спросил он у кота, наверняка ожидая, что тот ему ответит и детально объяснит, как работает мозг Антонио. Но Тортуга всего лишь мяукнул и постарался вырваться. Напрасно, ведь итальянец теперь схватил его за брюхо и поднял.

Смотря коту в глаза, парень, нахмурившись, подумал, какой вопрос ему задать следующим.

— Какого черта он это сделал? —

узнавал он у животного, которое ещё несколько раз подёргалось, прежде чем смириться с тем, что итальянец не думал его отпускать.

— По словам Феличиано, люди только тогда целуются, когда... любят друг друга, — Сказав это, у Ловино загорелись щёки, будто всё тепло его тела решило собраться в его лице. — Но это ерунда! Этот идиот не может меня любить, разве что у твоего хозяина весьма странный вкус... достаточно странный, чтобы влюбиться в такого, как я и даже сделать такое. — От стыда его голос стал тише.

Затем Ловино прижал Тортугу к себе, обнял его как подушку и закопал своё лицо в его мягком, тёплом животе, ясно воспринимая его быстрое сердцебиение. Животное мяукало, будто просило, чтобы он его оставил наконец в покое и просто накормил. Видимо, даже у кота не было настроения терпеть эту драму между хозяином и итальянцем.

— А что мне делать, если он на самом деле влюбился в меня?... — размышлял Ловино, прижимая Тортугу ещё крепче.

Парень не хотел в этом признаваться, даже перед самим собой, но это предположение, что он вообще-то мог нравиться испанцу, вызывало у него странное чувство, как-то очень похожее на счастье.

— Ааааааа! Этот долбаный испанец! — закричал он, поставил Тортугу наконец на пол и пошёл готовить себе завтрак или, вернее говоря, обед. От всего этого размышления он ужасно проголодался, поэтому надо было что-нибудь съесть, прежде чем нервы его ещё не доконали полностью.

Остаток дня Ловино ходил туда-сюда, пытаясь себя чем-нибудь отвлечь и всеми способами не думать о поцелуе и о том, какие чувства Антонио мог бы испытывать к нему. Он считал себя дураком за то, что вёл себя как влюблённая школьница, но не мог иначе. Тем более, у него весь день болела грудь, а сердце никак не успокаивалось.

Наконец, он принялся серьезно обдумывать идею сесть в автобус, поехать в город и попросить... нет, потребовать у Антонио объяснения. Должно быть запрещено вызывать такие чувства у другого человека.

Но, как ни странно, как только начало темнеть, кто-то постучал ему в дверь. Сидя в кресле, Ловино подпрыгнул от испуга, ведь знал, что только такой мазохист, как Антонио мог бы подойти к его дому. Смотря по сторонам, он попытался успокоиться, но вместо этого начал паниковать, когда постучали второй раз.

— К-Кто это? — спросил итальянец. Идиотский вопрос. Он же уже знал, кто пришёл.

— Это я, Антонио... Можно зайти? Я хочу с тобой поговорить.

Было бы не преувеличенно сказать, что Ловино от страха чуть не упал в обморок. Он подошёл к двери, но никак не мог себя заставить её открыть. Он ударил себя. Антонио же стоял, ждал там на улице и начнёт ещё думать, что что-нибудь случилось, если он ему не откроет. Поэтому итальянец глубоко вдохнул, выдохнул и положил руку на ручку двери. Открывая её, он не встретил улыбчивого Антонио, который не мог дождаться его увидеть... а вместо этого Антонио со стыдом на лице.

— Привет, Ловино, добрый вечер.

《Пришло время решить эту проблему.》

Ловино на секунду онемел. Проблему? Какую проблему?

— Можно мне зайти? — спросил Антонио. Ловино просто молча отошёл в сторону и так грубо, как всегда, захлопнул дверь. Испанец испугался, думая, что итальянец злился на него.

— Чего тебе опять надо? — гаркнул тот на него и сел в кресло, а Антонио напротив него на диван, будто хотел так много расстояния между ними, как только можно.

— Послушай, Ловино... по поводу того, что случилось вчера... — начал Антонио, дергая пальцы и направляя взгляд на пол.

《Ну давай уже, скажи ему... скажи ему наконец, что это всё было ошибкой, недоразумением.》

Ловино с тревожной точностью воспринимал каждое слово, которое думал Антонио, и чувствовал себя, будто у него заморозился каждый квадратный сантиметр кожи. Его тело пару секунд отказывалось дышать, но он до сих пор казался спокойным, по крайней мере, его лицо, несмотря на все его чувства. Нахмурившись, он вцепился за подушку, лежавшую на кресле.

— Я хотел тебе сказать...

Нет, нет, нет, нет, нет! Пусть он замолчит! Ловино не хотел слышать... не хотел слышать эти слова вслух, из уст испанца.

— Что хочу попросить у тебя прощения, — продолжил Антонио и так опустил голову, что тень его чёлки прятала зелёные глаза.

