Глава 12. "Выбирай" (1/2)
— Это не опасно? — взволнованно произносит Антон, держа перед собой на вытянутой руке совсем крошечные коньки.
— Тош, ну она сама попросила, — отзывается Арс, усаживая девочку себе на колени и снимая с нее осенние сапожки.
— Я буду как Эльза! — вскидывая руки вверх и запрокидывая голову, смеется Кьяра, и шапка, до того момента нормально сидящая на ней, благополучно съезжает на глаза.
Шастун усмехается, протягивая один из коньков Арсу, и заботливо поправляет крохе шапку, после чего чуть касается кончика ее носа указательным пальцем.
— Слава богу, мы «Моану» не посмотрели, — отшучивается он, — аквапарка бы мое сердце не выдержало.
Попов согласно кивает и улыбается, хотя его передергивает от одной только мысли, что ребенок будет баландаться в общественном бассейне. Он откровенно рад, что решил вчера вечером включить Кьяре «Холодное сердце». Коньки безопаснее будут.
Наверное.
— Шаст, — немного ехидно зовет его Арс, и пацан оборачивается, глядя ему прямо в глаза.
В его зелени можно ослепнуть.
— Ау?
— А ты сам-то кататься умеешь?
Арсений какой-то частью сознания надеется, что Шастун сейчас стушуется и сознается, что на коньки не вставал ни разу. Ну хоть что-то он, блять, должен не уметь. Нет, правда. Если он и на коньках умеет кататься, то это ебаный край.
— Подростком катался, — пожимает плечами Антон. — Не особо зашло, падать больно высоко, — хохочет он.
Арс, не сдержавшись, нервно усмехается и отводит взгляд в сторону. Пацан умеет в этой жизни одно большое всё. И Попова почему-то разрывает.
Разрывает от переполняющих чувств к нему.
Шаст замечает перемену его настроения и чуть щурится, стараясь понять, что заставило Попова так отреагировать.
— Что? — чуть улыбаясь, качает головой пацан.
Попов снова улыбается, завязывая шнуровку на правом коньке девчонки, в то время как та перебирает пальцами завязку на капюшоне его толстовки. Антон наблюдает за тем, как Бусинка задумчиво сидит на руках у Арса, и думает только об одном.
Он никогда не сможет оставить ее.
Ни при каких обстоятельствах, что бы ни случилось. Разве что если только его мир рухнет или перевернется от абсолютно непредсказуемого поворота в его жизни, погребая под собой все живое.
— Ничего, — поворачивается к нему Арс, не в силах сдержать улыбку.
А выглядит так, будто не ничего, а всё.
И Шаст улыбается в ответ. Блин, так улыбается, что хочется кричать. А еще хочется сорваться, сгрести в охапку его безразмерное худи и впиться в солнечные губы, прошиваясь их светом насквозь.
Кусать их, терзать и не отпускать Антона от себя ни на одну гребаную секунду, потому что…
Потому что.
Без пацана для Арсения мир тут же погаснет. Без пацана для Арсения мир просто исчезнет.
Они стараются не торопить события, хотя и глушат всё чаще слишком вспыхивающее желание, кусая губы в ночи и комкая в пальцах простынь. Они пытаются делать все плавно, беспокоятся, что нарушат личные границы друг друга, поэтому держатся на негласно проведенной дистанции, которую сами же все чаще нарушают.
Арс без Антона и Кьяры уже жизни не видит.
Попову кажется, что на жизнь он без них не смотрел вообще.
Антон видит в глазах Арса такую бурю, что перехватывает дыхание. Он ныряет в это аномальное явление добровольно, чуть придвигается ближе, а взгляд сам останавливается на его губах. Таких красивых, блять, губах, что можно намертво пиздануться.
До него поцелуи были неправильными. До него поцелуи были чужими.
В глотке внезапно пересыхает, поэтому Антон машинально скользит кончиком языка по пересохшей нижней губе. И Арса буквально замыкает от этого. Он чуть склоняет голову вправо и подается вперед, порываясь позволить своим легким впитать его выдох целиком, но…
— Пошли кататься! — внезапно дергается на руках Арса девчонка и запрокидывает голову вверх, отчего Арс шарахается от Антона так, будто тот — пороховая бочка, а на губах Попова шашка с динамитом.
