Часть 27 (2/2)

— Я тоже, сын, я тоже.

Надя встала, подошла к окну. Наступил июнь, начинались жара и духота. Для неё, в её положении, лето — самый тяжёлый период. Ничего, справимся, теперь мы все вместе. Папа наш жив и рядом с нами, остальное выдержим, родимся, и будет нас трое.

Бенкендорф тихонько застонал и открыл глаза, быстро закрыл, но было поздно, из них хлынули слёзы. Сычёва в секунду оказалась рядом, прикрыла его глаза своей ладонью:

— Шурик? — шёпотом, — Что болит? Врача? Не молчи только! Глаза печёт?

— Наденька, родная, — улыбнулся, чуть приоткрыл глаза, но из-за пелены слёз образ обожаемой женщины расплывался, — как ты? Как Мандаринчик?

— Мы хорошо. Ты как?

— Увидел вас и услышал, значит, отлично.

— Вот упрямый. Почему стонал? Что болит?

— Ничего, правда. Ничего не ощущаю. Сон мерзкий. Как ты? Рассказывай, я соскучился. Как твои анализы? Как маленький? Что врач говорит?

— Подожди, не переводи тему…

В палату вошло практически бритое или стриженное кардинально коротко, широкоплечее, с короткими руками и ногами, внешне очень походившее на мужчину, но накрашенные добрые глаза говорили, что это всё-таки женщина. Хотя, обувь, одежда и манера держаться были абсолютно мужскими. Заговорило басом:

— Так, крошки, — на этих словах мужчины усмехнулись, Надежда Николаевна приподняла бровь. — Настраиваемся на приятную прохладу. Слабонервных и детей до восемнадцати просьба выйти из зала, а ходячие могут остаться.

Бенкендорф усмехнулся:

— «Ходячие помогают доходячим, доходячие помогают лежачим, а лежачие лежат и не гавкают». Алла, мы как раз из тех, кто не гавкает, мы дохлые и мокрые.

— О, раз смеёмся, значит идём на поправку. Правильным путем идете, товарищи. Теперь надо вас подлатать и подсушить. Начнём с Вас, молодой человек, — подошла к Владимиру, убрала одеяло.

— Конечно на поправку, — раздался голос Бенкендорфа, — мне жену стеречь нужно, чтобы никто не увёл.

— Дурачок, — прошептала криминалист.

Анна поняла, что санитарка сейчас будет менять мужу памперс, иначе сходить в туалет у обездвиженных, хотелось верить, что обездвиженных, а не парализованных, мужчин возможности не было. Притянула к себе сына, но тот выпутался из её рук и подошёл к Надежде Николаевне. Она успокаивающе гладила Володю-маленького. Корф заметил этот демарш ребёнка и молча взглядом спросил у тёти, что случилось. Та мягко кивнула.

Тем временем Владимира уже привели в порядок, и он позвал губами жену и сына. Анна села рядом, Володя-маленький устроился с другой стороны.

— Что случилось? — одними губами спросил глава семьи, внимательно смотрел на ребёнка.

— Всё нормально, пап, — прошептал младший Корф, — относительно, конечно, ты же в больнице. А так, всё хорошо.

— Вов?

— Па, честно.

— Анют?

— Всё нормально, полностью поддерживаю Вовку. Относительно, потому что ты тут, а мы в чужом доме.

— Потерпите немного, — Корф смотрел виновато. — Так надо. Тем более, что там воздух и охрана.

— Это мелочи, — провела пальчиками по его забинтованному лицу, — главное, чтобы с тобой всё было хорошо. Чтобы ты вылечился и был с нами.

— Я всегда с вами. Меня только немного подлатать надо. Заштопанный папа годится? — улыбнулся одними глазами Владимир.

— Всегда. Любой, главное, что живой. — голос Анны дрогнул.

— Не надо, любимая. Я сейчас, конечно, ещё то «мачо», но это временно. Вов, чем занимаешься?

— Читаем с тётей Надей книгу. Так здорово! — у Володи-маленького загорелись глаза и зазвенел радостно голос.

— Все Корфы, от мала до велика, у ног мое́й жены, а я опять в пролёте, да? — раздался насмешливый голос полковника, которого тоже успели переодеть.

— Саш, — с ласковым упрёком проговорила Надежда Николаевна. — не надо. И они не у ног, и ты всегда на первом месте.

Владимир и Анна разговаривали, а Володя-маленький подошёл к окну и стоял.

— Анют? Что с ним?

Жена практически прижалась губами к уху любимого:

— Не может простить мой финт с поездкой. Сама виновата. Теперь расплачиваюсь. Ему нужно время, успокоится и мы поговорим.

— Аня? По себе знаю, успокаиваться можно долго и не успокоиться в результате.

— Я знаю, — грустно усмехнулась, — но я справлюсь. Как ты? Что болит?

— Ничего. Не ощущаю ничего, нам анальгетики дают, потому что болит всё, плюс зажало что-то где-то, что невозможно двигаться. — Корф увидел слёзы в глазах жены, — Не надо, любимая, всё хорошо. Скоро буду бегать. — помолчал, — Анечка, скоро 11е число.

— Я помню, — склонившись к уху мужа, ответила Анна и быстро, пока не увидел сын, поцеловала его сухие потрескавшиеся губы.

— Нас рядом не будет, нас явно не выпишут. Побудь рядом с Надюшей, пожалуйста. Я волнуюсь за неё и малыша. Ещё и дяди Саши рядом не будет…

— Тихо, Володя, тихо. И я и тётя Шура будем рядом с ней. И Зоя живёт у генерала и присматривает, если что — сразу витамины и капельницы.

Владимир вздрогнул:

— Часто?

— Нет, не переживай. Всё под контролем. У неё сейчас день с ночью перепутались, потому что твой братик растет, ночью ему интереснее. Но это нормально и временно.

— Понял. Анют, позови, пожалуйста, Вовку.

Володя-маленький быстро устроился на стульчике и смотрел на отца:

— Да, пап?

— Вов, у тебя скоро день рождения. Я подарок присмотрел, но не успел купить. У мамы карточка, я скажу ей, что и где и она купит….

— Нет, па, — немного грубо перебил его сын, — Во-первых, лучшим подарком будет твоё выздоровление. Во-вторых, когда вычухаешься, тогда и купишь. Сам. Если сильно захочешь. Мне дороже твоё здоровье.

— Вов? Что происходит?

— Всё нормально. Только ты в больнице.

— Вова?

— Всё окей.

В палату вошла медсестра:

— Кто из вас Корф?

— Мы, — кивнула Анна.

— Ясно. На процедуры.

Владимира переложили на каталку.

— Простите, а что с ним будут делать? — Надежда Николаевна встала и подошла к медработнику. — Говорили, что всё позже.

— Попробуют разобраться с отёками и, если относительно нормально, то повторное МРТ, чтобы рассмотреть, что и где конкретно зажало. И стоматолог.