А что, если итальянец его сейчас выгонит? Если начнёт кричать на него, чтобы тот ушёл, прежде чем мог выговорить ”Прости, Ловино, этот поцелуй был ошибкой, на самом деле ты меня ни капли не интересуешь”? Почему оно вообще так действовало на Ловино? Это же всё-таки было логично. Но слышать это настоящим голосом испанца, а не мысленным... он не думал, что у него хватало сил терпеть этого.

— Прости...

Нет! Он же уже всё понял, зачем надо было продолжать? Хватит... Не мог бы он хоть соврать? Антонио это же так хорошо умел... поэтому мог бы ему соврать и сказать что-нибудь другое. Впервые в своей жизни итальянец не хотел слушать правду.

— Прости меня, Ловино, за то, что влюбился в тебя. Я не хотел, — выдал наконец Антонио, ещё больше опуская голову, словно вот-вот хотел закопать её в полу.

Он так быстро говорил, что Ловино понадобилось больше полминуты, чтобы сообразить.

— А? — переспросил он еле слышимо. Он от удивления чуть полностью не потерял дар речи.

Он наблюдал, как плечи испанца тряслись, а его руки с таким напряжением лежали на коленях, что выделялась каждая мышца, пока тот ещё ниже опустил голову (если это было вообще возможно).

— То, что я сделал последней ночью было моей ошибкой. Я просто не смог держать себя в руках и натворил тебе это, думая только обо мне и о моих чувствах. Но тебя обижать или причинять тебе боль я не хотел, честное слово! Поэтому прости меня, умоляю тебя... Это я просто ошибся, потому что мне на секунду показалось, что ты чувствуешь то же самое, — объяснил Антонио с грустным смехом, слегка расслабляя руки и опуская плечи.

— Ещё прошу прощения за то, что я такой дурак и верил в такую ерунду, — добавил он тихо, почти шёпотом.

— Почему ты это называешь ерундой? — спросил Ловино. Его голос снова стал крепче и звучал, как будто он сердился. Антонио снова начал дрожать.

— Потому что очевидно, не так ли? Речь идёт обо мне, и ты, в отличие от всех других, прекрасно знаешь, какой я на самом деле. По-моему, этого более чем достаточно, чтобы ты не захотел иметь со мной отношения, по крайней мере, любовные. Я бы на твоём месте не хотел иметь дело с таким, как я, всё время бы думал, какой я жалкий... и...

— Но ты не на моём месте, — прервал его итальянец, на что Антонио наконец поднял голову и с удивлением уставился на него. Ловино выглядел, как всегда, нахмуренным и слегка запугивающим.

— Конечно я думаю, что ты жалкий, хватит только увидеть, как ты себя сейчас ведёшь. Понятия не имею, какого черта у тебя так мало уверенности в себе, — ругал он испанца, хотя насчёт последнего факта, пожалуй, мог бы задать этот вопрос и самому себе.

Антонио просто смотрел на него, не совсем понимая, что итальянец хотел ему этим точно сказать. Тот продолжал, видимо, всё сильнее злясь на него.

— Ещё больше не понимаю, как ты можешь предполагать что-то и просто так считать это фактом. Ты же даже не знаешь, что я о тебе думаю, а тем более, что чувствую, поэтому прекрати со своими выводами. — Испанец все ещё молчал, пока не набрал наконец храбрости, снова подать голос.

— Ну тогда скажи мне... Что ты чувствуешь обо мне? Если не презираешь меня и говоришь, что я не знаю, что ты думаешь, тогда скажи мне сам, — попросил он, немного приходя в себя. Ловино этого совсем не ожидал и ощутил, как снова загорелось его лицо, будто кто-нибудь поджёг его.

《Не понимаю тебя, Ловино, не давай мне надежды... если будешь продолжать так в том же духе, я ещё начну верить, что у меня на самом деле есть шанс. А потом обратно уже не вернёшься. Не хочу ещё сильнее влюбляться в тебя, поэтому, прошу тебя, скажи мне правду, пока ещё не слишком поздно.》

Чем дальше Ловино слушал мысли Антонио и смотрел ему в зелёные глаза, полные ожидания, тем больше он нервничал. Он уже не знал, что ему вообще сказать. Как он сможет объяснить, что чувствовал об Антонио? Он же сам понятия не имел, было ли это привлекательностью, любовью, дружбой, жалостью, любопытством... Каким именем можно назвать весь этот хаос из эмоций, которые не оставляли его в покое? Что ему ответить? Теперь он только заметил, что натворил сам с собой.

Глаза Антонио постепенно теряли блеск, который появился у него только пару секунд назад, а его брови придавали его лицу грустный и разочарованный вид. Он снова направил взгляд на собственные колени.

《Он молчит... я так и знал. Может, он просто не хотел меня обидеть, но всё равно... это было ничего серьёзного для него.》

— Ты ошибаешься! — заорал вдруг Ловино и вскочил с кресла. Антонио испугался, не понимая, в чем дело. Он же ничего не сказал.

