Глава 15. Часть 2. "Она наша" (1/2)
Читать главу с: Message To Bears — You Are A Memory
За окном шепчет непогода; сильный дождь сменился моросью, и сейчас она долбит по карнизу, помогая наполнить тишину этой гостиной хоть какими-то звуками. Потому что они молчат.
Арсений не может понять, что за чувство жжет его изнутри так сильно, что хочется высунуться в окно, чтобы холодный ветер хоть немного помог, но это не отменяет того факта, что сейчас его сердце действительно совершило кульбит и на какое-то время остановилось.
У Антона с кончиков волос стекают капли дождя; капюшон розовой толстовки промок полностью, и ее цвет теперь больше смахивает на бордовый, а про джинсовку и говорить нечего: тяжелый, промокший полностью материал, кажется, прибивает его к земле.
Арса разрывает в этот самый момент: одна часть его сознания хочет с размаху вдарить Шастуну по лицу и не один раз. Да так, чтобы искры из глаз посыпались. Вмазать по первое число и выставить из дома, наотмашь хлопнув дверью напоследок.
Другая часть сознания вскидывает голову вверх, точно волк на Луну, и взвывает от тоски; эта часть хочет сгрести в охапку мокрую одежду Шаста и прижать его к себе так, чтобы треснули ребра; хочет все простить и попросить остаться.
Хочет снова надышаться им. Хочет вернуться в начало.
Попов отходит от двери, непроизвольно поддаваясь собственным эмоциям и позволяя Антону войти. Он делает полукруг и, мазнув тыльной стороной ладони по губам, останавливается на приличном от парня расстоянии, чтобы не наделать глупостей.
Раз Шастун молчит, Арс решает начать говорить первым.
— Месяц, — немного хрипло из-за долгого молчания произносит он, в упор глядя на внезапного гостя, а после чуть кашляет. — Тебя не было рядом целый ебаный месяц.
Арсений не ожидал, что говорить будет так тяжело. Нет, он знал, что однажды наступит момент, когда ему придется с ним пересечься и высказать всё в лицо, но не предполагал, что этот момент настигнет его именно сейчас.
— Ни звонка, ни смс, нихуя, — старается успокоить нервы Арс, чтобы продолжить. — И теперь ты заваливаешься ко мне домой в середине ночи. Один вопрос: нахуя?
Шастун сглатывает и старается что-то сказать, но вместо этого просто открывает и закрывает рот, не издавая ни единого звука. Слов вообще нет. Все, что он проговаривал, пока ехал сюда, куда-то исчезает, и в голове Антона сейчас просто перекати поле.
— Арс… — наконец выдавливает из себя первый выдох Шаст. — Я хотел написать, хотел позвонить, но…
— Что «но»? — непроизвольно прерывает его Попов.
Его внутри разрывает на части, и мужчина невероятным усилием воли сдерживает оба своих порыва, стараясь не поддаваться ни одному из них и нейтрально смотреть на ситуацию.
У него не особо получается.
— Но не знал, что говорить.
Шастун произносит это коротко, быстро, будто боится собственных слов, страшится возможной реакции. Антон знает: что бы сейчас ни сказал Арс — он будет прав. Во всех отношениях будет прав.
— Классно ты придумал, Шастун, — как-то обессиленно машет рукой Арсений, сжимая губы. — Оправдание на твердую десятку.
Эмоции сменяют друг друга так быстро и неконтролируемо, что Попову почти физически больно становится находиться с Антоном в одном помещении с каждой последующей секундой.
— Я думал, что время… — начинает Антон.
— Думал? — почти мгновенно взрывается Арс. — Ты нихуя не думал, Шастун. Ты ни о чем вообще, блять, не думал, кроме своей обрюхаченной подружки…
— Она не беременна. И никогда не была.
— …с которой ты развлекался, пока мне лапшу, сука, на уши вешал…
Арсений замолкает на полуслове, на секунду даже переставая понимать, о чем говорит. Антон сам не знает, как вообще ему всё успеть объяснить, пока до потасовки не дошло, которая очень даже возможна. Шаст хочет всё объяснить, но пока понятия не имеет, как это сделать.
— Она… — он рассеянно машет рукой в воздухе, стараясь подобрать слова, — я не знаю, откуда она узнала о том, что я хочу семью, потому что мы с ней об этом не разговаривали никогда, да я и сам бы…
— Пиздец, — внезапно фыркает Арс и чуть закидывает голову назад; губы мужчины трогает некое подобие улыбки.