— Спасибо большое. По времени это где-то час?

— И больше, — кивнула медсестра и вывезла пациента.

— Аня, Володя, покушайте пока. А как папу привезут, я сразу же позвоню, не переживайте. — Надя вытолкала ребят из палаты и вернулась к мужу.

— Тебе тоже нужно покушать, — проговорил, а точнее прошепелявил, Александр Христофорович.

— Не хочется. — осторожно прикоснулась пальцами к кончикам пальцев мужчины. — Как ты?

— Жив. Скоро буду бегать. Только гипс снять надо. Надюш? — Бенкендорф смотрел робко, — Мне приснилось, или ты действительно назвала меня один раз Шуриком?

Надя молча провела ладонью по щеке любимого человека. Сделала несколько глотков сока, поставила на тумбочку рядом с койкой.

— Назвала. И буду.

— Спасибо. — судорожно сглотнул. На секунду стало больно, но потом пришло облегчение и радость. Хоть и не очень уместная в больничной обстановке. Шуриком Надя перестала его называть с момента заболевания сына. А потом и подавно. Он был Сашей, максимум Саней или Санечкой. Но даже эти формы имени указывали на дистанцию между ними. Форма «Шурик» была более личная, интимная и близкая.

— Это тебе спасибо. — у женщины замигал телефон, проверила. — Отлично. Через три часа приедет офтальмолог, посмотрит твои глаза.

— Наденька, …

— Шурик. Шура. Шурка. Мой Шурик. — ласково и со слезами на глазах прошептала Надя.

— Наденька, … родная моя. Расскажи о себе, о Мандаринчике. Как вы?

— Без тебя никак. Мандаринчик растёт, начинает толкаться, меняет мне день с ночью. — улыбнулась.

— Больно? — напрягся муж.

— Нет, Шурик. — замолчала, подбирая слова, — Ощущение, будто… будто бабочки в животе. — Бенкендорф улыбнулся, — Чего смеёшься?

— Не смеюсь, что ты, Наденька. Я всегда думал, что выражением «бабочки в животе» называют либо любовь либо счастье.

— Да. Но изначально этим выражением объяснили эти ощущения. И очень похоже. Да это и есть счастье. Только щекотно немного, — смущённо улыбнулась и провела пальчиками по его забинтованному лицу. — Мы скучаем. Очень.

— Я тоже. Но надо подлечиться. И главное, не мучай себя. Если ты ночью не спишь, то спи днём, пожалуйста. Я тут, никуда не сбегу. Буду скучать, конечно, но ваше здоровье сейчас превыше всего. Надюш.

— Всё хорошо. Я сплю. Поэтому сегодня мы и не с утра, хотя очень хотелось. Я буду предупреждать, если что. Не волнуйся, Шурик. Кстати, ноги у тебя целы, только мышцы расслаблены, разбиты, наверное.

— И не держат. Я знаю, родная. Но у меня есть стимул поскорее вычухаться — вы. Надюш, — замолчал, собираясь с духом. — А можно я буду с тобой?

— Ты и так со мной. Или передумал? — хитро улыбнулась.

-Нет! Никогда! — мужчина вздрогнул. — Я не об этом. — глубоко вдохнул, насколько смог, — Можно я буду с тобой, … с вами… когда… ну…

Надя поняла, что имеет ввиду муж.

— Шурик… — остолбенела.

— Я не из любопытства… Я просто хочу быть рядом с тобо́й. Поддержка из меня, конечно, хреновая… Но… Нет, если ты против… Я буду ждать в коридоре… — пробурчал полковник, делая практически минутные паузы после каждой фразы и став бордового цвета.

— Шур, — удивлённо произнесла Надежда Николаевна. — я в принципе не понимаю этого. Зачем?

— Понял, — согласился Александр Христофорович, — как скажешь. В этом вопросе твоё слово закон. Надюш, что с Вовкой? Чего он так реагирует?

— Шур, подожди. Что случилось? Чего я не знаю? Это на тебя не похоже. — жена смотрела встревоженно-внимательно, а Бенкендорф заметил первые лучики морщинок у любимых глаз. Они не портили её, для него она всегда прекрасна, но стало больно, что причина их — он. Тот, кто должен оберегать. Заметил и небольшую отёчность.

— Ничего, Надюш, всё хорошо. Не волнуйся.

— Шур?

— Я же сказал, всё хорошо. Что с Вовкой? Я ревную, — усмехнулся.

— Саша?!

— Ну ревнивый я у тебя, что поделать…

— Александр Христофорович! — возмутилась Надя.

Бенкендорф покраснел и отвёл глаза. Криминалист встала и подошла к окну. Она поняла, что имеет ввиду муж, видела, как он стесняется, но причину не понимала. Он никогда не отличался любовью к медицине, а уж в этом вопросе… Да и сына он сможет взять на руки через пару минут после появления на свет. Она оговорила это с врачом, чтобы Шурика пустили сразу же. Что с ним? Отходняк от пережитого? Не похоже, он явно заранее обдумал и решил. Улыбнулась, ощущая шевеление сына, гладила животик. Вновь села рядом, осторожно взяла руку мужа в свои.

— Шурик, я всё пойму, что такое? — склонилась над его губами.

Мужчина запинаясь прошептал ответ. Им он задел страх и самой будущей мамы. Отстранилась и откинулась на стул, так и не выпустив его руки. Ощутила очередные толчки малыша. Сжала торчащие пальчики мужа:

— Больно?

— Нет, родная, но чувствительность есть.

Надя хитро улыбнулась и приложила его пальцы к месту наибольшей активности Мандаринчика. Видела, как недоумение в любимых глазах сменились неверием и трогательной радостью.

— Привет, сынок, — дрожащим голосом прошептал Александр Христофорович. — Только я ничего не ощущаю…

— Зато он ощущает твое тепло, -ответила женщина.

Через время малыш немного успокоился и Надя вернула руку мужа в исходное положение, но не выпустила из своей.

— Как рука? Болит?

— Не сильно. Ноет немного, именно место трещины. Как ты? Тебе не очень больно?

— Нет, мне вообще не больно. — улыбнулась. — Даже приятно.

— Хорошо, что слабенько.

— Скорее щекотненько. И хорошо, так и должно быть. Всё, успокойся. — погладила лицо Бенкендорфа.

— Надюшка, что дома? Ты ничего не рассказываешь. С ремонтом мы влетели, конечно… Что с Вовкой и Аней? Пацан же на неё не реагирует в упор.

— На счёт ремонта успокойся. Это не к спеху. Шура предлагает бригаду, которая им дом делала. Но это же недешево. Я сказала «нет». Нам есть куда их пристроить…

— Надюша!

— Шурик, …

Пара разговаривала, обсуждала, спорила, когда в палату ввезли Корфа.

— Володя, — улыбнулась Надя, встала и подошла к племяннику. С него сняли часть бинтов. — Как ты, родной?

