4 (1/2)

4

Прокурор Апория сверлил взглядом часы, мысленно заклиная их остановиться. Стрелки уже перевалили за 17:45, и ему бы впору собираться, но альфа словно прирос к месту. «Ровно в шесть» эхом отдавался в ушах безапелляционный голос Бьянконэ. Сегодня. Это уже сегодня. Видят твари преисподней, он не хочет идти. Настолько сильно, что даже не представляет, как сдержаться и не врезать мужчине по морде. Зубы стиснуты до онемения, руки сложены в замок перед собой, а сознание еще немного — и лопнет, как воздушный шарик, не выдержавший напряжения.

***</p>

Тилль нашелся в доме Апория в воскресенье утром, на кухне, за готовкой. Беззаботная приветливая улыбка, обмен короткими приветствиями, ни единого намека на неловкость и вкусный завтрак. В какой-то момент Тайсун даже усомнился, а было ли что-то между ними вообще? Или его одного немного, самую малость, беспокоила эта ситуация, или ему все приснилось, что вполне возможно, учитывая алкоголь, воздержание и тепло другого человека рядом.

За завтраком, ковыряя вилкой в тарелке, Тайсун наблюдал за легкими непринужденными движениями друга, словно ничего действительно не случилось.

— Тилль, я… вчера… был пьян… — осторожно проговорил альфа, откладывая приборы в сторону.

— Я тоже, друг. Ешь, — Люфте ткнул вилкой в сторону мужчины, — у тебя еще полная тарелка. Не вкусно?

— Вкусно. Спасибо. Я… Мне жаль…

— А мне нет, — пережевывая кусочек мяса с горошком. — Все хорошо, Тайсун. Ешь. Фабио все так же мил с тобой. Я видел еду в холодильнике. Он часто тебе готовит?

— Он славный парень, добрый, мягкий… Да, он готовит. Иногда. Проявляет инициативу. И самое гадкое, что мы оба понимаем, что я не могу ответить на эти трогательные чувства. Я… все еще… — столовые приборы замерли над тарелкой. — Все еще… Время еще не пришло, — Тайсун поднял взгляд на застывшего мужчину, неловко улыбнувшись.

— Не пришло, — согласился Люфте, возвращаясь к еде. — Чем планируешь сегодня заняться? Планы?

— Да, — соврал Тайсун. — Спасибо за еду.

— Тогда до завтра, — согласился Тилль, вставая.

Стоило Люфте уйти, как квартира погрузилась в давящую тишину, со всех углов поползли притихшие тени, потянули к Апорие свои руки.

— Да сколько ж можно? — откинулся на спинку стула мужчина. Прошло всего два года… или уже два года… А он так и не смог заштопать разодранное на куски сердце. — Вот, значит, как выглядит потеря истинного… — шепот в сгущающихся красках утренней зари. Выглядело «больно».

Это был громкий процесс очередного дела. Прокурор уже практически держал одну из крупных банд Идзина обезглавленной, выиграв первый судебный процесс и упрятав в тюрьму главу группировки без права выхода под залог до следующего слушания. Дело собиралось кропотливо на протяжении семи месяцев, свидетелей берегли как зеницу ока, контакты постоянно мониторились во избежание утечки информации. На кону тогда стояло очень много, не только репутация.

Вечером, за день до последнего слушания, Дайки и Дихар подошли к вытянувшемуся капелькой зданию законников встретить Тайсуна. И все бы ничего, если бы автомобиль на максимальной скорости, которая превышала допустимую в городе в четыре раза, на глазах прокурора не протаранил его семью. Тайсун как раз выходил из центрального входа в здание, Дихар торопливо перебирал маленькими ножками немного впереди Дайки, взбираясь по ступеням навстречу отцу, а омега, засмотревшись на ребенка, улыбался самой искренней своей и светлой улыбкой.

Улыбнуться в ответ Тайсун не успел. Лицо исказил испуг, он отшвырнул портфель в сторону и кинулся к Дайки, кажется, даже что-то крича. Омега непонимающе повернулся, и вся легкость картинки разлетелась вдребезги — автомобиль, выскочивший на тротуар, снес омегу, со всей дури впечатав в столб.

Тайсун почувствовал себя так, словно его ударили — сильно, протаранили так же, как омегу, единственного, истинного. Глаза залило красным. Тем самым уродливым липким красным цветом, что сейчас пачкал асфальт в том месте, где соприкоснулись автомобиль, человек и столб. Это был не страх, нет. Это был ужас. Волоски на теле альфы встали дыбом, словно он замерз, мозг отказывался принимать действительность, несмотря на то, что ноги несли его дальше, вниз, к ребенку, а руки уже прижимали к груди разрыдавшегося малыша. Сознание заклинило, в голове крутилось лишь одно — «Нет! Нет! НЕТ!».

Прижимая одной рукой ребенка к себе, он практически с мясом вырвал заклинившую дверь машины, намереваясь достать водителя. К нему уже спешили высыпавшие на улицу из здания законники, но он не видел и не слышал ничего. Ярость. Его душила ярость, ведь омега сломанной куклой лежал на капоте, и сердце в противовес сознанию кричало «МЕРТВ», захлебываясь.

