Глава 12. "Выбирай" (2/2)

Антон прожигает спину Сережи взглядом, а после не выдерживает, понимая, что страшно нуждается в никотине. Перед тем как захлопнуть дверь кофейни, он слышит, как Матвиенко тихо, но четко произносит:

— Юль, нам надо поговорить.

Мы собираем себя по кусочкам, забирая осколки разбитого тела других.

Кьяра хохочет над действиями Симки и Нолика, а Шаст поудобнее перехватывает телефон, вытягивая страшно уставшие ноги. От коньков он ой-как отвык, а если начистоту — и не привыкал вовсе, и следующие пару дней, он был уверен, ему будет тяжеловато ходить.

Бусинка явно выбилась из сил, да и время уже было позднее, но девчонка явно была в диком восторге от того, что почувствовала себя настоящей Эльзой, поэтому Арс уже предвкушал, как ребенок без сил пропадет в мире снов до самого утра, стоит только искупать ее бонусом в ванной со специальной детской пеной.

Кьяра то и дело зевает, и под конец третьей серии Фиксиков уже вовсю клюет носом. Шастун выключает этих странных человечков и укладывает голову девочки ровно, чтобы во время движения она не пострадала, а после каким-то волшебным образом изловчается, чуть ли не согнувшись в три погибели, и перелезает на переднее сидение.

Арс улыбается, когда пацан ведет себя дальше так, будто всё это время тут и сидел и ничего странного не произошло, а после негромко включает дорожное радио и откидывается на спинку чуть прикрыв глаза.

И на одном из даже слишком долгих светофоров Шаст нашаривает в полутьме салона ладонь Арса и, чуть гремя браслетами, переплетает с ним пальцы, не открывая глаз. Светофор горит действительно долго, и потом оказалось, что в начале дороги, на перекрестке, Мазда впечаталась в багажник Ауди.

Судьба щедро дарит нам счастливые моменты, заранее зная, что заберет в итоге намного больше.

Арс доносит сонную малышку до квартиры на руках, в то время как Антон дотаскивает пару здоровенных пакетов с продуктами на своих двоих. Арс переодевает девчушку в пижаму и, включив лампочку с диодным ночным небом, оставляет щелку приоткрытой двери, без сил плюхаясь на диван рядом с пацаном.

Они ничего друг другу не говорят. Им не нужны слова, чтобы показать, что между ними происходит.

Что-то ведь происходит, верно?

Шастун просто включает рандомную передачу — и это даже, блин, не футбол — и так же молча берет Арса за руку, прикладываясь щекой к его волосам в тот момент, когда он опускает голову ему на плечо.

Тихий вечер, наполненный счастьем и некоторой гармонией плывет по трехкомнатной квартире мягкой пеленой, как вдруг Шаст поднимает голову, внимательно вслушиваясь.

— День нелегким был —

И вот приходит ночь,

Чтоб ему помочь

Набраться новых сил.

Арс тоже поднимает голову и чуть хмурится, медленно поднимаясь на ноги и начиная тянуть Шаста за собой. Он выпускает руку пацана и медленно идет к детской. И теплые, мягкие звуки возобновляются.

— Ветерок дневной,

Свернувшийся в клубок,

Отдохнуть прилег —

Мир полон тишиной.

Арсения пробивает дрожью, когда он улавливает слова, как можно тише подбираясь к детской. Антон видит, что у него руки все в мурашках, и понять не может, что случилось. Попов замирает возле двери, ведущей в комнату малышки, и не шевелится.

— Завтра день придет —

И солнечным лучом,

Как золотым ключом,

Дверь утра отопрет.

Шастун широко распахивает глаза и непроизвольно открывает рот, когда до него наконец доходит, почему Арс почти побледнел, и руки у него дрожать начали. Попов повернулся к пацану, а в глазах у него стояли слезы. Такие счастливые слезы, что у Антона в горле у самого запершило.

Арсений так искренне улыбался сквозь пелену слез на глазах, что казалось, будто вот-вот из-за ночных облаков появится радуга.

— Моя колыбельная, — одними губами дрожащим шепотом произносит он, и у Шаста в груди взрывается что-то теплое, заполняя собой каждую клеточку тела. — Это моя колыбельная…

Прошло много времени прежде, чем это случилось. Несколько месяцев понадобилось маленькой девочке, чтобы перешагнуть через невидимый психологический барьер, который она самостоятельно непроизвольно возвела, когда у родителей начался разлад.

Но это случилось.

Кьяра снова начала петь.

