25. Хрупкая нить судьбы (2/2)

— Черт возьми, — Юнги ударяется затылком о стену, от которой, казалось, было невозможно отодвинуться под натиском Хака, что давил ему на живот коленом так, будто бы желая и вовсе проткнуть.

— Никакой ты не пацифист, ты ебаная крыса, которая в лицо вся такая белая и пушистая. Сука, паршивый заговорщик, ты буквально предал нас всех! — вопил мужчина, со всей яростью замахиваясь на Юнги, что стеклянным взглядом наблюдал за тем тяжелым кулаком, что целился прямо в лицо, — Я разорву тебя на мелкие куски, предатель! Убью!

Сумка падает из его крепко сжатых пальцев, что практически впивались в ладонь, оставляя следы отстриженных ногтей.

«Душа Чимина — это как единственная нить, что связывает меня с ним, и только попробуй ее порвать, Гонхак…» — безмолвно кричит Юнги этим пустующим взглядом, сутуля плечи и закрывая свою грудь от последующего удара, понимая, что это конечная. Из глаз брызжут слезы, а с языка слетает жалкое ругательство, которое лишь провоцирует охотника, что теперь со всем энтузиазмом давит тому на плечи, заставляя упасть на колени и содрать ткань недешевых рабочих брюк.

— Где эта сука, что заставила тебя воровать наши вещи? Где ты ее прячешь? Где?! — разрывается от недовольства Хак, сжимая руку прямо у корней волос Юнги, задирая его голову кверху, давая посмотреть на звезды, будто бы в последний раз. — Вот такой ты верный пацифист, называется! Сам прямо сейчас развязываешь эту чертову войну! Черт возьми, если ты прямо сейчас не скажешь, какого черта ты полез в это дерьмо, я тебя заколю! — истерично кричит Гон, ударяя того по лицу в очередной раз, разбивая губу. — Ты хоть знаешь, что ты делаешь! Ты просто предал наши труды! Столько лет мы пытаемся прекратить эту войну, столько лет мы работаем ради того, чтобы эти твари забыли, кто мы такие, и не высовывались из своего поганого мирка, так теперь ты рушишь все, переходя на другую сторону. Я спрашиваю тебя, кто эта сука, что заставила тебя предать нас всех?! — Гон не получает ни единого ответа от Юнги, что уже не помнил себя самого, зациклившись на лице Чимина, который прямо сейчас мог умирать от боли.

Гон пинает того в живот, а затем и коленом в грудь, роняя обессиленное тело наземь, продолжая виться вокруг и кричать, разрывать его на части вопросами о смысле его никчемной жизни. И Юнги не мог сказать ему в ответ, что это они — те самые твари, которые должны сидеть в своем мирке.

Грудь его разрывается на части, и Юнги отчетливо слышит треск, который гулом встает в ушах, сводя с ума. Он сжимается, как беззащитный кот, которого шпыняет малолетний живодер, у которого на уме даже не крутится понятие любви к жизни, совести или простого сострадания, лишь один гнев, агрессия и ненависть. Снова появляется ощущение ломающихся ребер, будто бы все ткани рвутся, сердце не помнит своего ритма, а душа будто бы пропадает, растворяется, становится простым сувенирным шаром, как бы противно и безжалостно это не звучало, в нем будто бы нет той жизненной энергии, которая пару минут назад струилась по всем жилкам тела Юнги, связывая его с Чимином.

— Сдохни, черт возьми, сдохни! Сдохните все! — ревет Гон, продолжая ломать Юнги изнутри, его сокровенные чувства и его совесть, его личное понимание ответственности.

***</p>

Я не чувствую своего тела, я не чувствую жизни в своем теле. Я не чувствую души. Она как камень залегла на дно и теперь катается по полости моей грудины, задевая все, что теперь доставляет такую жуткую боль, хуже того, когда тебе заживо отрезают ноги на войне.

Юнги не мог смириться с тем, что он натворил. Не сохранил. Не уберег. Разрушил. Порвал ту золотую ниточку любви и их совместного счастья. И теперь конец улетает от него, и будто бы нет возможности поймать его и снова связать, только так, чтобы это было крепко-крепко, как морской узел.

Юнги лежал на кровати и держался за свою грудь так, будто бы он был готов умереть. Юнги никогда бы не подумал, что человеческое тело может настолько болеть, и что его чувства могут быть настолько сильными. Нервы стали в десятки раз чувствительнее, что теперь любое движение заставляло его кричать, и что его любые мысли о Паке заставляли плакать навзрыд, желая просто вернуться обратно и никогда больше не уходить.

«Я люблю его», — думал Юнги, вспоминая с болью в сердце то, насколько счастлив он был рядом с эльфом, что теперь, наверное, не помнил самого себя, мечась в агонии, о чем думать было еще больнее, чем просто вспоминать его красивое здоровое лицо, его шелковистые красивые волосы и его теплые ласковые руки, горячие поцелуи и нежный взгляд, который так и говорил ему, что навсегда.

Я обязан вернуться к Чимину. Я хочу к нему, просто невозможно хочу. Господи, сохрани ему жизнь, сохрани ему веру, пока я не смогу добраться до него и всё исправить.

Юнги кашляет кровью в ванной, дрожа от ломающей его боли. Но он прыгнет выше своей головы, как он и хотел. Сделает все, чтобы быть вместе. Встанет на пути у коварной смерти.