Антон непонимающе смотрит на него.
— Что?.. — старается понять он.
— Как я сразу не понял, — проводит Арс параллели в сознании, наконец понимая всё.
Абсолютно, блять, всё.
— О чем ты? — уже в край теряется Шастун.
Попова буквально разрывает от противоречивых чувств, подавить каждое из которых с каждой последующей секундой становится все сложнее, но он наполняет легкие воздухом и на мгновение прикрывает глаза, стараясь сосредоточиться.
— Она приходила ко мне, — наконец отвечает он. — Она приходила и… увидела Кьяру.
— Когда? — округляет глаза Антон.
И в этот самый момент его прошибает до этого момента незнакомое чувство. Они с Арсом обнажили души друг перед другом, но даже сами не заметили, как снова забаррикадировались долбаными секретами, выстроив невидимую стену.
Недосказанность ломает доверие похлеще неправды.
Арс хмурится.
— Месяца два-три назад… Да сейчас вообще никакой абсолютно разницы нет, когда это было, — сцепляет зубы Арс и поднимает взгляд на Шаста. — В одной вещи она все равно оказалась права.
Антона пробивает мурашками, и кожа на руках становится гусиной. Боже, блять.
— Что она тебе наговорила? — задает он вопрос, хотя знает, что боится услышать ответ.
Арсений вспоминать встречу с Кузнецовой не хочет вовсе, да только Шастун выбора ему не оставляет. И мужчине кажется, что даже сейчас у него в барабанных перепонках долбит та насмешка в голосе Иры, которую она выплюнула ему чуть ли не в лицо, когда после встречи с Кьярой сложила два и два.
Попов не хочет озвучивать эти слова, но ему приходится.
— Что я нахрен тебе не нужен, — непроизвольно резко отвечает он. — Что… — подбирает слова, но плохо выходит, — Кьяра твоя отрада, что ты здесь ради нее… Только ради нее.
— Какого?.. — не верит своим ушам Шастун, понизив голос до шепота.
Антона что-то под дых с размаху бьет невидимым кулаком, и ему дышать даже тяжелее становится от того, что он слышит. Твою, сука, мать, он только сейчас окончательно понял, как был слеп. Что зарождение всех проблем было прямо у него под носом.
Прямо в его квартире жил тот самый очаг раздора.
— И ты ей поверил? — раздосадованный от собственной невнимательности к жизни и тупости тихо спрашивает Шаст.
И у Арса внутри что-то щелкает, от чего он взрывается.
— А как мне еще было реагировать, Шастун? — сделав резкий шаг вперед, громко восклицает он. — Как? Ты бросил меня одного с дочкой в самый опасный момент из всех возможных. Суд через два дня, а я разгребал все это дерьмо целый месяц сам, потому что ты бросил меня, ты бросил ее, хотя обещал всегда быть рядом!
В жилах неконтролируемо закипает кровь, и Попов понимает, что сдерживать себя больше не может. Да и не должен вовсе. Внутри все сжимается, и каждая мышца напрягается так, будто хищный зверь готовится к прыжку.
— Да пошел ты нахуй с такими обещаниями!
Арс даже не помнит, что произошло в следующую секунду, потому что глаза будто заволокло какой-то алой пленкой, но затем понимает, что кисть правой руки у него дрожит и болезненно ноет, а костяшки пальцев становятся почти бордовыми, начиная прямо на глазах распухать.
Антон пошатывается назад и с размаху впечатывается лопатками в дверь, возле которой стоял. В глазах Шастуна взрываются искорки, а скулу под левым глазом обжигает нечто, похожее на боль, пульсациями распространяя волны отдачи по всей голове, сопровождаясь шумом в ушах.
Антон поднимает немного плывущий взгляд на Арса и понимает, что тот сам дрожит весь, стоит неподвижно, кусает тонкие губы, глядя на пацана лихорадочно влажными глазами.
И Шаст думает: спасибо.
И Шаст думает: я заслужил.
Он отталкивается от двери пальцами, делая неровный шаг вперед, потому что еще не восстановил равновесие из-за шума в голове, и размыкает губы:
— Ударь еще.