— Лучше, — одними губами проговорил парень. — Поменяли гипс, часть отеков же сошла, он и начал болтаться, выяснили, что переломаны нос, несколько рёбер, рука и нога. Остальные — растяжение, поэтому только зафиксированы, но не загипсованы. Даже с лица сняли. Я страшный, себя увидел и сам испугался. Ну и зажим.

— Нормальный, — тётя провела ладонью по его лицу. — непривычно, что ты весь бритый, и борода и голова. Я даже к бороде твоей привыкла, ничего, отрастут. Я сейчас Анечку наберу…

— Подожди, пожалуйста. Что происходит? Что с Вовкой и Аней? Что там за боевые действия? Она мне ничего не расскажет.

— Вова… Твоя полная копия… без любви и тепла не может. В прямом смысле. — грустно вздохнула женщина. — Обиделся, замкнулся в себе, избегает Аню…

— И ищет тепла и понимания у тебя, — тоже грустно закончил фразу жены Александр Христофорович.

— Мы все испугались за вас. — продолжила Надежда Николаевна. Владимир виновато смотрел на вторую маму. — Ну, а как вы думаете? Что мы салюты на радостях запускали? Конечно, каждая из нас переносила это по-своему. Аня молчала сутками, лежала. Я её понимаю, но она и на сына не реагировала. Он держал всё в себе, я за ним присматривала. А он ночами плакал в подушку. Я случайно услышала. Ну и старалась быть рядом с ним. Вот он на Аню и обиделся. — замолчала. — Я вообще её не понимаю… Ладно, — улыбнулась, поцеловала племянника и встала, чтобы пересесть к мужу, — вы взрослые, это ваша жизнь, сами и разберётесь.

— Мамуль, — беззвучно позвал её Владимир, Надя вновь села рядом, — поговори с ней, пожалуйста. По-женски.

— Нет, мальчик мой. Я в это не полезу. В личном советчики лишние. В личном третий всегда лишний. Меня и так много в ваших отношениях.

— Мамочка, пожалуйста… Не говори ерунды! Тебя всегда мало!

— Нет, сынок, нет. — увидела умоляющие глаза парня. — Хорошо, но ничего не обещаю. А если я всё испорчу? Буду виновата в ваших ссорах? Нет. Нет.

В палату вошёл доктор Мандт:

— Ну, что, господа офицеры. Корф с завтрашнего дня на тракцию. Будем разжимать то, что зажало. Минимум две недели. Дальше посмотрим. Может обойдётся, может нет. — В палату тихонько вошли Анна и Володя-маленький. — Дальше: рёбра мы в корсет брать не будем. Поэтому, не дёргаться, без резких движений. Иначе проваляется тут всё время и законопаченный. Да, старые травмы тоже подлечим. Дальше, зубы… вставим-нарастим. Завтра консилиум по поводу речи. Сегодня начали вливать витамины. Для этого нужно время и не напрягать связки. Вот список, тут обновления, — протянул листовок Сычёвой. — Так, с ним всё. Через пару минут на осмотр и товарищ полковник. Надежда Николаевна, Вы разговаривали с Быковым?

— Да, через полтора часа обещает быть.

— Понял, спасибо большое. Мы успеем.

Мандт вышел, Надя вернулась к койке мужа, Анна с мальчиком сели к Корфу.

— Пап, как ты? — тихо спросил Володя-маленький.

— Хорошо, правда. Вы все рядом. — одними губами произнес Владимир.

— Всё, Володя, молчи. — прошептала блондинка, держа его за забинтованную руку. — Врачи запретили напрягать связки. Так непривычно видеть тебя полностью лысым, — улыбнулась, — никогда не видела.

— Лучше лысым, чем синим, — прошептал майор. — ладно, расскажите, что-то интересное. Вов, что складываешь?

— За́мок.

— Тот же или новый?

— Тот же.

— Почему?

— Без тебя не хочу.

— Вов? Ну что такое?

— Всё нормально, правда. Всё, молчи, тебе сказали же связки не напрягать.

Анна грустно улыбнулась, Владимир внимательно смотрел на обоих.

Зашли санитарки, переложили Бенкендорфа на каталку и вывезли. Корфу ставили капельницу. Мальчик подошёл к тёте. Надя обняла его.

Через полтора часа в палату вошёл худощавый, интеллигентного вида молодой человек, напомнивший всем погибшего эксперта:

— Добрый день, Надежда Николаевна, — тепло и радостно улыбнулся вошедший, поцеловал женскую руку. — очень рад Вас видеть.

— Здравствуйте, Константин Аркадьевич, взаимно, — мягко улыбнулась в ответ криминалист, физически ощутила ревность мужа. — Спасибо большое, что согласились помочь.

— Что Вы, — удивлённо отреагировал парень. — это честь для меня. Что тут? — посмотрел в сторону полковника. — Ага, тут уже вижу. Второй — Ваш племянник?

— Да, как Вы поняли?

— Вы очень похожи. Я бы сказал, мать и сын. Но по возрасту понимаю, что нет.

— Спасибо.

— За что? — офтальмолог за это время успел вымыть и продезинфицировать руки, натянул перчатки, подошёл к Бенкендорфу, с которого тоже сняли половину бинтов, на голове лейкопластырь, вместо белой повязки, рука одна в гипсе, другая зафиксирована в эластичном бинте, — Здравствуйте, давайте я на Вас посмотрю. Как я понимаю, Вы не просто на улице ногу сломали. По голове били?

— Да.

— И находились Вы явно не в вип-номере.

— Естественно, — усмехнулся Александр Христофорович. — Мягко сказано.

— Выделения на анализы брали?

— Да, ничего не нашли. — раздался голос доктора Мандта. — Вот назначения.

— Понял, спасибо, минутку. — окулист взял ватную палочку и впитал в нее слёзы пациента. — Реакция на свет?

— Да. В темноте тоже самое.

— Понял. Поте́рпите ещё сутки максимум? Мне нужно высеять что тут.

— А куда деваться? — грустно ответил пациент.

— Я Вам сейчас сделаю примочки, закрываем глазки, вот так. Станет немного легче. Резко не открывайте глаза, даже если темно. Постепенно. Зрение обычно нормальное?

— Да, стопроцентное.

— Отлично. И будет и дальше. — быстро провел необходимые манипуляции. — Так, пока держим, не дёргаемся, если что-то чувствуете, сразу говорите. — Подошёл к Корфу. — А я пока осмотрю Вас.

Через время Быков попрощался и ушёл.

— Как самочувствие, бойцы? — мягко спросил Мандт.

— Учитывая ситуацию, почти хорошо, — фыркнул полковник. — Как ребята?

— Седой спит, Романов тоже. В реанимации, но состояние стабильное. Надеюсь, что скоро переведём в палату. К каким Вы извергам попали, я даже знать не хочу. Но это — нелюди. Простите, — врач опустил голову и вышел из палаты.

