2 (1/2)

2

Входная дверь двухэтажной квартиры открылась, и мужчине навстречу из-за угла вылетел ребенок. Споткнувшись, малыш плюхнулся прямо в руки подоспевшему на помощь родителю.

— Дихар, мой серый волчонок! Как ты провел день?

— Отец! — малыш крепко обнял мужчину за шею, прижимаясь круглой щечкой к вечерней щетине.

— Ты поздно… — нотки легкой обиды в голосе.

— Прости, малыш… Так получилось, — взгляд на вышедшего из комнаты омегу. — Как вы справились сегодня, Фабио? — мягкая улыбка.

— У нас все хорошо. Действительно, хорошо. Я приготовил ужин. Не знаю, голодны ли вы, но…

— Спасибо, — одними губами, приправленное обезоруживающей улыбкой.

Омега покраснел и стал торопливо собираться.

— Я пойду. Зовите, когда нужно. — Альфа кивнул, прикрывая за нянем дверь.

Тайсун не был слеп, но предпочитал делать вид, что ничего не замечает, лишь с благодарностью принимает проявленную к нему доброту. Фабио был хорошим парнем, омегой, что проявлял интерес к видному во всех отношениях альфе. Только ответить прокурору было нечем на осторожные знаки внимания. Внутри все высохло, потрескалось, было засыпано красным песком сгинувшей в прошлом Аризоны. Вместо сердца — каньон. Без воды, под палящим солнцем, окруженный парящими в небе стервятниками, оглашающими своими криками бескрайние просторы. Не замечать было просто и удобно. Тайсун Апория закутал себя в траур, как в кокон. Во имя смерти.

— Ну что, волчонок, пора и нам спать.

— Нет! Папа! Не хочу! — ребенок вцепился в отцовскую шею сильнее.

— Дихар, почитать тебе сказку?

Тайсун медленно поднимался на второй этаж, и сегодня это место не казалось ему заброшенным или мертвым. Всегда, когда его маленький сын был в этом доме, сюда хотелось возвращаться. Он уложил сына на кровать и, скинув на пол пиджак, устроился рядом, вдыхая аромат белых волос. Дихар пах его омегой…

— Бобер! Бобер! — мальчишка ловко скатился с кровати и, подхватив свою любимую игрушку, сунул ее в лицо мужчине, устраивая голову у того на плече и прижимаясь маленьким телом в лёгкой пижамке.

— Вы с бобром не доставляли хлопот Фабио? — укрывая сына пледом и прикрывая глаза.

Проклятая усталость.

— Нет, мы были молодцы, — зевок.

— Вот и хорошо… — мужчина повернулся на бок.

В голове крутился судебный процесс и настойчивое болезненное рукопожатие Д’Аккуза. Этот альфа был до дрожи странный, порою даже жуткий, несмотря на все свое напускное очарование. Тайсуна порою даже передергивало от него. Это очарование ему казалось лживым, искусственным. Мужчина устало вздохнул.

— Умгмн… — ребенок уткнулся носом в грудь отца, зажав между ними маленькую игрушку. Вот оно, все, что осталось ему от Дайки, — Дихар.

***</p>

Прокурор Апория сидел в своем кабинете и старательно вчитывался в свежедописанные отчеты законников. Карта Идзина с десятками отметок занимала едва ли не половину стены. Рядом на голографическом экране выведены заметки, сделанные собственноручно, изрисованные красными и зелеными линиями потенциальные и проверенные маршруты, места, связи жертв и возможных преступников. Фотографий жертв уже набралось около двух десятков, если так пойдет и дальше, то вскоре не останется места на стене для красочного мемориала. Законники бьются над этим делом полтора года и мало в чем преуспели. Идзин словно слился с преступником, поглотил его. Ни следов, ни свидетелей, ни сексуального подтекста, ни особых предпочтений. Ничего. Альфы, омеги, беты, светлокожие, темнокожие, лысые, рыжие, черные, белые, высокие, низкие… Цвет глаз разный, как и форма губ, телосложение, вес, даже форма ступней и лодыжек, профессии, семьи, любовники, прошлое, настоящее… Дерьмово звучит, но у них и правда ничего конкретного не было. Лишь прозвище, данное серийному убийце законниками: «Голем».

