9 (1/2)

Весь кипящий поток информации в конечном итоге превратился в сумбур. Капли пота падали в чашу, разбегаясь кругами по глади, искажая отражение зеленых испуганных глаз в Омуте Памяти. Руки не хотели слушаться, окаменев, вцепились в гладкий мрамор. Кое-как отойдя от зеркал, он все же решился повернуться в сторону, где уже сидел Дамблдор. Директор внимательно наблюдал за эмоциями мальчика, он ждал от него любой агрессии, выбросов. Но этого не произошло. У Гарри не осталось сил на всплески эмоций после того, что он пережил недавно и, в особенности, после того, что сейчас увидел.

Он неуверенно пошел по направлению к столу директора. На столешнице уже стояли две чашки чая, две фарфоровые синие вазочки, в одной из которых находились засахаренные цитрусы, а в другой — восточные сладости.

Опустившись на холодное кресло напротив директора, Гарри прислонился затылком к спинке кресла и на время закрыл глаза, чтобы прокрутить снова то, что ему пришлось увидеть:

Детство Тома Марволо Риддла. Теперь понятно, почему Дамблдор сравнивал между собой детство Гарри и Тома. Сироты, оставшиеся без родителей, нелюбимые близкими. Том был слишком необщительным, его считали сумасшедшим ребенком за способность разговаривать со змеями. В школе друзей у него не было. Но все свое одиночество он компенсировал недюжинными талантами в магических искусствах.

По воспоминаниям Альбуса Дамблдора, Том начал впервые интересоваться магической стороной души человека, когда был на пятом курсе. Тогда еще молодой директор не придавал этим расспросам особого значения, о чем впоследствии пожалел.

В ту роковую ночь, когда были убиты Лили и Джеймс Поттеры, Альбус думал, что, несмотря на все потери, мир больше не услышит о Волдеморте, но во время Турнира Трех Волшебников время повернуло вспять. Он возродился, восстал из мертвых, причины чему Альбус не мог найти долгие годы. Все его попытки найти ответ сводились к одному человеку — Горацию Слизнорту.

Был один-единственный разговор между Томом и Слизнортом, который последний старался всеми силами скрыть от посторонних. Он страшился темы разговоров о Томе и старался сразу же перевести неудобную тему в другое русло, подделывал воспоминания, лишь бы никто не узнал правду о том вечере.

До недавнего времени. Когда Альбус, пропитав чувством вины свою речь, высказал Горацию, что люди одни за другими — такие, как Лили Эванс — умирают против своей воли в муках, оставляя детей в одиночестве из-за того, что никто не знает, как остановить Волдеморта. Гораций несколько минут сидел, обдумывая слова Дамблдора, но в конечном счете все же поднес палочку к виску и вытянул несколько прядей, опуская их в стеклянный флакон.

Крестражи. Разделение душ. Том Риддл совершил невозможное — разделил свою душу на части. И не на одну, а на несколько. Душа в нескольких предметах. В каждом из них содержалось по частичке разорванной души Темного Лорда. Чтобы уничтожить его, необходимо уничтожить каждый из крестражей.

Туман мягкими клубами сменил одно воспоминание другим, и вот вокруг Гарри уже бушевало море, одна лишь скала, стремясь к небу, острым копьем рассекала волны.

Дамблдор стоял в пещере на берегу моря, волны бились о скалы, не давая возможности разглядеть окружение. В черной дымке воспоминания переносились к подземному озеру. Отрывками Гарри видел зелье в руках директора, что надо было выпить, чтобы получить крестраж, и невыносимую жажду после выполненных условий. Дамблдор страдал, но Гарри просто не в силах был помочь. Ему приходилось смириться с происходящим, успокаивая себя лишь тем, что, если он видит эти воспоминания, то все обошлось.

И теперь, сидя в кресле, Гарри смотрел в потолок. Он не хотел в это верить. На сколько же Том безумен в своем желании бессмертия? Разорвать себя на куски, лишь бы не встретиться с Госпожой. Дамблдор, сидящий напротив, молчал в ожидании вопросов. Портреты не шептались — они, оказывается, и вовсе отсутствовали. Видимо, директор позаботился о безопасности информации. Последовал первый вопрос в оглушающей тишине:

— Сколько крестражей?