Пацан немного истерично хохочет, закрывая лицо руками, и чувствует себя в этот момент наивным влюбленным подростком, ведь… Они сейчас просто взяли и забыли о девчушке, потому что снова чуть не утонули друг в друге.
И Антону становится еще смешнее, когда он понимает, что у Арса щеки залились краской. Боже, кто тут еще влюбленный подросток, оказывается. Кьяра елозит на коленях Арса, а после закидывает ручки вверх, запрокидывает голову и, обхватив лицо папы ладошками, целует его в кончик подбородка.
И это прошибает молнией насквозь.
Затем как ни в чем не бывало девчушка старается слезть с его коленей, совершенно позабыв о том, что на ногах у нее коньки. Шаст тут же реагирует на это и ловит непоседу буквально за секунду до неизбежного, после чего подбрасывает в воздухе, как делает это обычно, и Кьяра заливисто хохочет.
— Вот же непоседа, — смеется Шастун, усаживая девочку себе на шею. — С ума меня чуть не свела.
Кьяра обвивает руками голову Тоси и прикладывается к его макушке щекой, чтобы удержать равновесие, а Антон придерживает ее ножки и кивает будто выпавшему из реальности Арсу в сторону катка.
— Ну что, пойдем? — улыбается он, и Арс поднимается на ноги.
Искусство хождения в коньках постигли единицы, и в их число явно входит Антон, который не только сам ловко идет, но еще и успешно отвечает за безопасность девчонки, в то время как Арс чуть ли не вдоль бортика передвигается.
Ему, откровенно говоря, немножечко ссыкотно навернуться со своей высоты в сто девяносто сантиметров, хотя о таком должен беспокоиться Шастун, ведь его природа почти двумя сотнями наградила.
И Арс ловит себя на мысли, что паникует уже здесь, а ведь на лед он даже не вышел. Попов облизывает губы, когда Антон осторожно спускает девчушку с шеи и, взяв ее теперь на руки, выходит на лед, осторожно отъезжая от прохода вдоль бортика.
Кьяра завороженно смотрит на то, как мчат на всей скорости мимо нее лихие подростки, отчего из-под коньков вырываются непривычные для нее звуки, а лезвия всякий раз тонким слоем срезают пласт инея с идеальной закрытой арены. В глазах Кьяры загорается неподдельный интерес.
Девчонка что-то тараторит Тосе, одновременно хлопая в ладоши, пока тот кивает и хохочет, и Арсу ужас как хочется узнать, что она говорит, да только его единственная мысль в момент, когда его нога шагает на лед: «Блять, если упаду — костей не соберу».
Держась за бортик, он всё же добирается до точки назначения и, в очередной раз чуть не потеряв равновесие, останавливается возле них, натягивая посильнее шапку и поправляя челку.
— Блин, а тут холодно, — замечает он, тут же поправляет Кьяре шарф и проверяет, плотно ли закрыты шапкой ее уши. — Может, всё-таки не надо?..
— Арс, — устало улыбается Шастун и впивается в синеву Попова своим взглядом. — Всё будет нормально, — кивает он. — Мы ее научим.
Он поворачивается к девчушке, которая безостановочно следит за мелькающими мимо нее людьми, и ее явно уже разрывает: ей не терпится встать на коньки.
— Мы ведь научим тебя? — чуть подбрасывает на руке Кьяру Антон, и Бусинка улыбается.
— Я буду как Эльза! — снова сияет она невозможной улыбкой, и Шаст осторожно опускает ее на лед.
Арс напряженно наблюдает за действиями пацана.
— Тут очень скользко, — предупреждает тот. — Но я буду тебя держать. И папа тебя держать будет. Не бойся, хорошо?
И Антон соглашается с собственными словами.
Я всегда буду тебя держать. Я никогда не смогу тебя отпустить.
Кьяра кивает, до побелевших костяшек сжимая указательный палец Антона, которому приходится почти пополам согнуться, чтобы девчушка за него держалась. Арс, не отпуская бортика, берет малышку за правую руку.
Арс ожидал от этого опыта всевозможные развития событий, он даже перед выходом зашел на ютуб и посмотрел пару роликов с оказанием первой медицинской помощи. И не только для ребенка, но и… для себя.
Попов по жизни чувствовал себя коровой на льду, но, кажется, ему просто постоянно попадались неправильные учителя.
Антон показывает Арсу, как надо передвигать ногами, чтобы получалось синхронно с ним, и сначала эффекта от уроков пацана с гулькин нос, но спустя минут пятнадцать начинают появляться первые ощутимые плоды.