Дуло изнутри показалось слишком внезапно, но тело среагировало быстрее застопорившегося мозга. Он едва успел развернуться боком, убирая с линии огня сына, как пуля вошла под левую лопатку.

— Привет от Лайтмана, — врезалось в память, когда тело дернулось, повинуясь пуле. А в следующую секунду человека в автомобиле уже не было.

Шум затопил вечерние улицы, сирены и крики, толпа. Его кто-то дернул, останавливая, ребенка пытались вырвать из капканом заклинившихся рук, а перед глазами все плыло, умывалось кровью. Тилль тоже был где-то тут, с ним, как и остальные. Очевидным было лишь одно — слишком поздно. Это понимали и медики, и законники, вот только… Хохот всего Идзина слышен был особенно четко в воцарившемся вокруг хаосе. Будущее уже произошло.

Слушание не перенесли, и утром, с перевязанным плечом и следами недосыпа на лице, прокурор Апория стоял в зале суда. Вердикт «Виновен». Это была победа, но вкус ее был отвратительным. Тайсун до сих пор помнил взгляд главы группировки Тэнгу, когда на нем защелкнулись магнитные браслеты и его повели из зала приставы — ехидная улыбка разрезала губы со шрамом, словно бросая ему в лицо «Ты виновен». Тайсун едва сдержался, чтобы не накинуться на альфу и не разбить в кровь его лицо, навсегда стирая улыбку с лица, когда, проходя по длинному проходу, Лайтман подмигнул так, словно между ними был общий секрет, нечто интимное: «Ты забрал мою свободу, а я твоего омегу. Мы квиты».

Он едва сдержался, до крови закусывая щеку изнутри и сжимая кулаки до мелкой дрожи. Плечо ныло, но это было ничто по сравнению с истекающим кровью сердцем.

***</p>

И вот стрелка часов таки неумолимо подползла к цифре 17:59. Больше отсиживаться не имело смысла. Апория встал из-за стола, прихватил пальто, накинул шарф, не завязывая, а позволяя длинным концам свободно спадать едва ли не до земли, и вышел.

Из дверей здания законников он вышел в 18:01 и сразу отметил черный автомобиль у обочины. Тайсун понятия не имел, чего от него хочет Бьянконэ Д’Аккуза, но и прятаться от него он не будет. Возможно, Бьянконэ хотел извинений, но от него он их не получит. Возможно, молодой наследник «I.D. Zen» решил унизить его за столь долгоиграющий процесс и свой собственный провал? Мыслей было не так, чтоб много, просто сложно представить, что может быть ему надо от прокурора Апории.

Тайсун подошел к машине и уже собирался постучать костяшками пальцев по стеклу, как оно самостоятельно поползло вниз.

— Мне нравится ваша пунктуальность, прокурор, — спокойно заметил Д’Аккуза, делая приглашающий жест головой.

Тайсун раскрыл дверцу со стороны пассажирского сидения сзади и скрылся в салоне, где его ждал, разглядывая, Бьянконэ.

Апория давно отметил странности в поведении этого альфы, но иногда это казалось скорее паранойей, чем правдой. Было что-то в нем неуловимо цепляющее, словно крючок от спиннинга с завлекательной приманкой, вот только стоит заглотить наживку и тебя сразу же подсекут, зашвырнув в лучшем случае в аквариум, а в худшем… на горячую сковороду?

Апория не мог понять, что не так с этим парнем, который был моложе его самого на четыре года. Он вел его дело восемнадцать месяцев, а это вам не две недели за ручки подержаться. Он провел с ним не одну встречу с адвокатами и даже парочку без. И все никак не мог понять, что не так. Психиатрическое заключение ему не дали провести, так как «не выявлено необходимости привлечения психологов или психиатров к освидетельствованию подозреваемого, который даже не является заключенным, поскольку доказательная база ничтожно слаба».

Профайлеры из коротких бесед и наблюдений не могли прийти ни к чему конкретному. «Правильно себя ведущий». «Правильно оценивающий ситуации». Ну право слово… Осторожность в словах была на высшем уровне, а по факту — ничего информативного. И тем не менее, чутье подсказывало, что с этим парнем явно что-то было не так.

Невозможно быть «идеальным». Человеческая природа так или иначе выпячивается наружу в тех или иных обстоятельствах, а она, как показывает опыт прокурора Апории, у современников зачастую с гнильцой. Разница лишь в количестве скопившейся гнили. Человек не совершенен, подвержен различного рода влиянию, низменным страстям и страхам. Человек не машина, не способен предугадать и просчитать все, даже если невероятно талантлив. Мимика, жесты, привычки раскрывают сущность с головой, даже если человек не проронил ни слова. Закусывание губы, постукивание пальцем по столу, поправление волос, почесывание носа, касания к мочкам или ушным раковинам, прищуривание глаз и многое, многое другое… так или иначе бросаются в глаза, выдавая истину.

Апория долго наблюдал за Бьянконэ, стараясь найти тонкое место, что легко разорвется если на него надавить, но так и остался ни с чем. Никаких бросающихся в глаза привычек, никаких лишних жестов.