— Тебе всегда, — дрожит голос Арса, — было похуй! Зачем ты вообще все это устроил?!
Он делает два резких шага вперед, хватает пацана за влажную джинсовку обеими руками и, сделав несколько шагов назад, с размаху толкает его на попавшийся под руку журнальный столик возле дивана. С поверхности все валится на пол, книги с глухими шлепками валятся на ламинат, и проливается, завалившись на бок, кружка, которая, оказывается, была далеко не пустая.
Шастун путается в собственных ногах и заваливается на стол с грохотом и такой силой, что обжигает болью лопатки, после чего добровольно подставляет себя под следующий удар, потому что, блять, заслуженно.
И в следующую секунду кулак Арса со всей дури мажет по челюсти Шаста, и снова это отдаленное от боли чувство брызжет по лицу, запуская еще одну дозу адреналина в кровь.
Арсений в ярости. Обоснованной, обессиленной ярости, которая заполняет каждую клеточку его тела, подобно болезни, от которой уже нет возможности спастись.
— Зачем ты пришел тогда в парк?! — нависает над Антоном он, снова сжимая в кулаках джинсовку парня. — Зачем сказал, чтобы я подписал документы?! Зачем сказал, что мы справимся?!
У Попова внутри все горит так, что, кажется, с каждым новым словом он убивает себя сам, добровольно подбрасывая поленья и подливая керосин. Он не хотел трогать Антона таким образом, но вся боль скопилась в нем так сильно, обвила ребра грудной клетки так крепко, что он ничего не мог сделать.
Антон сделал это с ним. Если он не поможет ему, Арс не сможет остановить эту боль самостоятельно.
Попов выпускает джинсовку пацана из пальцев, заносит руку снова и зажмуривается; внезапно — спустя примерно пару секунд — он вдруг понимает, что…
Арсений открывает глаза, смотрит на лежащего под ним на столе Антона и понимает, что тот поймал его кулак на лету.
Обвил дрожащими, усеянными кольцами пальцами его руку и сжал так, что задрожал сам; и это можно было понять по тихому звону браслетов, который незнакомой мелодией разбивался обо все поверхности гостиной.
И глаза у Антона зеленые-зеленые. Глубокие и смотрят прямо в глаза Арсу. В самую душу смотрят, будто зацепиться за что-то пытаются. На скуле пацана под левым глазом цветет кровоподтек и блестит ссадина, а нижняя губа справа немного разбита.
Антон смотрит на него и молчит; смотрит так, что не дрожать у Арса просто не получается. Легкие от этого взгляда у мужчины будто скручиваются в узел и агрессия медленно начинает покидать его тело, будто только что кто-то открыл аварийный клапан.
— Зачем клеил со мной обои? — выдыхает дрожащий шепот Арс, не прерывая зрительного контакта. — Зачем покупал кроватку и коляску? Зачем выбрал для нее этого чертового тигра? Зачем рассказал ей сказку и остался на ночь?..
А Шастун все смотрит. Не выпускает руки Арса из своей мертвой хватки, смотрит и ждет главного вопроса, потому что он должен прозвучать. Арсений наполняет легкие воздухом.
— Зачем ты с размаху прижался к моей жизни, если оставаться в ней не хотел? — наконец спрашивает он.
Антон сглатывает вязкую, тягучую слюну и облизывает губы, не прерывая с Арсом зрительного контакта. Он просто не может перестать смотреть на него, даже сейчас. Даже в таких обстоятельствах.
Просто он страшно сильно загибался все это время без этих глаз.
— Я хотел, — наконец отвечает он. — Всегда хотел, Арс…
Шастуна почти лихорадит от того, что они оба наконец делают это. Они оба говорят друг другу правду, которую должны были сказать еще очень давно, но всегда боялись. Теперь нет времени бояться, оно давно истекло.
Антон больше не хочет бояться.
— И я ушел не потому, что мне похуй, а потому, что, признаюсь, да… Меня ослепила мысль о ребенке. Ослепила так сильно, что, когда я понял, что сделал, времени назад было уже не вернуть.
Он сглатывает, не замечая металлического привкуса во рту из-за крови, сочившейся из разбитой губы, и снова смотрит Арсу в глаза. Рука пацана дрожит от напряжения, но чужих пальцев он не отпускает, да и не хочет вовсе.
— Мы больше не вместе, — произносит Антон, — и она съезжает.