Все жертвы объединяло лишь одно — маска, вылепленная из лица, словно из пластилина. У некоторых жертв глаза были зашиты, у других, наоборот, — присутствовали синие линзы. Одним Голем покрывал лаком ногти, другим зашивал рот, третьим красил волосы. Все было для того, чтобы выдуманный образ выглядел совершенным.

Педантичность с которой работал убийца, завораживала: чистые, вымытые тела, уложенные волосы, руки и ноги изогнуты в соответствии с воображением преступника: аккуратно выставленные на обозрение скульптуры, а не выброшенные в урну трупы.

Приблизительно одна жертва каждые тридцать три — тридцать пять дней, на данный момент в анатомическом театре представлено пятнадцать тел и пятнадцать масок. Профайлеры говорят, что основных эмоциональных окрасов принято выводить двадцать семь. Это самые распространенные, но при желании их спектр можно расширить, например до двухсот пятидесяти или пятисот. Споры на этот счет не утихают.

Апория вывел на экран в хронологическом порядке застывшие маски эмоций: волнение, страх, ужас, дискомфорт, боль, мука, удивление, удовлетворение, умиротворение, восторг, вожделение, похоть, радость, счастье, эйфория. Пятнадцать изображений, пятнадцать головоломок и пять строк под серией масок.

Физиогномисты и профайлеры ломали головы над тонкими отличиями граничащих между собой эмоций. Оттенки не всегда были очевидны, но тенденция к увеличению их накала стала понятна спустя девять трупов. Девять трупов… «Блядь…» Апория стащил с носа очки и протер глаза от усталости. Подняв к экрану взгляд, одними губами он проговорил заученные строчки из записок: «Суть жизни — страх и безнадежная битва с ним», «Боль — причина перемен, но она не может изменить факты», «Я ждал тебя целую вечность, как Левиафан ждал архангела Гавриила», «Я стану твоим Мефистофелем!», «Ты придешь ко мне за спасением». Это послание адресовано конкретному человеку или всему Идзину?

— С кем ты говоришь, проклятый ублюдок? — прошептал прокурор, переводя взгляд на календарь. Тридцать дней. Через три-пять дней они получат еще одну маску. — Блядство.

Журналисты, как свора гиен, караулят его едва ли не круглосуточно и не только у здания законников. Ему вменяют в вину то, что Голем все еще не пойман. А также на него сыплются колкости как из рога изобилия из-за Д’Аккуза. Медиа решили, что прокурор Апория сводит личные счеты с наследником и новым главой корпорации, даже его омеге не дают спокойно лежать в могиле, постоянно вытягивая его имя на поверхность, не забывая полоскать в грязи светских и криминальных хроник. «Чтоб вас всех…» Сил сдерживаться больше не было, еще немного — и он сломается под напором палаша, падет подкошенный, как бамбук.

Семья Бореалис так и не стала его по-настоящему. Прокурор без роду и племени, без статуса и достойного заработка, лишь с несвойственной этому городу порядочностью, ну и пусть, что пара, что истинный, никак не подходил «золотому и единственному мальчику» семейства Бореалис. Смерть омеги намертво вбила клин между ними, и ребенок стал камнем преткновения, споров и распрей. Они не желают отдавать ему сына, и Тайсун отчаянно ощущает, как ниточка, связывающая его с Дихаром, стремительно истончается под напором уже чужих ему людей.

За окном налилось силой свинцовое небо, вполне привычное явление для этой поры. Часовая стрелки добралась почти до половины шестого, учитывая, что рабочий день закончился еще тридцать минут назад, стук в дверь резко выдернул его из своих мыслей.