Анна с Володей-маленьким шептались с Корфом, Надя переговаривалась с мужем, когда у неё завибрировал телефон:

— Да, Борис Аркадьевич? Поняла, спасибо большое! Если доверите, то я сделаю. И тут медсестры есть. Конечно! Спасибо большое ещё раз! Я — Ваш должник. Прекратите, это моя работа. Хорошо, уговорили. Ещё раз спасибо большое! Всего доброго! — положила телефон в сумочку, продолжила гладить лицо мужа. — Значит так, у Володи всё хорошо, для профилактики покапаем витамины, сейчас назначение придет в смс. У Вас, товарищ полковник, комплекс: удары по голове, резкий перепад света, от темноты на солнце, когда вас нашли глаза, небось, первым делом открыл, да? — Бенкендорф состроил виноватую мину. — Ну вот. Плюс, втёр грязными руками инфекцию. Буду тебя капать. Там по часам. Сейчас узнаю, что и как.

Отправили водителя в аптеку. Анна закапала Владимира, тот закрыл глаза. Жена осторожно положила сверху свою хрупкую ладошку, Володя-маленький молча держался за открытый участок большой ладони отца. Корф незаметно уснул.

Надя провела манипуляции с мужем, посидела с ним ещё немного, с трудом оторвалась от также заснувшего мужчины и они с Анной и мальчиком вышли из палаты.

***

Володя-маленький упорно продолжал молчать. В доме генерала быстро пообедал и скрылся в своей комнате. Анна попробовала с ним поговорить, но ребенок не пошёл на контакт. Закрылась у себя в комнате. Надежда Николаевна вышла из душа и прилегла. К ней тихонько постучалась Шура:

— Можно, Надюш? Или ты поспишь?

— Заходи, Шурочка, — отозвалась женщина. — Как ты? Как Саша?

— Нормально, спасибо. Саша пока в реанимации, но для перестраховки. А так… как и твои — синий, избитый, переломаный.

— Как он умудрился инфаркт заработать?

— А его били прямо по сердцу. Как разрыв не сделали, не знаю. Ладно, не будем о грустном. Ты как? Как маленький? Как твои мальчишки?

— Мальчишки… — с болью произнесла Сычёва, — Тёмно-синие, переломы, зажатые, у Саши глаза текут, Володя молчит, то ли нервы, то ли травма. Вовка тоже молчит. Только с ним или со мной. Сейчас все позакрывались в комнатах и не хотят поговорить… Володя хочет, чтобы я поговорила с Аней.

— И поговори, я тоже думала тебе это предложить. С ней нужно что-то делать. Мне это разводом пахнет.

— Я боюсь. Я не умею разговаривать на такие темы. Сама вон свою личную жизнь чуть не угробила. Если не сложится, я буду виновата в их ссорах и, не дай бог, действительно в разводе?!

— А если не поговоришь и они разбегутся? Ты даже причины не знаешь.

— Я не умею разговаривать на такие темы. Я и Аню настолько не знаю.

— Поговори. По крайней мере, попробуй. Нет, так нет. Начни с вопроса о Вовке, а дальше, возможно и пойдёт. Ей же мамы тоже не хватает. Может, всё дело в этом.

— Не знаю. В жизни главное не навредить.

— Надюш, если Володя тебя попросил, значит, он тебе доверяет в этом вопросе. Он тебе априори доверяет, я знаю, но и в этом вопросе тоже. Я не заставляю, подумай, настройся. Как маленький? Как ты себя чувствуешь? Ой, книжку забыла, ладно, занесу.

— Спасибо. Сама на всё это смотреть не могу, но боюсь. За книгу не волнуйся, всё равно ничего в голову не идёт. Я вся там.

— Я тебя понимаю, но отвлекаться на что-то тоже надо. Отвлекайся на приятное. Ребята наши уже тут, они живы, это главное, остальное — дело поправимое. Ладно, я пойду, — Романова встала с пуфика, на котором сидела, — на ужин пожелания будут?

— Нет, спасибо, я как все.

— Отдыхай пока.

***

После ужина, прошедшего во всё таком же напряжении между Аней и Володей-маленьким, Надя вышла в сад, предварительно взяв с собой младшего племянника. Гуляли молча. Мальчик ни на шаг не отходил от женщины, положил её руку на сгиб своего локтя. Сели в беседке.

— Володенька, что с тобой? — робко-осторожно спросила Надя. — Ты всё время молчишь. Расскажешь?

Парнишка насупленно молчал.

— Иди ко мне, — прошептала Надежда Николаевна и Володя-маленький моментально устроился в её объятьях. Там было так тепло, уютно, спокойно, хорошо и надёжно. И очень по-родному. Она молча перебирала его волосы. Мальчик был полной копией своего отца. Несмотря на внешнюю грубоватость или даже грубость, жёсткую, жестокую работу Владимир, так же как и его сын, остро нуждался в любви и тепле. Получается, Анна давала сыну это всё до воссоединения с Корфом. Тогда мальчишка чувствовал себя нужным и любимым… Так нет, Аня же не ушла полностью в отношения с мужем, она и от него едва не ушла. Получается, всё взрослые с головой в своих проблемах, а Володя-маленький остался наедине с собой. Аня-Аня… Ведь она не может заменить ему маму. Никто не может. Хоть Володя-старший считает и называет её мамой, это всё равно не то… Володя-маленький молчал. — Всё хорошо, всё будет хорошо. Папу подлечат и скоро он будет с нами, мы вернёмся домой, я начну мучить тебя биологией и математикой, а мама будет печь нам всем пирожки. По выходным будете гулять в парке. Всё будет как и раньше.

— Тётя Надя, не надо. Как раньше никогда не будет. — в голосе младшего племянника было столько боли и сдерживаемых слез.

— С чего ты взял? — тихо и мягко-ласково спросила Сычёва.

— Потому что.

— Володенька… Мы все совершаем ошибки. Мы неидеальны. И нам самим сложно справиться с этим и простить себя за совершённые нами ошибки, но если рядом с нами любящие люди, которые нас поймут и поддержат, и, самое главное, не будут нас обвинять и напоминать нам о совершенном, мы быстрее справимся. Ведь самый строгий обвинитель — мы сами. Мы сами себе самый строгий судья. И мама уже многократно пожалела о том, что сделала. Ей самой очень-очень больно. Знаешь, не так сложно попросить прощения. Гораздо сложнее простить себя. Наверное самый страшный суд. Вот здесь — в душе… когда ночью не спишь… сам себя судишь… сам себя приговариваешь и… сам приводишь приговор в исполнение… — ощутила, как Володя-маленький вздрогнул. — Это очень больно. — замолчала, продолжила ласково гладить мальчика.