— Их шесть: Дневник Тома Риддла, Диадема Кандиды Когтевран, Чаша Пенелопы Пуффендуй, медальон Салазара Слизерина, кольцо Марволо Маркса и, подозреваю, что и змея Нагайна, — после некой паузы ответил директор все так же устало, но дружелюбно настолько, насколько позволяла ситуация.

— Нагайна? — потолок все же был притягательней его визави, — Но она же живая.

— Это для меня тоже загадка, мальчик мой, — прикрыл глаза Дамблдор, — но это не отменяет того факта, что он её очень оберегает — это видно даже из твоих рассказов. Он никогда не проявляет заботу просто так. Значит, она очень важна для него. Жизненно важна.

— Ясно. — ситуация Гарри откровенно не нравилась, но под грузом того, что на него свалилось, его больше всего интересовал лишь один вопрос: — А сколько крестражей уничтожено?

— Три. Дневник Тома уничтожил ты, Гарри, пронзив его самым сильным ядом, что содержался в клыке василиска, медальон Салазара Слизерина и кольцо Марволо Маркса я взял на себя, — закончил лаконично директор, стараясь спрятать руки в рукава мантии.

— А мне их можно будет уничтожить только ядом из клыков? — Гарри смотрел ему прямо в глаза, все так же устало.

— Не тебе, а нам, — уточнил директор. — Гарри, мальчик мой, не бери на себя слишком многого. Уничтожить крестражи могут вещества, не подвластные обычному волшебству. К таким относился клык василиска. Некоторые уничтожались мечом Годрика Гриффиндора. Я вижу, у тебя ещё много вопросов, давай все по порядку. Эта тема ждала своего часа. Угощайся.

Ажурная аккуратная чашка подплыла к Гарри, а за ней караваном по столешнице последовали сладости. Он был слишком слаб, чтобы сопротивляться, единственное, на что его хватило, так это на то, чтобы протянуть руку и запустить пальцы в колечко чашки.

* * *</p>

Из кабинета директора Гарри вышел поздно. Ведомый танцем огней, что ниспадали с настенных факелов, он устало шел к своей кровати, полностью игнорируя просьбу директора обратиться в Больничное крыло. Физически он себя чувствовал себя более-менее нормально, морально — его словно к земле прибили.

Без каких-либо происшествий он доплелся на свой этаж и, пройдя через портрет Полной Дамы, наконец-то оказался у своей кровати. Судя по какофонии храпов в спальне, все спали. Резко сняв ботинки, он глухо повалился на кровать, принявшись обнимать подушку. Он чертовски устал, глаза уже буквально закрывались. Но Гарри не мог уснуть. Всему виной был этот иррациональный страх, что и во сне он увидит повтор того, что он пережил недавно. Он хоть и опустил воспоминания в омут, но отголоски случившегося его не покидали. А с приходом темноты, как на чистом черном холсте, краски оживали, чувства обострялись. Легким росчерком на этом холсте появились, как в дымке, первые капли крови. Он их не видел отчетливо в воспоминаниях, но знал, что это просто-напросто было и никуда не делось. Завтра ему об этом напомнят. Расспросами и взглядами напомнит вся школа.

Ночью ему ничего не снилось, но сон был поверхностным от страха, что в любую секунду в его сознание могут проникнуть и изувечить.

Утром невыспавшийся и помятый Гарри кое-как выкарабкался из-под одеяла и, придав магией одежде надлежащий вид, не дожидаясь Рона, поковылял в Большой зал. Засев на самом краю факультетского стола, ближе к преподавательскому составу, куда реже садились студенты, он сидел и жевал бутерброд, стараясь слиться с окружением. Но он сегодня уже не мог остаться незамеченным: некоторые ученики старших классов то и дело с опаской озирались на него: кто-то шептался, кто-то подсматривал, но объединяло их всех одно — они следили за Гарри. Они боялись и искали ответы в поведении того, отчасти из-за кого, как им казалось, все произошло.

Сумка резко упала ровно на середину стола, что заставило Гарри в испуге отстраниться. Гермиона села перед ним, потянув к себе сумку, и кинула её уже на скамью. Она не сказала ни слова, но всем своим видом показала, что жутко недовольна тем, что Гарри не сказал, что он ночевал не в Больничном крыле. Наверняка переживала.