***</p>

Духовка нагрелась до нужной температуры уже довольно давно, но у Иры из рук все валится, она ничего не успевает и толком не может понять, с какого перепугу у нее так обострились нервы. С другой стороны — прекрасно понимает, просто бегает от этой мысли, как настоящая трусиха.

Противень с тонко нарезанными ломтиками картофеля и мясом уже был почти до конца заполнен необходимыми приправами, и Ира, заправив за уши волосы, довольно выдохнула. У нее на сегодня целый сценарий разработан.

Пора снова брать бразды правления в свои руки.

Наблюдать за тем, как все идет под откос, она уже больше не могла, и пускать всё на самотек было попросту глупым решением, учитывая тот факт, что рычагов давления на Антона, коих раньше у нее было с десяток, если не больше, у нее почти нет.

Был только один.

Последний, решающий.

Единственный козырь в рукаве Кузнецовой.

И она сама даже толком не подозревала, что владела этим козырем. Не представляла до тех пор, пока ей его не показал человек, который помощь оказывать явно не собирался.

Но все равно сделал это.

У нее тем утром рвануло терпение окончательно, а нервы обострились донельзя. Казалось, что чертово чувство собственности выгрызло в ее сознании здоровенную такую дыру, залатать которую уже никогда больше не удастся.

Как бы Ира ни старалась отвлечься от этой мысли — у нее не получалось. Антон был счастлив. Счастлив, но не с ней.

И у нее аж небо свербело от осознания, что ее променяли.

Кузнецова понимала, что с этим явно что-то делать надо, но конкретного плана действий у нее не было. Была только агрессия. Хроническая, безграничная. Гадкое чувство, которое пропитало ее насквозь.

Ее разрывали токсичные чувства. И она не тонула в них; она отрастила жабры.

Ира не знала, что двигало ей в тот момент, когда Антон оставил мобильник на тумбочке и снова исчез ненадолго в ванной.

Но схватить телефон Шаста и ввести давно увиденный исподтишка пароль ей не составило никакого труда, и буквально через пару минут гаджет уже лежал на своем месте, а у нее в памяти был адрес человека, который поставил всю ее жизнь под угрозу.

У Кузнецовой все мысли были забиты этим, блять, Арсением. Человеком, из-за которого у нее вся сладкая жизнь превращалась в одну огромную бочку дегтя. Ира чуть не поссорилась на этой почве с Лешей, хотя тут дело было не только в этом.

Она по-прежнему считала, что сияющая, как ебаное солнце Оксана — его рук дело. И от этого ей хотелось разораться в голос. Потому что ее заменяли. Отодвигали в сторону, вдоволь наигравшись.

— Я останусь, — покрывая болезненными поцелуями шею девушки, произнес Леша, прижимая Иру к стене. — И это не вопрос.

— А мне кажется, — увиливает от ощущений Кузнецова, вылезая из его хватки, — что должен быть вопросом.

Леша нахмурил брови, непонимающе глядя на скрестившую на груди руки девушку. Ее поведение становилось с каждой неделей все запутаннее, и она постепенно превращалась в среднестатистическую девушку, которая начала выносить ему мозг со всей присущей ее личности мастерством.

— Блять, да ты опять начинаешь? — закатывает глаза Леша, цокая языком.

А у Иры перед глазами не он, а сияющая, блять, Оксана, которую она видела неделю назад. Сверкающая, как новый пятак, и говорящая, будто на повторе:

«…в браке второе дыхание открылось. думала, не суждено. рада, что ошиблась…»

И Кузнецову колошматит от этого; трясет просто. И это никакая, блять, не любовь. Это никакие не чувства. Это зависимость. Безбашенная, ментальная зависимость от человека и того факта, что он под запретом.

— Выбирай, — выплевывает слова Ира и крепче сжимает предплечья руками, впиваясь наманикюренными ногтями в слегка смуглую кожу. — Выбирай, мать твою.

У нее ресницы дрожат — на их кончиках осела злоба. Она чувствует какой-то здравой частью сознания, что говорит хуйню, потому что знает: Леша от Оксаны не уйдет, как и она от Антона не сможет.

Это аксиома.

Он за дом держится, за очаг и постоянство. Наиграется в мотеле с Ирой вдоволь — и на денек домой бежит, под бок, как последняя придорожная сука. Жену целует в лоб, в макушку солнечную носом утыкается, а сам девчонкой пользуется — как пить дать.

А Оксана ловит эти крупицы внимания, наверняка думает, что Леша любит, как она. Чисто, открыто, по-детски почти — безбожно. А Леше похуй, Леша, блять, за ответственностью в очередь не вставал, ему и без нее заебись живется.