— Я другого не понимаю: хорошо, с маминой поездкой я всё понял, хорошо, мы поговорили… но тут же она не замечает меня, стоило папе уехать. Я понимаю, она волновалась, переживала, боялась… Но Вы же тоже всё это пережили: и страх, боль, и волнение. Но Вы про меня не забыли, Вы не забили на меня, как мама. — голос Володи-маленького задрожал, — Я понимаю, папа очень долго был в командировке, мама за ним соскучилась. Получается, что я её интересовал, пока не вернулся папа. Да и папе я нужнее, чем ей! — воскликнул ребенок.

— Не говори глупости, Володенька, — Надя крепко прижала мальчишку к себе. — Ты очень сильно нужен. И маме, и папе, и мне с дядей Сашей. Очень-очень. Просто мама сильно испугалась за папу и не хотела пугать тебя. Подобные ситуации каждый переживает по-своему. Кто-то, как мама, уходит в себя и старается быть одной, кто-то наоборот уходит в коллектив, чтобы отвлечься. Это не признак равнодушия, это защитная реакция. Сейчас всё успокоилось, всё хорошо. Ты же сам закрылся и от неё, и от папы, и от меня. У вас за последнее время произошло много событий и много неожиданного, к этому нужно привыкнуть. Всё хорошо. Просто нужно время и терпение. — замолчала, поцеловала детскую макушку. — Ты же и от меня отворачивался, молчал, но позволял быть рядом. А мама не хотела, чтобы ты видел её в таком расстроенном состоянии. Иногда какие-то моменты легче пережить одному.

— Почему?! Почему от меня нужно что-то прятать, почему нужно меня бояться?

— Потому что ты ещё слишком мал для таких событий. Поэтому мама и хотела, чтобы это прошло максимум мимо тебя. Но ты слишком умный у нас. Всё замечаешь. И очень чувствующий. … Просто поговори с мамой…

— Не хочу! О чём говорить, если то надо не показать, это скрыть?!

— Ты меня не слышишь, — мягко проговорила тётя. — Запомни одну вещь: мама тебя очень любит.

Сидели молча.

— Я ей не верю и не доверяю, — пробурчал Володя-маленький.

Надежда Николаевна похолодела. Мальчик произнес самые страшные для неё слова, слова которые она очень боялась услышать от любимого мужчины и сына-племянника. А услышала, хоть и не в свой адрес, от практически 12-летнего ребенка.

— Что ты говоришь, Володенька?

— А что, тёть Надь? — корфовскими интонациями спросил Володя-маленький. — То всё отлично, то маме моча в голову стукнула и она летит во Францию, потому что там перспективы, то она боится сказать мне, что ей плохо… А я? А мне нормально с ней прощаться и не знать, вернётся она или нет, или они с папой разведутся и она меня заберёт в свою Францию, в свои перспективы?! А мне не было плохо? Почему она со мной не была? А только с собой?! Со мной были Вы́, но не мама?!

— А ты сам маме всё рассказывал? Про школу, например, про то, что тебя там обижают, унижают?

— Это другое, я — мужчина, я должен её беречь, оберегать, решать свои дела сам.

— Вот и мама так же. С той разницей, что ты для неё — ребенок. Всегда маленький. Которого тоже нужно оберегать и не грузить проблемами. С отъездом там своё…

— Да какое там своё, — разочарованно отмахнулся мальчик. — Всё тоже. — замолчал, — Ладно, спасибо Вам большое.

— За что?

— За этот вечер. За разговор. За то, что Вы меня поняли, выслушали.

— Ты спать?

— Да, а Вы нет?

— Нет пока. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Володенька!

Мальчик робко поцеловал тётю в щеку и вошёл в дом.

Надежда Николаевна сидела молча. Когда она заводила этот разговор, она преследовала одни цели, а получилось как всегда. Рядом с ней тихо села Анна:

— Можно?

— Конечно, Анечка.

— Тёть Надь, Вы простите, но я слышала Ваш разговор. Случайно. Спасибо огромное. Я многое поняла.

— Это ты прости меня, я не должна была в это вмешиваться. Это ваши личные дела.

— Что Вы! Я сама хотела Вас попросить, но не знала как. Я теперь вообще ничего не знаю.

— Идём в дом, поболтаем?

— Конечно, только, может, пройдёмся? Вы сегодня не гуляли толком.

— Спасибо, — на губах мелькнуло подобие улыбки.

***

В доме устроились на диване в комнате Нади, Анна принесла фрукты и несколько пачек сока. Выключили свет. Обе молчали. Одна, потому что не знала как заговорить, другая, потому что не знала, с чего начать.

— Знаете, тёть Надь, — тихо проговорила Анна, откинувшись на противоположную спинку широченной кровати, — я искренне, белой завистью, завидую Вашим отношениям с дядь Сашей.

— Никогда не думала, что буду проводить сеанс психотерапии психологу. — усмехнулась Надежда Николаевна. — Нам с Сашей нечему завидовать.

— Есть, поверьте. — Анна замолчала. — Вы понимаете друг друга с полувзгляда… нет, даже с полуповорота головы, никогда не ссоритесь… Вы никогда никаких коленец не выкидываете, дядь Саша над Вами трусится. Вы многое не видите со стороны. На вас посмотришь и понимаешь, что вы — одно целое, неделимое, что вы вместе. И вам хорошо именно вместе, вам особо никто не нужен.

Надежда Николаевна внимательно слушала. По интонации девушки понимала, что она готовит не то, что хотела бы.

— Ань? Ты серьёзно? Давай по порядку: мы с Саней оба неконфликтны по жизни, в принципе. Даже если ему крайне редко и захочется поупрямиться, это быстро проходит, потому что я всегда с ним согласна. А если не согласна, мы это спокойно обсуждаем. Мы и смотрим с ним в одну сторону…

— А я тоже говорила Владимиру, — почти истерично перебила свекровь блондинка, — что мы всё обсуждаем! Что я — его тыл! А в результате сама что творю?!