— Я не такой человек, который целуется с другими, потому что ему нечего делать или потому что заставляет ситуация... я... я же даже не в состоянии трогать других людей, кроме моего брата, а о поцелуях вообще молчу. Я не делаю такие вещи просто так! Поэтому не надо создавать ошибочные представления обо мне и думать, что я такой легкомысленный, потому что это неправда, — высказывался Ловино, становясь всё громче и сжимая руки в кулаки, направляя свои глаза шоколадного цвета на изумрудные, которые всё шире открывались. Итальянец тяжело дышал, боясь, что на этот раз в самом деле получится недоразумение.

《Нет... я же просил тебя, не давай мне надежду... не надо...》

Но в этот же момент, пока он это думал, Антонио вдруг вскочил с дивана и набросился на Ловино, обнимая его и чуть не толкая его к креслу, в котором тот только что сидел.

— Значит, ничего, если я подумаю, что ты меня тоже любишь? Если да, то я тебе не позволю пожалеть о том, что ты мне сейчас сказал. Я даю тебе последний шанс послать меня к черту и выговорить, что ты на самом деле обо мне думаешь. Но если не будешь этого делать, приму как факт, что ты отвечаешь на мои чувства, и никогда тебя больше не отпущу. Ты меня понял? — объявил испанец, так крепко обнимая итальянца, что у того чуть не хрустели кости. Ловино даже не знал, почему ему так трудно было дышать, или от объятий, или от всех этих чувств, летевших в него, словно пули из головы испанца и своего собственного сердца, еле соображавшего, что вообще происходило. У него чуть не закружилась голова.

— Клянусь тебе, Ловино... если ты мне через пять секунд не ответишь, я тебя так зацелую, что ты больше дышать не сможешь, — угрожал ему Антонио. От этих слов, лицо итальянца залилось всеми возможными оттенками красного.

《Не говори ничего, молчи, молчи...》

Слушая, как Антонио его мысленно умолял, итальянец закрыл рот, который только что открыл, чтобы что-нибудь сказать, прикусил язык, и, всё ещё сомневаясь, хорошая ли это идея, положил свои дрожащие руки на спину испанца. Тот вздрогнул.

Потом тот, как обещал, взял Ловино за лицо и поцеловал его. Этот поцелуй был совершенно другой, не такой грубый и неуклюжий, как последний, а страстный и почти даже запугивающий, будто Антонио на самом деле хотел воровать у Ловино последний воздух. Итальянец снова попытался привыкнуть и через какое-то время решил расслабить свое напряжённое тело и дал испанцу поводья в руки, слушаясь каждой его мысли. Впервые он не хотел ни о чём размышлять, а просто позволил себе плыть по течению и всё. Ведь было приятно.

Наконец, через несколько минут, Антонио отстал от его губ, но, всё ещё неудовлетворенный, начал целовать уголки его рта, его щёки, челюсть, кончик носа, глаза, лоб и, в конце концов, шею, прежде чем вернуться к его губам, будто он маркировал итальянца. Тот себя чувствовал, словно вот-вот погибнет от стыда, выслушивая, как испанец мысленно чуть не взрывался от счастья.

Затем Антонио его опять обнял, так крепко, будто его руки являлись клеткой, из которой он не собирался его выпускать.

— Ловино, клянусь, что убью себя, если через пару часов проснусь и пойму, что мне это всё приснилось. Серьёзно, — сказал испанец и положил подбородок на плечо другого парня, который уже не знал, почему ему так жарко. Или от стыда, или от тепла Антонио, или немного то, немного другое.

《Если это сон, то хочу спать навсегда. Могу прожить всю жизнь в коме, мне всё равно. Боже... мне нужно знать, реально ли всё это... на самом деле ли он рядом со мной.》

— Я с тобой, — ответил Ловино тихо, но так близко к уху Антонио, что тот медленно поднял голову, до сих пор держа его за талию. Затем немного странно посмотрел на итальянца, с очарованием в глазах и еле видимой улыбкой.

— Послушай, Ловино, знаю, что звучит странно... но иногда мне кажется, что ты умеешь читать мои мысли, — сказал он и на этот раз сердце Ловино стучало не от волнения... а от чистого страха.

Он направил взгляд на Антонио, который всё ещё глядел на него, будто пытаясь найти оставшуюся часть пазла. Пазла, которым являлся для него сам Ловино.

— А что, если так бы и было? — осторожно переспросил тот, изучая лицо испанца. Видя, что то не изменилось, он продолжил.

— Что, если такое было бы возможно?... Если существовал бы кто-то, кто может слышать всё, что ты думаешь и чувствуешь. — Ловино тяжело глотнул, а Антонио тем временем пару раз моргнул и закатил глаза, думая, как ответить. Наконец, его улыбка стала шире.

— Думаю, что было бы ужасно, — ответил он, качая головой и полностью отрицая такое неприятное представление. Затем, он снова обнял итальянца, будто опять ощутил потребность чувствовать его. Но на этот раз тот ответил не сразу.

Ловино находился в объятиях испанца, воспринимая его запах и слова. Антонио прав... было бы ужасно.