Вот он и уплетает за обе щеки горячий ужин девчонки, надевает на себя отглаженные брюки и чистую рубашку, а потом снова бежит к Кузнецовой. И Ира понимает. Понимает, блять, это со всей ясностью, а поделать ничего с собой не может.

Потому что такая же, блять.

Два сапога, сука, пара.

Она за Шастуна держалась успешно полтора года обеими руками, хватки не ослабляла, потому что все держала под контролем. Медийный парень ей нужен. Отпускать такого — себе дороже. Но сейчас она заигралась так, что не заметила, как все на библейской, блять, скорости пошло под откос.

У тебя больше нет возможности вернуть всё на круги своя.

— Хуйню говоришь, — качает головой Леша, и Ира знает, что он прав.

— Тогда сегодня ты останешься не у меня, а у своей жены, — холодно бросает Кузнецова, прошиваясь своими же словами насквозь.

Потому что она не хочет, чтобы он ее оставлял.

Но Леша уходит. Уходит, ведь Леше похуй. Перебесится, сама позвонит — он знает.

А у Иры внутри все холодеет от хлопка злоебучей входной двери и пустоты в квартире, где живет она фактически одна. Ире хочется закричать в голос и сорвать его ко всем чертям, только бы полегче стало. Потому что она, кажется, вляпалась в то, на что совершенно не рассчитывала.

Она просто хотела адреналина, но не заметила, как в нем погрязла.

Ира остается в гостиной до тех пор, пока Антон не выходит из ванной, пока не хватает телефон с ключами от машины и не бросает ей сухого: «Я на съемки технички». И затем она срывается с места.

В кармане черных джинс прямо через ткань ее кожу обжигает смятый листок с адресом, который она записала из телефона Антона. Судя по последним сообщениям, техничка сегодня только у него, а этот самый Арсений сейчас дома.

Кузнецова выходит из подъезда, вливаясь в морось ноябрьского утра, и просторный двор прорезается звуком сигнализации автомобиля. Девушка ежится от холодной мороси, которая мелкими иглами впивается в кожу, и залезает в салон автомобиля, вставляя ключи в зажигание.

Она вытаскивает сложенный вчетверо листок и долго-долго смотрит на него, отчаянно стараясь мыслить здраво и взвесить заранее все «за» и «против». И у нее не получается. Ира вбивает адрес в навигатор и переключает передачу, трогаясь с места.

Серая осенняя Москва на удивление просторная, и пробок фактически нет. Или навигатор так качественно выбрал дорогу, или просто судьба смеется ей в лицо, сокращая время встречи до минимума. Тут скорее второе, Ира почему-то была в этом уверена.

Когда приятный женский голос оповещает о том, что она прибыла на место, Ира глушит двигатель и выходит из машины. Какое-то время она просто стоит возле нее, опустив руки на водительскую дверь и глядя в окна нужной ей квартиры, но после решает покончить с этим, разобравшись раз и навсегда.

Ира Арсению не проиграет. Ира Арсению его не отдаст.

Кузнецовой везет этим утром не по-детски, и она успевает зайти следом за пожилым мужчиной через домофонную дверь, избежав необходимости звонить ему в квартиру. И отчего-то такая маленькая деталь только добавляет ей уверенности, когда она стучит в квартиру Попова.

Сердце колотилось у нее в глотке, а ладони вспотели, как у первоклашки, вышедшей впервые на сцену со стихом на первое сентября. Сначала было тихо, и никаких звуков по ту сторону двери не было, но буквально секунд через десять дверь всё-таки открылась.

Арс явно в ту же секунду пожалел, что не посмотрел в глазок. Пожалел по всем, блять, параметрам. Потому что одно дело — видеть ее мелькающие в ленте инстаграма фото, и совершенно другое — лицезреть это самое лицо на пороге своего дома.

Попов кашлянул.

— Я не верю в Бога, простите, — порывается закрыть дверь Арс.

— Эй, какого черта?! — хватается за нее Кузнецова, хмуря брови.

— И пылесос мне вакуумный тоже не нужен, — совершенно серьезно говорит Попов.

— Ой, да не притворяйся! — саркастически качает головой Ира, снова чуть дергая дверь на себя, в результате чего Арс поддается и ослабляет хватку. — Мы знаем друг о друге чрезмерно дохрена, несмотря на то, что виделись вживую всего раз в офисе Добровольского.

Арс прижимается рукой к дверному косяку и скрещивает руки на груди, чуть вздергивая подбородок. «Давай, попробуй. Скажи мне хоть что-нибудь», — читается по его взгляду, и Кузнецова вмиг теряет добрую часть запала.