— Мы всё обсуждаем, — вполголоса спокойно продолжила Сычёва. — и приходим к какому-то общему решению, которое устраивало бы обоих или же было не во вред никому. Дальше, — сделала глоток сока, — про коленца… Я их действительно не выкидываю, просто потому, что это не в моём характере. Если я что-то захочу — я сначала обсуждаю это с мужем, именно обсуждаю, согласен ли он, вовремя ли это, подойдёт ли мне это. Мне важно его мнение, его взгляд со стороны. Иногда по ходу разговора я понимаю, что то или иное мне уже не нравится или не устраивает. Саша никогда ни на чём не настаивает, он не требует отчёта, разве что на работе. Это мне́ важно и нужно услышать его мнение. Он же, в свою очередь, обсуждает, если считает нужным, свои дела. У нас с ним изначально всё строилось на абсолютном и стопроцентном доверии, искренности и открытости. Я даже не представляю, как я от Саши что-то скрываю… Хотя, нет, с коленцами вру. Выкинула однажды, чуть родного мужа до белого каления не довела. Саня должен был ехать в горячую точку сам, один. А я без него себя не представляю, ну и напросилась следом за ним. Благо, военврачи всегда нужны, а хирурги и подавно… Господи, его лицо в тот момент, когда он меня увидел у себя в палатке в самом «жарком» месте я помню даже сейчас во всех подробностях… Как он злился, уговаривал, требовал, просил, убеждал… Иногда по упрямству я превосхожу даже Володю. — замолчала, ласково поглаживала животик, — Это был единственный раз. Потом мы оба вернулись домой, нам дали короткий отпуск, за который он так постарался, что я ушла из отпуска сразу в декрет, поздняя беременность, периодическое сохранение. Не до службы. Подала рапорт, перевели на более мирную работу. Саша подал свой рапорт на следующий день, как узнал, о грядущем изменении своего статуса. По поводу того, что Саня надо мной трусится… Для меня это самой удивительно. Скорее всего посттравматический синдром, своеобразный. Мы с ним никогда не демонстрировали даже друг другу своих чувств. А после смерти Русланчика и нашего расставания… Нам это стало нужно. Хоть и смешно, нам не пятнадцать лет. Но нужно. То, что мы понимаем друг друга с полуповорота головы, как ты говоришь… Мы вместе с первого дня знакомства. Конечно, мы понимаем друг друга очень хорошо. Но иногда он для меня загадка… Я точно знаю одно, без него я не могу. Да, мы можем не разговаривать сутками, но мы рядом и нам этого достаточно. Если бы не маленький, я бы сидела днями и ночами возле его койки и меня ничто бы не сдвинуло с места. И нам действительно никто, практически, никто не нужен. Только собственные дети и вы. Всё… — замолчала. Улыбнулась. Дала время Ане обдумать услышанное. Надежда Николаевна никогда не любила «разговоры по душам», но, видимо, сейчас как раз этот случай. Или ещё и волшебство ночи, когда в темноте скажешь то, чего не скажешь при свете дня. Странно, правда? Ночью, в тишине и темноте легче говорить о сокровенном. Казалось бы, Аня и днём и ночью, и при свете и в темноте, Аня, а говорить легче в темноте и всё тут. — Ань, перестань тянуть всё на себе. Я понимаю, — мягко продолжила свекровь, — ты столько лет была и за маму и за папу, но сейчас всё изменилось. Ты — мама, Владимир — папа. Сейчас у вас у всех сложный период. И не только потому, что папа в больнице. У вас прошел первый период — эйфория, радость, что вы, наконец, вместе. Теперь у тебя с Владимиром — притирка, а у Володи всё вообще по-другому: тебя для него … хорошо, скажу много, но это немножко не то, а папа всё спокойно и тихо объясняет. Для Володи, временно, папа вышел на первый план. Им нужно время. Обоим, чтобы понять, что ни один ни другой не исчезнут. Володе-маленькому ты очень нужна. Нужны твои объятья, твоё нахождение рядом. Если Владимир, взрослый мальчик уже, — усмехнулась, — а мы с ним первое время на работе тоже обнимались. Потому что ему этого не хватает. Так сколько лет Володе-большому и сколько лет Володе-маленькому? А тепла, любви не хватает одинаково. Владимиру не хватает тебя и Володи, Володе-маленькому не хватает тебя и папы. Тебе не хватает их обоих. Главное, не кренись в чью-то одну сторону, будь с ними обоими. Говори с ними обоими. Не бойся, что не поймут. Поймут. Лучше сказать, чем скрыть. — замолчала, — Вот твоя пресловутая поездка. Если Владимир простил, потому что очень тебя любит, то Володя-маленький не простил по той же причине. А первопричина у всего этого одна — твоё молчание. И твои цветы, конечно, тоже.

— Я знаю. Просто… Просто Вы умеете любить. Владимир умеет любить, это в нём от Вас. А я нет. Да, я люблю, но в тоже время не так. Не то.

— Этому спокойно можно научиться, было бы желание…. Да и каждый любит по-своему. — Надежда Николаевна сделала глоток сока и удобнее устроилась в подушках. Безумно хотелось оказаться в руках мужа, а приходится обманывать себя, сооружая фортификационные сооружения из думочек. — Я про Володь. И старший и младший тебя, конечно же, простят или простили. Владимир простил уже. Володя-маленький простит ещё. К его обиде за поездку добавилась обида за твоё молчание в этой ситуации…. Да ты и сама всё слышала. Я надеюсь, что он меня услышал. Он мальчик умный. Но всё ещё мальчик, маленький мальчик, хоть и почти двенадцать лет. Он — Корф. Который за внешней неприступностью и грубостью скрывает маниакальную потребность в нежности, любви. В тебе. Потому что, это всё им обоим можешь дать только ты. — Надя замолчала вновь.

— И тем не менее, я всё только порчу….

— Глупости. Делай выводы. Учись, жизнь штука сложная. Всему надо учиться. Владимир учится и Володя-маленький учится. — замолчала. — Знаешь, как это бывает. Вот ты раз сделал человеку больно, а он стерпел. Два сделал, три-четыре, здесь забыл, там забил, а он всё терпит и остаётся рядом. Тебе может показаться, что так будет всегда. Что тебе можно всё. Что человек рядом с тобой — просто способен вынести всё. Но это не так. Возможно, этот человек стерпит ещё много, ещё не один раз справится с этой болью ради того, чтобы быть с тобой. Но однажды он уйдёт. Тихо, молча и навсегда. Тогда ты поймёшь, что потерял что-то очень дорогое в своей жизни, но вернуть уже не сможешь. Никогда… Да, я верю, что это не про вас с Владимиром. Но на моих глазах такое происходило с нашими с Саней знакомыми. Самые, казалось бы, крепкие пары разбивались далеко не о быт, а именно о боль… Просто подумай и реши, ты хочешь быть правой или счастливой? Я свой выбор сделала. Я права только на работе. В остальном у меня всегда прав Саша. Ты хочешь, чтобы всё было для́ тебя или чтобы всё было у́ тебя? Ведь Владимир и Володя-маленький любят тебя. И им обоим больно от этого всего. Они любят тебя искренне и по-настоящему. — Надя вновь замолчала, проверила молчащий телефон, нашла несколько фотографий мужа, долго смотрела на него с улыбкой и счастьем в глазах: Шурик не любит фотографироваться. В тот день случайно и с трудом одновременно удалось щёлкнуть эти пару чётких фоток. Он тут весёлый, счастливый, хоть на губах и нет улыбки, лишь в глазах. Но это её родной и такой любимый Шурик. Которого ей так не хватает. Ей и малышу, вон как активничает. — Улыбнулась своим мыслям. Заговорила дальше. — Анечка, ты не спишь?

— Нет, — прошелестела Анна.- Вы устали? Будем спать?

— Я нет, у нас сейчас период активности. Нам дано невероятное чудо — взаимная любовь. Именно взаи́мная. Её нужно беречь. Не бойся быть смешной или нелепой. Главное, сохранить это чудо любви. Да, это однозначно обоюдный труд. Именно обоюдный. Владимир это знает и это делает, Володя-маленький этому учится, понимает это скорее интуитивно. Мы трудимся, движемся по этому пути меняемся. Меняемся и мы сами и люди, которые рядом. Ты же Владимира хорошо знаешь. Таки́м, какой он сейчас, ты его знаешь?