Арс ловит ритм, даже считает вслух, передвигается плавно, осторожно. И спустя еще несколько минут Попов наконец может оставить бортик позади. Они оба не выпускают маленьких ладошек Кьяры из своих рук, и девчонка звонким колокольчиком смеется на всю ледовую арену, когда два папаши везут ее за руки по льду, а она всё повторяет: «Я — Эльза!»
Попов привык ко льду, и, оказывается, не такой уж тот и страшный, а пару раз приземлиться на пятую точку — даже эффективно и продуктивно; это подталкивает его рычать на проезжающих мимо школьников, чтобы объезжали стороной, а самому избегать крутых поворотов и стараться никого не обгонять без крайней надобности.
Они даже меняются, и Шаст, согнувшись чуть ли не вдвое, едет задом наперед, держа девчонку за обе руки и позволяя ей «ловить волну».
Улыбка не сходит с губ девчонки, а ямочки на ее щеках и каждая смешинка штопают душу Антона аккуратными стежками, залечивая трижды нанесенные острым ножом удары прошлого.
Шастун улыбается, ловит губами каждое мгновение и запечатывает их в сознании, осторожно складывая воспоминания в самый надежный ящик, потому что знает: ничто не повторяется дважды, и нужно хватать голыми руками каждый миг, не боясь обжечься.
И один из таких моментов навсегда останется не только в мыслях Антона, но и в его сердце. Потому что, когда девчушка рвется куда-то в сторону и чуть не падает, Шаст не справляется с собственными ногами и смачно наворачивается, утягивая за собой остальных.
Бусинка удачно приземляется ему прямо на грудь, потому что руку малышки он бы все равно не отпустил, а вот Арс эпично растягивается рядом, неуклюже растопырив ноги.
— Блин, — скулит Попов, а самого разрывает от смеха, — я слишком стар для всего этого, — приподнимается на локтях, морща нос.
— Ты че, придурок, что ли? — хохочет Шастун и ставит раскрасневшуюся от переполняющих позитивных эмоций девчонку на ноги, поднимаясь сам.
После чего протягивает руку Арсу, и тот, комично поломавшись, как девочка, вкладывает свою руку в ладонь Шаста и встает на ноги не с первой попытки. Они снова вливаются в ритм катка, и оба даже не понимают, что идут рука об руку, переплетая пальцы.
Шастун счастлив.
Безгранично, безумно, блин, счастлив.
Но он понимает, что счастье это в границах этого катка. И в четырех стенах квартиры Арса.
И чувство ебаной тревоги, поселившееся где-то глубоко внутри, грызет его, как червь — яблоко, разрастаясь в геометрической прогрессии, будто рак, который вовремя не остановили катастрофически необходимой организму химиотерапией.
Ощущение грядущего несчастья повисает над Шастом грозовым облаком, только пацан никак не может разобрать, что оно из себя представляет. Подавляющее большинство вариантов вертится у Антона вокруг Оксаны, а на самого себя даже сил как таковых нет, потому что все мысли забиты подругой.
Подругой, на которую Шаст фактически положил здоровенный такой детородный орган, потому что, сам того не подозревая, отдавал всего себя работе и Арсу с Кьярой. Пацан даже не задумывался, когда не приезжал домой к подруге, с которой рука об руку со школьной скамьи прошагал, совершенно не понимая, как она в нем нуждалась.
Да и Серега, чертов, блять, мудозвон, только масла в огонь подливал своим молчанием. Если уж быть откровенным, то Антон чувствовал себя последней мразью, потому что он струсил. Он боялся заговорить с Оксаной.
Боялся смотреть ей в глаза, потому что знал: она поймет, что он от нее все это скрыл.
Эти тревожные чувства обостряются несколько дней назад, когда — по счастливой, блять, случайности — Шастун встречает Сережу в одном из кафе за разговором с человеком, которого он чертовски давно не видел.
— Юль? — прищурившись, окликает Шастун, и девушка отрывается от своего собеседника, в котором Шаст не сразу признает — богатым, блять, будет — Матвиенко, после чего рассеянно моргает.
— Ой, Антон? — не сразу узнает она, поднимаясь с места, а после расцветает в немного печальной улыбке. — С ума сойти, будто сто лет не виделись.