— …Прости, — только и вымолвил он, глядя виновато через очки, — я просто… столько информации было вчера. Я не хотел опять спать на больничной койке.

— Я не буду сейчас расспрашивать тебя, что там случилось, но я беспокоюсь о твоем виде. Ты себя видел?

— Неа, — честно ответил он.

— У тебя очки как раз очерчивают границы твоих синяков под глазами на зеленом лице, — спокойно сообщила Гермиона, отправляя в рот кусочек сыра, — Сходи перед занятиями, попроси зелье. Ты на занятиях поплывешь. Может, лучше отпроситься на сегодня?

— Нет! — он опустил глаза опять к тарелке. — ...Мне надо отвлечься.

— Все так…

— Гермиона, не дави на меня. Когда надо будет — расскажу. Дай мне время.

Он вяло скреб вилкой. Желток от яичницы уже был размазан по всей тарелке.

— Когда? — не сдавалась она. — Гарри, нет смысла сейчас все это держать в себе, пойми. Я не говорю, что ты обязан сию же секунду рассказать мне обо всем. Но можешь со мной поделиться с чем-то наиболее тяжелым. Может, хотя бы на некоторое время станет лучше.

За Гарри наблюдали. Помимо основной не интересующей его толпы, он понимал, что очки-половинки видят все. И это бесило. Надо было спрятаться подальше. Поэтому он не мог допустить мысль о том, чтобы развалиться в Больничном крыле и ждать, когда придет добрый дядюшка Дамблдор и будет ему устраивать очередную промывку мозгов. Он и после вчерашнего урагана шатко ходил.

— Дай мне несколько дней, хорошо? Ты доела? Пойдем? — он наспех взял вещи, закинул в рот кусок колбасы и направился к выходу. Гермиона захватила с собой ещё два бутерброда, чтобы потом один из них впихнуть Гарри у Больничного крыла.

— Юноша, почему вы не вернулись в Больничное крыло сегодня ночью? Вы считаете, что достаточно восстановились? — мадам Помфри стояла и грозно отчитывала Гарри.

— Я себя нормально чувствую, честно, — судя по выражению лица колдомедика и рядом стоящей подруги, врал Гарри плохо.

— Мистер Поттер, вы остаетесь в палате ещё минимум на два дня.

— Нет, — Гарри ужаснулся от перспективы остаться один на один с собой в пустом белом помещении, — я просто не выспался. Поймите, мне просто надо было выспаться. Мадам Помфри, дайте мне, пожалуйста, зелье снов без сновидений, и я восстановлюсь через пару дней. Но не в больнице.

— Что у вас со сном? — насторожилась мадам Помфри.

— Я очень чутко теперь сплю, — быстро и отчасти правдиво ответил он. Глаза колдомедика сощурились.

Ещё около десяти минут препирательств, и сумка у Гарри была набита несколькими склянками Укрепляющего и зелья снов без сновидений.

Гарри и Гермиона вошли в теплицу — кое-где у столов студенты уже начали выкладывать учебники, параллельно перешептываясь между собой. Увидев вновь прибывших Гарри и Гермиону, они притихли — тема обсуждения была известна и понятна.

Пытаясь не обращать на все происходящее никакого внимания, Гермиона повесила мантию на крючок у входа и прошла к столам. Гарри повторил за ней, немного задержавшись, чтобы, имитируя поиски в карманах мантии, отхлебнуть Укрепляющего: от перепада температур и влажности становилось дурно.

Гермиона заметила этот жест, но виду при остальных не подала. В этот раз занятия были совмещены с Пуффендуем, так что Гарри надеялся, что урок пройдет без происшествий. Уже почти к самому занятию подошел Рон. Он искренне улыбнулся Гарри и тут же схватил его в медвежьи объятия — так крепко, что Гарри стало трудно дышать.

— Гарри, ты почему не сказал, что сегодня ночевал в башне? — Рон держал его за плечи вытянутыми руками. Повернув Гарри к солнцу, он лучше всмотрелся в его лицо, — Выглядишь паршиво.

— Спасибо, — только и нашелся, что сказать Гарри.

— Сейчас, — Рон начал копаться в глубинах своей бесформенной сумки и где-то со дна достал бумажный пакет с печеньями, — Держи. Мама передала совой.

— Спасибо большое, Рон, я попозже съем, — и он спрятал сладость в карман мантии.