— Нет. Даже не думала, что он таким может быть. — тихо призналась девушка.

— Ну вот. А всё почему? Потому, что люди, которыe нac пo–настоящему любят, меняют нac нe через давлениe, нe через требования, и дажe нe через советы и логическиe обоснования. Их Любовь меняет нac через принятиe. Они показывают нам две, казалось бы несовместимые, вещи Πервая — они показывают нам боль, которую мы доставляем себe и им своими неразумными поступками. А вот вторая… Βторая — этo полнoe принятиe нac такими, как мы есть. Πонимаешь? Μы чувствуем, чтo дороги им дажe такими… Дажe такими неразумными. И этo мотивирует сильнee любых слов. Этo создает огромнoe желаниe преодолеть вce свои слабости, привычныe реакции и дажe страхи эгo упасть в чьих–тo глазах. Πреодолеть и измениться… Это и про нас с Сашей. И про вас с Владимиром, и про меня с ним же. Мы же не хотим терять, правда? Именно потому, что знаем, ка́к это. Поэтому мы и меняемся.

— Вы думаете, я смогу измениться? — тихо спросила Анна.

— А зачем тебе меняться? Тебе не меняться нужно, тебе нужно понять и принять, что ты не одна. Что рядом есть Владимир, мы, в конце концов. Тебе не надо всё тянуть на себе. Есть Корф. И он рядом. Можно расслабиться, нужно делиться и делить свои дела и проблемы. Это очень сложно, я знаю, как никто. Но это возможно. Если хочешь быть счастливой.

— Очень хочу. И чтобы оба Корфа тоже были счастливы. Со мной, хоть это и эгоистично звучит.

— Это звучит правильно. Значит, меньше заморачивайся. И говори́! Не бойся открываться. Да, это самое сложное, по себе знаю. Я могу открыться только Саше. И ты учись. Учись открываться мужу. Пусть только ему, но это самое важное в отношениях. Не мне, ему. Мы с тобой всегда можем поболтать, я всегда могу выслушать. Не люблю давать советы, но высказать взгляд со стороны могу.

— Спасибо большое! Это действительно нужно. Мне так точно. Тёть Надь, а научиться любить можно?

Криминалист молчала.

— Я думаю, — медленно и раздумывая проговорила Надежда Николаевна, — что ты неправильно формулируешь. А, возможно, это я не права. Я убеждена, что женщина, любая, в принципе женщина, умеет любить. Далеко не все умеют это… дать почувствовать близким. Такой была Верочка. И наш отец. Верочка обожала Владимира, но стеснялась ему это дать ощутить. Она, скажем так, любила свою любовь к нему. И при этом могла часами на него смотреть, играть с ним, слушать его голос. Поэтому, я считаю, не нужно стесняться любить. — вновь замолчала, пытаясь четко сформулировать мысль, — В моем лексиконе давно присутствует фраза «любить надо уметь». Да, я действительно считаю, что любить искренне и чисто надо учиться и уметь. Но женщина это умеет априори. В ней это заложено. Возможно, я ошибаюсь, потому что прихожу к таким выводам, основываясь на своих взаимоотношениях с мужем, сыном и племянником. Хотя, какой он мне племянник. Володя прав — сын. — пауза, — Любить — это бескорыстно и неустанно отдавать, не требуя ничего взамен. Любить — это всегда быть рядом и не иметь даже мыслей в голове, что можно отойти и отпустить руку. Любить — это быть преданным. Любить — это даже не думать об изменах. Любить — это находить счастье в другом человеке, это дарить ему свободу и радость, делать счастливым его каждый день. Если я знаю, что Саша любит, например, носить вещи, которые я ему выберу, то это ведь не так и сложно. Или любит смотреть, как я собираюсь на работу. Любовь — это забота. Это просьба одеться теплее, когда на улице похолодало, укрыть ночью одеялом, купить лекарства, принести чай в постель или в кабинет. Это делить все мелочи и переживания на двоих, «в горе и в радости», как говорится. А не кричать избитую фразу: «я тебя люблю», а на деле не спросить, всё ли хорошо. Любить — это не завидовать. Это искренне радоваться его успехам, быть опорой и поддержкой во всем. Это первым подавать руку помощи. Любить — это не «у меня нет настроения, давай что-то сделаем, что ты хочешь, в другой раз», а «я увидела тебя и я счастлива, даже если он занят и выделил мне минутку». Это желание показать любимому человеку всё самое прекрасное, что создала природа и предлагает мир. Это хотеть рассказать все самое тайное лишь одному. Это дышать в унисон. Это слышать такт сердца. Это быть одним целым, неделимым, монолитным.

— Вы действительно так думаете?

— Мой опыт, по крайней мере, говорит об этом. Ты же любишь Владимира. За что-то ты же его выбрала в своё время.

— Я не знаю. Я просто его люблю, — прошептала Анна. Выдохнула. — Мы выбираем человека вопреки всему: времени, обстоятельствам, расстоянию… Вокруг могут быть те́, кто красивее, умнее, удачливее… Но мы их не замечаем, потому что есть то́т, к кому тянется и сердце, и душа… И никакими доводами это не объяснить… Это есть… и всё. Какими бы разными мы ни были, но в глубине души мы все хотим одного и того же: просто любить и быть любимыми. Мы хотим любви и не просто любви, а любви взаимной. Так мало вроде бы надо человеку для счастья. И так бесконечно много. Отчего-то эта взаимность такая редкая вещь. Отчего нас так перетасовали, поразбросали по белому свету? Зачем меня заставили попробовать на вкус чужие губы, чтобы в итоге понять, что это не моё? Зачем тренировала эта жизнь моё сердце так, что оно из нежных и мягких стало грубыми и жесткими, не желающим больше любить никогда? Ведь я до сих пор не до конца верю, что Корф рядом! Ведь я, как и каждый человек, хочу одного: засыпать и просыпаться в любимых объятиях. Слышать смех своего ребёнка и знать, что завтра всё будет очень хорошо, несмотря ни на что, потому что есть рядом человек, который крепко держит тебя за руку и ни за что не отпустит, всегда поддержит и скажет в любой сложной ситуации: «Я буду с тобой, даже, если весь мир против!» И действительно будет. — голос Анны звенел от боли и злости саму на себя. Замолкла. Поникла. — Только, как показывает жизнь, я умею только красиво говорить. А как доходит до дела. Я первая, кто в кустах.