Имени Кузнецовой он не озвучивает, но Арсу и без того понятно, о ком говорит Антон. У Попова мышцы уже горят от перенапряжения, но он не шевелится, потому что не знает, что делать дальше. Он просто слушает Антона.
Этого пока достаточно.
— И я готов получить по лицу еще сколько угодно раз, только бы узнать, — Шастун с легким свистом наполняет легкие воздухом, — сможешь ли ты простить меня за то, что я сделал?
Арсений сжимает губы, глядя на лежащего под ним пацана. Глаза у того чистые, большие-большие и такие, сука, родные, что крошатся мысли, оседая на дно сознания и выпуская наружу безумную тоску по этому человеку.
Ты отравил мою душу, но сам же принес антидот.
— Я не могу представить свою жизнь без вас, — признается Антон. — Потому что это и не жизнь вовсе, — качает он головой. — И, если бы мне выпал шанс вернуться в прошлое, я бы все равно ничего не стал менять.
И Шастун вдруг понимает теперь, что он стал пропащим. Безбожно пропащим, безумно зависимым, катастрофически нуждающимся… в человеке, который находится сейчас рядом с ним.
— Я все равно бы приехал в парк. Я, так или иначе, сказал бы, чтобы ты подписал документы. И сказал бы, что мы справимся.
Антон медленно сгибает в локте руку, потому что сил держать ее на весу больше нет, но пальцев Арса он не выпускает, в то время как у того ком в горле встает и глаза непроизвольно начинает щипать. Попов смотрит на Антона и понимает в этот самый момент одну очень важную вещь — он не сможет больше ни секунды этой жизни провести без него.
Ни одной гребаной секунды.
— Потому что мы справимся, Арс. Потому что «мы» — это не только ты и я. Это еще наша девочка. Она наша, Арс, — сглатывает Шастун. — Она наша.
И ему дышать больно и одновременно легко от слов, которые он наконец озвучил. Арсу, наоборот, не дышится вовсе. Потому что Антон сделал это. Он наконец сказал то, что горело в нем несколько месяцев где-то в области сердца.
Внутри все отрицательные эмоции и негативные чувства обрушиваются, как оползень — с горного хребта, и Арсений понимает, что вторая часть сознания одержала победу. Он выворачивает руку из слабой хватки потерявшего бдительность Антона, сгребает в охапку мокрую джинсовку и тянет на себя, резко впиваясь в губы напротив.
В груди что-то защемляет. Да так сильно, почти до боли, так защемляет, что он еле сдерживается, чтобы не заскулить.
Арс склоняет голову вправо, с невозможной необходимостью скользит пальцами в волосы Антона и сильнее прижимается к нему, лишаясь воздуха. В сознании будто кто-то взрывает петарды, все тело прошибает мурашками, и он отчетливо в эту секунду осознает, что чудом прожил этот месяц без него.
Что чудом справился без его губ, без его рук, без него самого.
Антон задыхается от этого порыва. Задыхается так сильно, что начинает ломить грудную клетку. Он обхватывает лицо Арса ладонями, наклоняется вперед, вынуждая его встать на колени между его разведенных в стороны ног, и углубляет поцелуй, потому что этого ему, черт возьми, мало.
Язык парня нахально размыкает губы Арса, чертит влажную дорожку по линии ровных зубов и скользит внутрь, вызывая тихий всхлип, отчего голова почти кружиться начинает.
Антон покусывает его нижнюю губу, втягивает в себя, почти терзает зубами, а самого лихорадит от этого так, что просто руки дрожать начинают. Он так скучал по этим губам.
Боже, блять. Он так скучал по этим рукам. По этому дыханию и этому взгляду.
Он так сильно по нему скучал.
— Я больше не хочу тебя отпускать, — на мгновение разорвав поцелуй, сбивчивым дрожащим шепотом произносит Антон, немного нервно поглаживая большим пальцем скулу Арса. — Пожалуйста, позволь мне остаться, — почти умоляюще смотрит он в его синеву, соприкоснувшись лбами. — Я без тебя не справлюсь, Арс… Никогда не справлялся.
Его голос Арсения почти обжигает, пробирает до костей и заставляет выдохнуть что-то похожее на «да», хотя толком ничего не выходит, и он просто кивает.