Шастун заключает девушку в легкие объятия, в то время как его взгляд пронзительной зеленью простреливает у Сереги две здоровенные дыры во лбу, и тот почти позорно прячет глаза.
Антон сглатывает. Антону это не нравится.
— Как твоя командировка? — стараясь войти в образ вечно счастливого человека, спрашивает он.
— Ох, столько всего нового для себя открыла, ты просто представить себе не можешь. Думаю, что теперь углублюсь в изучение китайского, — отвечает Юля, слегка кивая и сияя белоснежной улыбкой, после чего мельком бросает взгляд на съежившегося за столом Сережу и снова возвращает свое внимание Антону. — Ну, после свадьбы, разумеется…
И в голосе ее никакой предсвадебной эйфории нет, что не совсем типично для отчаянно счастливой невесты.
Возможно, потому что Юля не совсем счастлива. Возможно, потому что Юля совсем не хочет быть невестой.
Юлия Топольницкая — переводчик. У нее за плечами годы упорного труда, стертые об старые словарики англо-русского, эстонско-русского и испанско-русского языка подушечки пальцев и посаженное за вечной работой с документами до самой ночи зрение.
Она упорно училась, чтобы упорно трудиться всю свою жизнь. Юля — трудоголик. Ей не составит труда сесть и перевести договор мелким восьмым шрифтом из испанского посольства для очередной фифочки, которая хочет погреть свою пятую точку на берегах Средиземного, если виза нужна уже на руки в течение суток.
Наверное, поэтому Юлю выцепило из той абсолютно неприбыльной шарашкиной конторы нормальное агентство по международным отношениям, где она смогла раскрыться на все сто. В новой фирме за Юлю держатся обеими руками, потому что более усидчивого и усердного сотрудника они еще не встречали.
Девушка она всегда была скромная и в студенческие годы меняла тусовки на перевод дополнительного текста и заучивание еще пары десятков слов. Возможно, именно поэтому судьба решила сжалиться над ней и подарить на единственном выходе в свет встречу с Сережей.
Факультет иностранных языков и механический факультет столкнуться на одной вечеринке первокурсников не могли в принципе, потому что Матвиенко был в технологическом университете, а Юля — в педагогическом, но судьба распорядилась иначе, и безбашенные технари — читать «будущие электрики» — ввалились на вечеринку так, будто все их там ждали.
Он заметил ее не сразу. А если правду — сначала не заметил вовсе. Серега был заводилой среди своих, но делал он это на свежую голову, в то время как его одногруппники могли раздавить бутылку водки, даже не поморщившись, и только после этого пускаться во все тяжкие.
Сережа пользовался популярностью среди девушек с того момента, как перешагнул порог университета, и прекрасно знал, как был хорош собой, поэтому не упускал возможности поухлестывать за каждой и везде оставить за собой разбитое сердце.
Но тем вечером всё изменилось.
— Смотри, сколько тут звезд! — крикнула какая-то очень уж сильно веселая блондинка, едва стоя на ногах и держа за руку неприметную на первый взгляд девчонку, к которой взгляд Сережи, наоборот, приковался намертво.
Толпа взвыла после этих слов и начала улюлюкать, приглашая на сцену местную знаменитую поп-группу, а Сережа впервые не поддержал того, за чем следовала толпа.
Потому что он смотрел на Юлю, а Юля смотрела на небо.
Она была единственным человеком на этой безвкусной вечеринке, кто после слов «смотри, сколько тут звезд» поднял взгляд вверх. Тогда-то Сережа и понял, что попал.
Что погряз в этой девчонке резко, далеко и надолго.
Топольницкая окунулась в бурю чувств с размаху, чуть голову от этого, блин, не потеряла, и только один человек помог ей не сорваться, не психануть и не бросить учебу, а взяться, блять, за голову и доучиться, чтобы не портить себе будущее.
Это был ее старый друг, с которым она жила в одном крыле общежития на протяжении двух лет — Паша Добровольский.
Добровольский был разумнее, даже мудрее, ведь он был старше нее: он учился на тот момент уже на пятом курсе, в то время как Юля только познавала все прелести первого.
Он был ей некоторым подобием родителя, руки никогда не распускал, даже наоборот — защищал всегда девчонку от пагубных привычек вечно пьяных соседей-дебоширов. И вообще был для нее человеком, за которого стоило держаться в незнакомом городе вдали от дома.
Пожалуй, именно Паша и послужил рычагом, побуждающим к действию и усмиряющим чувства подростка, погрязшего в юношеском максимализме.