Она пришла сюда с конкретной целью — поставить его на место, но она не учла одну маленькую деталь: она не знала его слабых сторон, она видела только его мощнейший фасад. Арсений понимал, какого рода разговор им предстоит, и готов был опустить ее, если потребуется, потому что она не имела права выставлять права на него.

Антон не ее собственность.

Арсу даже смешно было от того, что она совершенно не понимает очевидного: Антон в ней ни капли не нуждается.

Молчание почти становится маленькой победой, и Ира переминается с ноги на ногу, безуспешно стараясь подыскать хоть какие-то слова. Стараясь найти хоть какой-нибудь козырь. У нее козыря не было.

Но внезапно Арсений ненароком отдал ей свой.

— Папочка, а кто это пришел? — звонким эхом рассыпается голос Кьяры в подъезде, и Ира от удивления распахивает глаза, вздрагивая так, будто ее пронзили разрядом тока.

Попов чуть подается вперед, когда Бусинка обвивает его ногу руками, выглядывая в коридор и глядя на реально охуевшую от происходящего Ирину.

— Здравствуйте! — улыбается малышка, сверкая синевой восхитительных глаз.

И Арс думает: пиздец.

И Арс думает: если она только посмеет коснуться Кьяры…

— Принцесса, иди к себе, папе надо поговорить, — гладит он по голове девочку, не сводя напряженного взгляда с потерянной Иры, которая девчонку сканировала так, будто наконец сложила два и два.

Кьяра послушная девочка, поэтому она кивает и убегает в гостиную, из которой доносятся звуки мультфильмов. Да только Ира этих звуков не слышит. Она переводит взгляд на Арсения, чуть приоткрыв рот, и молчит около трех секунд.

И затем в ее сознании явно случился взрыв.

Она все поняла. Она всё, блять, поняла.

Кузнецова не выдерживает свалившегося ей на плечи козыря, и ее внезапно распирает на почти истеричный хохот. И только потом Арс понимает, что из ее легких вырывается вовсе не смех.

Это была насмешка.

Попов неимоверным усилием воли не позволяет себе нарушить правила хорошего тона и просто закрыть перед ее носом дверь и больше никогда ее к этому дому не подпускать, но смех девушки вдруг резко обрывается, и она почти с вызовом смотрит Арсу в глаза.

— Ты ему нахрен не нужен, — чуть качнув головой, гулким эхом по подъезду разбивает она слова. — Ему нужна она, — стреляет она глазами в гостиную, где Кьяра, сидя на полу с Тигрулей, с упоением наблюдает на экране за диснеевской принцессой.

Иру разрывает от злобы. Иру разрывает от радости. Ира знает, как победить.

— Девчонка его отрада, — добивает Арсения Ирина и делает полушаг назад, растягивая губы в змеиной улыбке и качая головой, — не ты…

Она не дает ему вставить ни слова, потому что в следующее мгновение мчит по лестнице вниз. У нее улыбка с лица не сходит, и сердце в бешеном ритме заходится. Теперь у нее был рычаг. Красная кнопка, которая спасет ей жизнь. Да, для этого нужно будет время, но она согласна его потратить.

Ты не той бросил вызов. Ты не с той затеял войну.

Ира ставит в духовку противень с будущим ужином и идет в спальню, чтобы переодеться. Нет, сегодня на ней не будет сверх шикарного белья. Не будет обтягивающей майки и коротких шорт. Сегодня она будет другой.

Потому что эта Ирина ему больше не по душе, а это значит, что придется примерить новую маску.

В замочной скважине дважды поворачивается ключ, и Кузнецова немного нервно поправляет на столе столовые приборы, расправляя на себе широкую коричневую футболку Антона и на скорую руку завязывая на макушке свободный пучок.

Шастун замирает у входа в квартиру и принюхивается. Пахнет едой. Вкусной, приготовленной на плите едой. Парень немного хмурится. Ира всегда умела готовить, и первые шесть месяцев отношений показывала это если не три раза в неделю, то хотя бы два.

Затем она стала готовить реже, а последние полгода все ограничивалось кафе, пиццей или уже готовой едой. Шаст и забыл этот запах. Парень снимает ботинки, оставляет на вешалке куртку и, со звенящим звуком поправив челку, осторожно выглядывает из коридора на кухню.

— Привет, — негромко произносит Ира, стоя возле плиты и немного напряженно улыбаясь. — Кушать будешь?