— Но у тебя есть любовь. И она взаимна. Береги её. Ведь Корф рядом, держит тебя за руку, он тебя очень сильно любит. И именно так, как ты хочешь. Прости, после вашего расставания я думала, он найдет кого-то, устроит свою жизнь. Но нет. Он — классический однолюб. И ему больно всё: и твои слезы, и твои слова, и твои поступки. Точно так же его радуют и твои слова и твои поступки. Да, в гневе и в ревности он страшен. Но не для нас, не для семьи. Его не нужно бояться. С ним нужно быть откровенной и его нужно любить. Ты же сама мне говорила, что оба Володи без любви не могут. И что ты сама делаешь? Ведь он очень тебя любит. Да, я понимаю, хотя, тут вру, понимаю, но не при́нимаю. Тебе хочется красивых слов, жестов, походов в ресторан и цветы охапками. Это да. Тому, кто действительно любит, ничего для тебя не жалко — ни сил, ни времени, ни денег, ни даже собственного здоровья… Он не считает потраченные на тебя средства, не смотрит на часы, не роется в телефоне, не прячется от тебя за монитором и не прикрывается очередным совещанием или задержанием… Он сам ищет с тобой встреч. Хоть на две минуты попить вместе кофе на работе перед летучкой или выездом. Любящий мужчина не придумывает оправданий своим дурным поступкам. Не отмалчивается и не исчезает. Не сводит все исключительно к сексу. Ему интересно не только, какое белье на тебе сегодня, но и почему ты весь вечер такая задумчивая. Ему не всё равно, как прошёл твой день. Да, он может быть очень занят на работе! Время от времени у него случаются тяжёлые дни! Он, как и все люди, периодически устает, болеет, не высыпается и находится в плохом настроении. У него бывают трудности с деньгами… Но есть одна очень большая разница между мужчиной, который любит тебя и хочет быть с тобой, и тем, кто любит только себя, а с тобой хочет приятно проводить время, и не более. Мы женщины всегда её чувствуем, но почему-то не хотим замечать… Но у нас с тобой есть самый главный подарок Судьбы — наши мужчины и наши дети. Поговори с каждым из них. С Володей-маленьким особенно.

— С Владимиром мы уже говорили…

— Вы́ говорили или о́н говорил и просил? Это разные вещи. Думай. Ты — психолог, тебе и карты в руки. Просто не грузись и не грузи.

— Спасибо большое, — прошептала девушка. — Спасибо.

— Не за что. Прости, если обидела. Строй своё счастье. Это только твоё и только от тебя зависит. И поговори с сынишкой. Ему очень плохо и больно. Ты сама слышала.

***

На следующий день в палате висело напряжение: время близилось к полудню, а ни Анны ни Надежды Николаевны не было. Ближе к обеду приехали Анна с Володей-маленьким.

— Слава богу! — шумно и нервно выдохнул Александр Христофорович, увидев их. — Мы уже не знали, что и думать! Что случилось?

— Всем привет, — улыбнулась мягко блондинка. Володя-маленький быстро сел рядом с отцом и взял его за руку. — извините, так надо было. Это личное. Относительно тёти Нади: с ней всё хорошо, будет чуть позже, даже ближе к вечеру, мы уезжали, она спала. Ночью кроха не давала спать. — Бенкендорф выдохнул с облегчением. — Не волнуйтесь, всё хорошо. Просто вам же не позвонить, никто из вас телефон в руках не удержит, — голос девушки дрогнул.

— Анечка, — зашевелил губами Корф, — родная, иди к нам.

— Сейчас, Володенька. Дядь Саш, что-то нужно?

— Уже нет, спасибо, Аня. Главное ты мне сказала.

Анна села рядом с мужем и они наперебой с Володей-маленьким начали рассказывать новости. Спустя время мальчик отлучился в туалет, а Корф вопросительно посмотрел на любимую.

— Всё отлично, не волнуйся, любимый. Надюша — золото, — прошептала блондинка на ухо пареню. — Нам нужно было поговорить с Вовкой. — замолчала, потом быстро прикоснулась губами к его сухим и потрескавшимся губам, зашептала в ухо Корфа, хотела успеть до возвращения сына. — Я очень люблю тебя. Я не могу и не хочу тебя терять. Я знаю, мои слова разошлись с моими поступками, но я клянусь, это было в первый и последний раз. Я действительно с тобой. Веришь? — внимательно смотрела в глаза Корфа, словно ожидала приговора.

— Нет, — одними губами ответил тот. Анна вздрогнула. — Я это знаю.

Жена вытерла скатившуюся слезу и искренне с облегчением улыбнулась.

— Что врачи говорят? Что с тобой сегодня делали?

— Начали тракцию, — вернулся Володя-маленький. — массаж. Сейчас опять капельницы.

— А этот «трактор» это больно? — обеспокоено спросил сын.

— Есть немного, — признался Корф. — но мы знаем, ради чего страдаем. — улыбнулся. — Зато потом электросамокаты наши.

— Да конечно, — протянула Анна. — Минимум месяц с переломами, тракция эта неизвестно сколько, плюс ушибы внутренних органов ещё месяц. Итого — два месяца.

— Н-н-н-дя, весёленькое лето у нас. А, не, сказали, что «трактор» этот десять сеансов. Надеятся, что хватит. Осталось девять. Ладно, как вы? Рассказывайте, что нового?

В палату быстрым и лёгким, почти летящим, не смотря на положение, шагом вошла Надежда Николаевна в сопровождении охранника:

— Всем привет! Как дела? Надеюсь, вы хорошо себя вели? — мягко улыбнулась женщина.

— Надюша, — одними губами проговорил Корф. — Слава богу!

— Наденька! — взволнованно позвал муж. — Ты как?

— Я нормально. У меня фактически «доброе утро». Вы как? Это в ваших же интересах!

— Ты придумала что-то вкусненькое? — улыбнулся Бенкендорф.

— Сразу виден голодный мужчина, — хихикнула Аня.

— Не знаю, как Вовка, я не голоден. Но это единственное, что приходит на ум. Вовка относительно, не жалуется.

— Был на тракции, — перевела Анна мужа, — сегодня первый день, обещают всего десять. Пока не очень больно, посмотрим, что будет завтра. Глаза капали. Над кроватью вон даже расписание висит. О, через полчаса надо капаться.

— Товарищ полковник, слушаю Вас, — шутливо-строго произнесла криминалист.

— Всё отлично! Любимая женщина рядом.

— А серьёзно?

— Капали глаза. Глазам гораздо лучше, но не так, как хотелось бы. Был на тракции и на массаже ног. С обоих сняли капельницы. Теперь лежу. Иди ко мне.

— Поняла, молодцы. Заслужили. Анечка, разделяемся. — протянула невестке небольшие ёмкости с перебитой в блендере клубникой с сахаром. Сама села рядом с мужем. — Сначала пробуем с ложечки, нет, значит, есть трубочки. Вова, ты можешь ложечкой, — улыбнулась.

— Когда ты успела все сделать? — удивился Владимир.

— А что его делать? Клубнику купила и помыла Зина, я только от хвостиков очистила и в блендер засунула. Заодно и проснулась.