5 (2/2)

— Я вколол антибиотик. Вот тебе предписание на следующие пять дней. На всякий случай, — пресекая возражения. — Придешь ко мне через три дня, я проверю.

Джексон отложил инструменты, стянул перчатки и внимательно посмотрел на Апорию.

— Тайсун, — доктор аккуратно пальцами обхватил лицо мужчины, поворачивая из стороны в сторону. — Что произошло? У тебя синяк на скуле и надорванные уголки губ. Предположу, что это не было по обоюдному желанию, — Джексон обработал скулу и губы альфы.

— Сделай одолжение, Джекс, не спрашивай меня. Этого больше не повториться.

— Как скажешь. Дихар у Бореалис или это твоя неделя?

— Не моя.

— Пойдём, отвезу тебя домой.

— Спасибо, Джекс.

Мужчины вышли из госпиталя, и Кольт пикнул брелоком от автомобиля, вызывая автопилот. Через несколько минут серебристый седан плавно подкатил ко входу.

— Запрыгивай, — альфа занял водительское сидение и взглянул на Тайсуна. — Пристегнись.

Автомобиль неторопливо выруливал на трассу, Тайсун прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной и спокойствием салона. Наконец этот проклятый день подошёл к концу.

***</p>

— Объект был увезен человеком по имени Джексон Кольт. Он врач общей практики в госпитале Святого Лаврентия. По предварительным данным, эти двое знакомы около восемнадцати лет и впервые встретились в приюте Диллидженс, будучи подростками. Одинок. Семьи нет. Превосходный послужной список, — четко отрапортовал человек, облаченный в серо-черный байкерский костюм, не слезая с припаркованного в переулке мотоцикла. Гравитационная подушка была убрана, и байк уверенно стоял на своих двоих с предусмотрительно приглушенными фарами.

«Следуй за ними», — коротко прозвучало в динамике, и мужчина включил зажигание, наслаждаясь звуком зарычавшего мотора. Убрав ногу с асфальтового покрытия, гладкого и черного, как ночное небо над головой, изящная фигура медленно вырулила на трассу, не спеша ослеплять редких прохожих и водителей ярким светом фар.

— Тайсун, довести тебя до квартиры? — спросил, выглядывая со своего места Джексон.

— Нет, бывало и хуже, — улыбнулся альфа. — Я не маленький мальчик. Спасибо.

— Ты не маленький мальчик, это так. Ты скорее шхуна, попавшая в шторм, — доктор поджал губы, глядя на друга, что все еще не отпустил дверь. — Твои мачты сломаны, а паруса превратились в ошметки, рулевое колесо крутится, как умалишенное, не в силах остановиться, потому что волны не утихли, они все еще бьются о корму, стремясь перевернуть корабль на бок. Тайсун, ты разобьешься. Тебе нужен капитан, — Джексон видел ту невысказанную тоску, ту скорбь и боль, что грудой неподъемных камней лежала на дне его серых глаз, как груз в трюме брошенного посреди шторма корабля. Тайсун молчал. Да и что говорить? Они давно знакомы. Настолько, что даже если хочешь не заметить трещину, то не можешь, ведь она ползет по всему фундаменту и настолько очевидна, что невольно становиться больно просто от одного взгляда на нее. — Сходи к психологу. Я давно тебя прошу.

— Я не пойду к местным, — резко. — Я и так сейчас практически прокаженный, странно, что прохожие собаки меня ещё не облаивают. Записи о том, что я психически неуравновешен, ещё больше порадуют местную прессу.

— А не к местным? Я пришлю тебе координаты моего знакомого из Барбадоса. У него особая специализация. Он хороший профайлер. Ив Адлер. Поговори с ним, — Джексон посмотрел на альфу. — Если захочешь.

— Я подумаю… Я пока не дошел до той черты, когда бегут к психологу, — Апория закрыл дверь и махнул рукой, прощаясь.

— Потом может быть поздно, — в тишине салона автомобиля, глядя в спину удаляющемуся товарищу.

Альфа поднялся на свой этаж, заученный до деталей маршрут, пластиковая карточка, приложенная к замку, щелчок и тишина, обнимающая с порога.

— Я дома, Дайки…

И словно из тьмы обернувшегося пеплом прошлого, навстречу выходит улыбающийся омега, его круглый живот уже отчетливо виден, альфу окутывает родной, теплый запах, и он утыкается носом в основание шеи, глубоко затягиваясь, словно сигаретой.

— Блядь, — глаза вновь защипало. — Хочу курить…

Тайсун машет ладонью в воздухе, прогоняя наваждение. Балкон, ночные огни, яркие голографические панно, гибкими змеиными телами извивающиеся обтекаемыми формами дома, щелчок зажигалки. Оранжевый язычок облизал кончик, и мужчина жадно затянулся, словно голодал и наконец припал к источнику. Несколько быстрых затяжек, прикрытые глаза, и никотин с примесью еще какой-то дряни, все-таки добирается до сосудов головного мозга. Блаженный серый дым заполняет собой сознание, расслабляя, принося очевидное отупение. Такое необходимое, что даже мерзко. От самого себя мерзко…

Память истончалась, как застиранная белая ткань: цвет утерян, как и плотность материала. Стены вокруг казались Тайсуну надуманными, завешанными выцветшими полотнами его счастливого прошлого, серым дымом пульсировали артерии, и он словно не имел материи, бестелесным призраком падая вниз, на самое дно Идзина, в Ад. Он имел право на свет, даже если тот и погас. Имел право… Стремился к нему, вымаливал вместе со спокойствием. Свет… Хотелось включить все лампы, зажечь факелы, фонари, воспламенить Идзин со всей его показательной блажью, разогнать поглотившую его тьму этим праведным огнём. Ведь лишь при свете он мог увидеть его след. Исчезающий, угасающий… Дайки… размытым силуэтом на придуманных стенах.

Альфа складывает руки крест-накрест на перилах и укладывает на них тяжелую голову. Памяти мало… С каждым днем он теряет ее по кусочку, и собранная из мозаики картина сейчас обзаводилась дырами. Тайсун что-то забыл… И от осознания этих расширяющихся пробелов на душе становилось гадко. У него не хватило мужества поставить точку, он лишь добавил «далее», беспочвенно надеясь, желая обмануться. Стучи не стучи, но дверь в реанимацию не откроется больше на выход. Ватные ноги не держат, руки опускаются, проклятия сыпятся на голову пеплом сгоревшего прошлого. Его последнюю веру топчут стерильные больничные бахилы, погасшая табличка над двойной дверью реанимации… Архив. Памяти становится меньше… Он вынужден поднимать архивы раз за разом, боясь забыть…

— Дайки…

Сигарета тлеет между пальцами, глаза прикрыты. Шум улиц вскоре совсем стихнет, и ему тоже следовало бы добраться до постели, рабочий день начнется через восемь часов.

Дурацкий день, конченый Бьянконэ и ноющая нога никак не вязались между собой. Он его унизил, чтоб потешить свое самолюбие? Пусть. Это не то, над чем он будет думать, просто вышвырнет этот вечер из памяти, как окурок. У него есть Дихар. Его маленький сын — свет, оставляющий следы маленьких ножек в его вселенной с потухшим солнцем.