Шастун немного удивленно приоткрыл рот, совершенно, блять, не понимая, как на это реагировать. Если уж быть до конца откровенным, то «отношения» с Ирой давно перестали быть таковыми, как обнаружил для себя это Шаст.

Дома его почти не бывало, они буквально перестали разговаривать, и все их (недо)отношения варьировались в данный момент исключительно на том, что они по-прежнему жили вместе.

Хотя и тут вопрос спорный. Шаст большую часть времени проводил у Арса… И пацана эта мысль отрезвила.

Пожалуй, как раз в эту самую секунду Антон внезапно понял, что сделал. Да, он не хотел находиться рядом с ней.

Но про ее чувства он совсем забыл.

— Да, конечно, — кивает Антон, чуть кашляя и потирая указательным пальцем нос, после чего садится за стол, совершенно не понимая, чего ждать.

Но Ира вдруг облегченно выдыхает, улыбается белозубой улыбкой и тут же начинает суетиться у плиты, чтобы положить ему ужин. И она такая вся домашняя в этой его футболке и с этим пучком на голове, что не по себе становится.

Антон смотрит на нее, и у него складывается ощущение, что он вернулся в две тысячи шестнадцатый год.

И он вспомнил. Вспомнил, почему на нее тогда посмотрел. Потому что она была такая в самом начале. Ершистый характер, откровенные фотосессии и обтягивающие вещи появились в ее жизни позднее, поэтому в эту самую секунду он видел ту самую Иру.

Девушку, в которую он влюбился в шестнадцатом году. Которая смущенно опускала глаза, когда он делал ей комплименты. Которая не беспокоилась, когда волосы завивались от дождя и страдала укладка.

Вот какая была перед ним Ира.

Шаст улыбнулся и тихо выразил слова благодарности, когда она поставила перед ним тарелку с горячим ужином и села рядом, не зная, куда девать собственные руки. На кухне повисла тишина. Антон слышал, как пережевывал собственный ужин.

Очень вкусный, к слову.

Недосказанность, напряженность и непонимание стоят между ними невидимым щитом, и Ира понимает, что начало уже положено, и нужно только постараться как можно более точно подобрать слова, чтобы все вернулось на круги своя.

— Тош, — произносит она, глядя вниз и нервно начиная перебирать пальцами край салфетки, — я по тебе очень сильно скучаю…

И у Шаста ужин поперек горла встает.

У нее в голосе было столько тоски, что непроизвольно хотелось самого себя отчитать за невнимательность к ней. Она же осталась в этом доме совсем одна. И Антон непроизвольно проводит параллель. Оксана тоже была одна. И к чему это привело?

Антон вспоминает про ситуацию между Сережей и Оксаной, представляя себе, что так могло бы случиться с Ирой и… Ничего.

Пацан понимает, что все равно глухо. Что к Ире он больше ничего не чувствует, причем довольно давно. Но рвать с ней вот так… По-свински. Он не может так с ней поступить.

Она этого не заслуживает.

Шастун откладывает вилку; в грудной клетке кто-то начинает надрывно скулить. К девушке у него просыпается жалость. Воющая, вселенская жалость. Так, что ребра болеть начинают.

— Я тебя теряю ведь, Тош, — продолжает она, — ты мне лучше сразу скажи, если хочешь расстаться, не тяни до последнего, я же не выдержу… — дрожащим голосом произносит она, и в глазах у нее закипают слезы.

— Ир, ну ты чего…

Не твоя вина, что мое сердце тебя не любит. Не твоя вина, что твое сердце любит в ответ.

Девчонка сжимается вся, ломается на глазах. Плечи Иры начинают дрожать, а губы изломляются в плаксивом оскале. И Шаст понимает, что не может сейчас все оборвать. Не получится у него, не так он был воспитан.

А в следующее мгновение он делает не то, что он хочет, а то, что нужно ей. И губы Антона почти горят, когда их касаются слезы с губ Ирины. Пацан даже немного морщится, потому что чужое это.

Не родное; не то.

Но он целует ее и старается отключить все мысли. Потому что она всё еще его девушка.

Потому что она ни в чем не виновата.

И Антон дает себе слово, что это последний раз. Что он всё с ней обсудит завтра, расставит все точки и не будет тянуть до последнего, как Матвиенко, который, сам того не подозревая, расхуярил все живое в радиусе трех километров, похерив несколько жизней.

Это ничего не значит. Это все в последний раз.

И дверь в спальню за ними закрывается, а на столе стынет так и не тронутый ужин.

«…я всегда буду тебя держать; я никогда не смогу тебя отпустить…»

Но все мы знаем одно железное, проверенное временем правило: никогда не говори «никогда».