— Не глупи, Топольня, у тебя будущее великое, не страдай ерундой! — причитал Паша, собирая вещи, чтобы навсегда попрощаться со студенческой жизнью после на отлично защищенного диплома и получения юридического образования. — У тебя второй курс только закончен, детка. Не руби сгоряча, одумайся, блин.
Юля переминалась с ноги на ногу, скрещивая руки на груди, и покусывала нижнюю губу.
— Но я люблю его! — по-детски надула губы Топольницкая.
Добровольский взял чемодан и выставил его в коридор, побуждая подругу выйти тоже, потому что нужно уже было сдать ключ вахтерше. Закрыв дверь, Паша накинул на плечи широкую клетчатую рубашку поверх белой майки и обхватил предплечья девчонки, чуть склоняясь, чтобы смотреть ей прямо в глаза.
— Однажды, через, — Паша чуть задумался, — лет десять, я стану лучшим адвокатом во всей Москве, а ты, — коснулся он кончика носа девушки, на что она улыбнулась, — станешь лучшим переводчиком, и я сам позвоню тебе, чтобы мы вместе решили какое-нибудь судьбоносное дело. Заметано?
Топольницкая широко улыбнулась и кивнула, соглашаясь со словами друга. Паша напоследок заключил девчонку в крепкие объятия, зная, что встреча эта для них может оказаться последней и судьба раскидает их по разным городам, а может, даже и странам, тогда эту девчонку со смешной прической, манией к словарикам и иностранным языкам Паша уже больше никогда не увидит.
— Номер только не меняй, — пробубнил в волосы девчонки Добровольский, и Юля кивнула, вжимаясь носом в его рубашку. — И не забывай меня, Топольня.
Спустя почти восемь лет Юля едва ли помнила своего студенческого друга, но номер телефона почему-то не поменяла. И сама не понимала даже, на что рассчитывала. Но слова Паши оказались роковыми.
И судьба снова распорядилась по-своему, торжественно вскинув руки вверх.
Барселона приветливым солнцем заливала офис ее кабинета, но жарой в четырех стенах просторного помещения, обустроенного в светлых тонах, даже не пахло, и белый деловой костюм, слишком хорошо сидящий на девушке, совершенно не создавал неудобств.
Топольницкая ловко печатала в новеньком белоснежном компьютере перевод договора купли-продажи между Испанией и Россией на один из новых продуктов косметических средств для женщин, когда пространство ее просторного офиса прорезал звук телефонного звонка.
— Компания «Unity», меня зовут Юлия, здравствуйте, — приложив телефон к уху, на автомате, немного холодно, но приветливо отозвалась девушка, не прервав работы.
— Эй, Топольня, — прозвучал чертовски знакомый, но грубоватый голос на том конце провода, и Юля прекратила печатать, широко распахнув глаза. — Привет.
Девушка резко встала на ноги и, цокая высокими каблучками, подошла к окну, не сразу поняв, что подняла трубку личного телефона, а не рабочего. Так ее не называл никто со студенческих времен, и тогда это прозвище заставило ее покрыться мурашками.
Юля какое-то время молчала, слушая дыхание абонента в трубке.
— Паш? — будто не доверяя самой себе, спросила она, и на том конце провода послышался знакомый до боли смешок.
— Я же говорил, что дело вместе вести однажды будем. Не через десять, так через восемь лет.
И Юля тогда не сдержалась. Совершенно, блин, не сдержалась. Она просто взяла и заплакала. Стояла посреди офиса и почти выла, приложив аккуратную ладошку к губам, потому что страшное чувство тоски по родному человеку так резко проснулось ото сна, что ей стало дурно.
Они проболтали около двух часов, узнавали друг о друге всё, что только было можно. Юля рассказывала, что все чаще остается в Испании из-за командировок; что Сережа стал импровизатором и попал на телевидение; что вместе они уже почти девятый год и она вроде как счастлива.
Паша рассказал, что получил работу мечты; что покорил Москву, поставив на колени все адвокатские конторы, завязанные на семейном праве, и женился так удачно, что даже боится сглазить. Рассказал, что у него двое детей. Софья и Роберт. И Юля прослезилась снова.
И затем они наконец добрались до сути разговора, хотя и нехотя, потому что многое еще было не сказано.
