-20- (1/2)
Как того требовали традиции, малая трапезная была украшена ветвями падуба, а на стоявшем в углу пушистом йольском дереве сияли золотые и серебряные шары. Ровно горели свечи в витых шандалах, в воздухе плыли приятные запахи хвои и пряностей, и ароматное тепло окутывало вошедшего, как плед из тонкорунной шерсти.
— Проходите, молодые люди, присаживайтесь, — гостеприимно обратился к нам поправляющий в камине дрова Наварр.
Мы послушно разместились за ломившимся от блюд столом — я справа от хозяина, Рён слева.
— Мессер, вы точно не ждёте никого, кроме нас? — в шутку поинтересовался я, оценив количество приготовленных яств.
— Точно, точно, — старик подошёл к своему месту, поднял крышку над серебряной чашей с глинтвейном и собственноручно наполнил наши кубки. — Я надеюсь, вы извините мне столь простонародную семейственность? — обратился он к Рёну, подавая ему вино. — Геллерт к ней уже привык — знает, что я не люблю, когда во время еды и беседы кто-то стоит у меня за спиной.
— Конечно, мессер, — ответил Рён и, вспыхнув, тут же извинился: — Прошу прощения, ваша светлость. Оговорился.
— Ничего страшного, шевалье, — великодушно успокоил его Наварр. — Многая лета, господа!
— Многая лета! — подхватили мы, и столкнувшиеся кубки ответили чистым звоном.
После сказанной оплошности Рён едва ли не до второй перемены блюд просидел, будто кол проглотив. Однако вкусная еда и подогретое вино делали своё дело, и постепенно он оттаивал, всё охотнее вступая в разговор сам, а не просто отвечая на вопросы. И к концу ужина расслабился настолько, что между ним и Наварром разгорелась нешуточная дискуссия о методах ведения войны в горах. Я с огромным удовольствием слушал их диспут, не вмешиваясь и поцеживая глинтвейн, и лишь когда наставник не без уважения отметил познания оппонента в военном деле, пояснил:
— Рён с отличием окончил Академию Стали.
— И почему я не удивлён? — хмыкнул Наварр. — Стратегию там по-прежнему преподаёт де Ла Тур?
— Да, ваша светлость.
— Что ж, вы достойный его ученик, — серьёзно похвалил старик, а я опять вставил свою медяшку: — Так же как и де Ла Тур — ваш, мессер.
Наварр хохотал буквально до слёз.
— Ай да Геллерт, ай да умница! По праву, ох, по праву тебя опасаются в столице!
— Слава учителю! — улыбнулся я, салютуя кубком.
— Благодарю, — отсмеявшийся наставник отсалютовал мне в ответ и повернулся к Рёну: — Что ж, шевалье, можете обращаться ко мне «мессер», если желаете. Раз уж вы получаетесь моим внучатым учеником.
Лицо Рёна осветилось горделивой радостью, и он приложил ладонь к груди.
— От всего сердца спасибо вам, мессер. Клянусь честью, я оправдаю ваше доверие.
— Даже не сомневаюсь, — отозвался Наварр. — Однако предлагаю вернуться к нашим баранам. Когда вы, шевалье, рассуждаете об атаке вражеских позиций на перевале, то не учитываете важный нюанс...
Под разговоры, еду и вино мы незаметно просидели до самой полуночи, о чём нам со всем уважением доложил мажордом.
— Для церемонии всё готово, ваша светлость, — закончил он с поклоном.
— Спасибо, Кловис, — жестом отпустил его Наварр и обратился к нам: — Молодые люди, не желаете ли принять участие в сожжении йольского полена?
— С удовольствием, мессер, — переглянувшись с Рёном, согласился я за нас двоих, и мы все вместе покинули трапезную.
Для торжества был выбран Большой зал, который тоже украсили ветвями падуба и ели, а огромный камин вычистили едва ли не до блеска. Вдоль стен были расставлены накрытые столы, тем не менее никто из собравшихся — а на церемонию пришли практически все обитатели замка и старшины окрестных деревень — не касался еды. Освещённое доброй сотней свечей помещение наполнял оживлённый гул голосов, но стоило хозяину замка появиться на пороге, как всё смолкло, и мы прошествовали через весь зал в торжественной тишине.