Поэтому вместо ответа Шаста снова обжигают любимые губы. Арса трясет от невозможных чувств, которые он испытывает к этому сумасшедшему пацану. К этому невозможному, единственному, блять, в целом мире. К человеку, которого он любит больше всего на свете.
Он и не знал, что можно так кого-то любить.
Что хоть в огонь, хоть в воду. Потому что другого такого судьба тебе никогда больше не всучит. Такие подарки она единожды делает. Любимчикам. Своим самым стойким участникам, которые прошли через несусветные тернии, пробравшись к желанным звездам.
Арс кусает губы Антона, сминает их, втягивает в себя. Глушит в себе всё то, что так рвется наружу, потому что боится торопиться. Но будто опровергая его мысли, Шаст на мгновение выпускает лицо мужчины из своих ладоней и, выгнув руки, не с первого раза стягивает с себя промокшую насквозь джинсовку.
Арсений выдыхает в поцелуй дрожащий полустон. От Антона пахнет дождем. Пахнет жизнью, желанием и… домом. От него пахнет домом. Домом, в который хочется вернуться. В котором хочется остаться, что бы ни случилось.
Который он искал так долго, скитавшись целую вечность по миру, не замечая, что этот дом все время был перед самым носом.
Я действительно полюбил тебя насовсем.
Антон встает на ноги, потянув за собой Арса, и, сильнее склонившись к нему в глубоком поцелуе, скользит пальцами вдоль торса мужчины, чувствуя через теплую ткань футболки, как под подушечками пальцев перекатываются напряженные мышцы.
— Черт, — вздрагивая, шепчет в поцелуй Арс, непроизвольно покрываясь мурашками.
— Прости, — непонятно почему извиняется Антон, невольно отдергивая руки, но Попов на это лишь отрицательно качает головой и снова ловит его запястья.
— Нет, не останавливайся, пожалуйста, — просит он, опуская немного влажные ладони Антона себе на грудную клетку и на секунду накрывая своими сверху.
Шаста прошибает от этой, казалось бы, обычной просьбы и этого движения с головы до ног, и от осознания того, что Арс позволяет ему это, сносит крышу. Пальцы Антона снова скользят по футболке вниз, останавливаются у границы штанов, а после ловко ныряют под футболку.
От ощущения теплой кожи под пальцами Шаста самого в дрожь бросает, и он, не в силах справляться с собственными эмоциями, втягивает Арса в новый поцелуй.
Желание захлестывает их обоих совершенно внезапно и резко. Почти неконтролируемо сносит башню и срывает с петель все двери, которые они пытались забаррикадировать в своем сердце, безуспешно спасаясь друг от друга.
Дыхание становится непозволительно тяжелым, кровь шумит в ушах так, что создается впечатление, будто у них не одно сердце, а по четыре у каждого: одно в груди, второе в глотке и по сердцу в каждом ухе.
Арс поднимает руки, помогая Шасту стянуть с себя футболку, после чего Антон, обхватив его за шею, впивается в губы снова и ведет спиной вперед к стоящему рядом дивану, заваливая Арса на спину.
Он снимает джинсы, пинает их куда-то под диван и усаживается верхом на Арса, обхватывая его бедра ногами. Не теряя времени и не давая возможности опомниться, он снова наклоняется вниз и втягивает Арсения в новый поцелуй.
И воздух в комнате почему-то кажется теперь горячим, буквально обжигающим кожу. Антон почти задыхается от мягкости губ, на мгновение отрывается от мужчины и, скрестив руки, стягивает с себя мокрую розовую толстовку, сбрасывая ее куда-то рядом с ножками дивана.
И у него в горле неожиданно резко пересыхает, потому что он ловит взгляд Арса, скользящий по его телу. Арсений впервые чувствует небольшую неловкость от того, что происходит сейчас, в то время как Антон смотрит на него почти властно, даже немного тяжело: совсем не так, как должен смотреть в этом положении.
Арсения заводит это отчего-то только сильнее, поэтому он чуть толкается бедрами вверх, побуждая Шаста привстать, и избавляется от штанов, после чего тянет Антона на себя, изнывая от желания прикоснуться к нему, ощутить на себе его тело и невозможно превосходные губы.
— Арс… — задыхается тот.
— Ничего не говори, — тихо просит он.
Но Антон не слышит, потому что Арс лежит под ним обнаженный, такой блядски невозможный и прекрасный, и Шастун почти задыхается от восторга. Проклятье, блять. Он не смотрит на него, нет.