— Топольня, давай к делу, у нас с тобой время всё-таки не резиновое, это тебе не в общаге за словариками сидеть, — пошутил Добровольский.
— Обхохочешься, — сдержанно посмеялась девушка, снова усевшись на рабочее место. — Рассказывай, что за дело.
Добровольский какое-то время помолчал, и в это время на фоне слышались только удары по клавиатуре и щелчки мыши, смешиваясь с его дыханием.
— В общем, у нас тут заявление на расторжение брака, — начал он, — не совсем российское, иначе я бы не стал тебя беспокоить. Из Эстонии.
— Сбрось мне на почту, — зажав телефон между плечом и ухом, произнесла Юля. — Я уже тебе свою почту сбросила в сообщениях.
— Да, хорошо, — тут же начал действовать Паша. — Мне больше просто не к кому обратиться.
Около десяти секунд Юля ждала, а затем уже вовсю бегала по строчкам, тут же начиная в голове переводить содержимое.
— Паш, тут все очень понятно, я в течение часа смогу тебе сбросить готовый вариант на русском языке. Могу даже второй вариант оформить на английском, если очень надо.
Добровольский засмеялся. Добровольский узнал заучку Топольню, которую встретил в дверях общежития впервые с грудой книжек в руках и забавных очках со слегка изогнутой оправой.
— Если бы не ты, даже не стал бы за дело это браться, — чуть посмеялся в трубку Паша, и Юля улыбнулась. — Спасибо тебе.
— Было бы за что, — со смешинкой в голосе отозвалась Топольницкая.
Они оба какое-то время молчали, и Юля безучастно рисовала палочки на полях ежедневника, закусив губу. Она не хотела класть трубку. Паша тоже не хотел.
— Я страшно сильно по тебе соскучился, — выпалил признание Добровольский, и у Юли в глазах снова закипели слезы.
— Я тоже, — шепотом ответила она, сильнее прижимая телефон к уху и часто моргая, чтобы прогнать чертовски гадкие слезы.
Они попрощались тихо, почти робко, и Юля положила трубку, глядя на экран до тех пор, пока не сработала блокировка и забавное «Пашка» не исчезло в темноте широкого дисплея.
И Топольницкая с особым трепетом перевела каждое слово заявления какой-то Алены Поповой, совершенно не представляя, что непроизвольно вплела свое имя в полотно судеб.
— Ты чудесно выглядишь, — врезается в ее сознание голос Антона, и Юля чуть дергается, снова слабо улыбаясь. — Рад был увидеться.
— Да, — кивает девушка, возвращаясь на место за столиком, — и я.
Серега в этот момент выходит из-за стола, поправив на себе толстовку, и подходит к Шасту, немного уводя его от столика в сторону. Шастун уже чувствует неладное и набирает в грудь воздуха, хмуря брови.
— Только молчи, — просит Матвиенко. — Блять, пожалуйста, молчи.
Шастун проглатывает слова, шумно выдыхая через рот, и дает Сереге шанс сказать то, что нужно сказать прежде, чем пацан сорвется и наваляет ему перед всей толпой.
— Юля в свадебное агентство сегодня ходила, — сглатывает Матвиенко. — Вот буквально только что оттуда, — чуть указывает он рукой на сидящую за столом девушку.
— Почему она расстроена? — почти цедит Шастун.
Матвиенко, сам того, блять, не понимая своей тупой, сука, головой, превращает двух прекрасных девушек в разбитых, поломанных фарфоровых кукол.
— Ей отказали, — не глядя на Антона, отвечает он.
Пацан хмурится. Насколько он знает, Юля уже второй раз подавала заявление в какое-то агентство. Как можно отказать хорошей невесте дважды? Топольницкая по природе своей не заслуживает отказов: уж слишком добрый она человек.
— Почему? — старается понять Шастун.
Серега переводит взгляд на него, и Антон читает в его глазах абсолютно всё, отчего злость закипает в жилах с библейской, блять, скоростью. Антон сжимает кулаки.
— Не может, сука, быть, — не верит своим догадкам он. — В Москве дохуища свадебных салонов, а она пошла именно к…
— Не лезь в это, — отрезает Серега, пресекая все попытки Шастуна раздуть скандал. — И не говори об этом с Оксаной. Я всё сделаю сам, — негромко произносит он. — «Сам заебошил — сам и расхлебывай», верно? — кивает Серега и, больше не обронив ни слова, возвращается за столик к грустной Топольницкой.