Он любуется им.
Любуется так, будто это долгожданный подарок, забытый курьером за отсутствием должного адреса для его доставки. Завороженно качает головой и восхищенно шепчет:
— Но ты такой прекрасный. Такой прекрасный, с ума сойти можно.
Эти слова наркотиком впиваются в вены Арсения, и его так захлестывает то, как Антон это говорит, что кажется, будто у него вместо обычной второй положительной по сосудам и капиллярам теперь циркулирует настоящая лава. Попов не может понять, как Антон касается его и не обжигает пальцы, ведь ему кажется, будто он весь, целиком и полностью, пылает.
Шастун снова наклоняется вниз, запечатывая на губах Арса горячий и влажный поцелуй. Поцелуй, в который он вкладывает слишком большое всё и даже больше. И затем перемещается губами ниже, к ямочке под ухом, покусывает линию челюсти, заставляя Арса откинуть голову назад, обводит языком выступающий кадык, пульсирующую вену.
Ведет языком ниже, к ключицам, оставляет пылающие ярко-рубиновым отметины, в то время как Арс скулит под ним, выгибает спину так, что чудом не слышится хруст позвонков, и задыхается от желания так сильно, что сил сдерживаться больше попросту нет.
Антон не прекращает покрывать поцелуями чуть ли не каждую родинку на теле Арса, и тот почти мечется под ним, потрясенный по всем параметрам от яркости ощущений, которые испытывает; иногда затыкает себе рот ладонью либо забрасывает руку за голову, хватаясь за спинку дивана и непроизвольно покусывая кожу на внутренней стороне предплечья, чтобы боль хоть немного возвращала к реальности.
Внезапно Антон отстраняется, вынуждая Арса почти задыхаться от того, что происходит, как утопающего человека, которого будто только что вытащили из воды и оставили на горячем песке приходить в чувство.
В полутьме комнаты слышится странное шуршание, звон колец и какой-то щелчок, на что Арс тут же реагирует, глядя на сидящего на нем Антона. Непонятные звуки находят своё объяснение почти сразу: Антон смазывает пустые от колец руки, и от трепетного, но одновременно наполненного почти диким желанием взгляда пацана Попова чуть ли не ведет в сторону.
Антон снова горячо целует влажные губы, привстает на колени, поглаживая тыльной стороной ладони внутреннюю сторону бедра Арса и вынуждая того покрыться мурашками и развести ноги в стороны, позволяя устроиться между ними.
Антон закидывает его ногу себе на талию, и неожиданно для Арса чуткие пальцы Шаста осторожно поглаживают его сжавшиеся мышцы и неторопливо проникают внутрь.
Арс с шипением втягивает сквозь сжатые зубы воздух, задыхается от ощущений так, что ломит легкие, и почти до боли кусает губы, зажмуривая глаза и впиваясь в кожу на плечах пацана так сильно, что белеют подушечки пальцев.
— Черт возьми, — сбивчивым шепотом произносит Шаст, глядя на такого охуенно потрясающего Арса, почти скулящего под ним. — Ты прекрасен. Ты так прекрасен, пиздец просто.
Арсений запрокидывает голову и до крови прикусывает губу. Его потряхивает от непривычных ощущений, ему их слишком много. Слишком, блин, много, но одновременно с этим хочется больше, гораздо больше.
Он зажмуривается до кругов перед глазами и искр в сознании, потому что видеть, как Антон подготавливает его для себя, и не кончить при этом — почти невозможно.
— Подожди, — внезапно сбивчиво бормочет Арс, стараясь хоть немного привести себя в чувство. — Подожди…
Антон сразу же останавливается, с легким беспокойством глядя на него:
— Больно? — немного хриплым от желания, но в то же время взволнованным голосом спрашивает он.
— Нет, — качает головой Арс, обхватывая правой рукой шею Антона и притягивая его к себе невозможно близко. — Я просто хочу смотреть на тебя. Хочу видеть сейчас твои глаза.
Признание срывается с языка само, и не нужно конкретизировать, чтобы понять, что именно хотел сказал Арсений. Все и так понятно.
Антон напряженно замирает возле входа, смотрит в эти родные, такие блядски нужные глаза и хочет только одного — видеть эти глаза каждый день до конца своей гребаной жизни.