Звёзды (2/2)

— Не льсти мне, — Тюя убрал руки в карманы, и оба зашагали по набережной наконец обратно — у обоих, видимо, в одной стороне припаркованы «кони».

Блондин устало поинтересовался, как там у Тюи в школе и начинает ли он готовиться к экзаменам, мол, слышал, что восточные экзамены какие-то дикие. Устало, потому что явно наговорился на несколько дней вперёд. Когда Накахара запрыгнул на свой Дукати, Верлен прошёл немного дальше и вскоре подъехал обратно на своей чернющей и рычащей Тесте Стретте Нере, вскинув светоотражающее забрало.

— Мне вот чисто для себя интересно, mon ami, для чего тебе всё это? — Тюя «зарычал» мотоциклом, покрутив руль. — Не поверю, что тебе просто стало любопытно.

— Надо мне. Я уже поблагодарил.

— На свидание с какой-нибудь девочкой собрался, а? — Тюя на это резко повернул голову через плечо, глядя хмуро на Поля. — Ну не стал бы подросток спрашивать про такое сразу у обоих ближайших взрослых, знакомых с таким.

— Извини, Поль, но у меня женского скопа нет, как у некоторых, мне действительно просто любопытно стало, — Накахара ухмыльнулся наконец, надевая на голову шлем и круто выезжая на дорогу. Видно было, как Верлен в боковое зеркало махнул ему рукой на прощание, сворачивая в сторону.

«Совместное времяпрепровождение и угрозы убить уже были, — проносится в голове. — Остаются только цветы… как, сука, банально, мог бы и сам до этого дойти».

«С девочкой, как же, — Поль жмёт на газ. — Ну хоть про свидание врать не стал».</p>

Учиться в субботу — отстой. Но именно в этот день Тюя, появившись в дверном проёме класса, выловил Рюноскэ, поманив рукой за собой; тот только подозрительно прищурился, но задавать лишних вопросов не стал — на месте разберётся. Атсуши ещё не пришёл, а вот Осаму досыпал ночной недосып и даже не обратил внимание на то, что его брат куда-то ушёл — всё-таки Акутагава умеет выходить тихо во избежание лишнего внимания. Тюя остановился в углу коридора, впервые благодаря учебное время субботы хоть за что-то: за небольшое количество людей в школе и тишину — не придётся повышать голос.

— Рю, послушай, у меня к тебе небольшая просьба, — Накахара удивительно мялся, и Акутагава, видя такое поведение, скрестил руки на груди. — Только не смейся.

— Я похож на человека, который любит смеяться? — хриплый голос внушал доверие.

— Она немного нестандартная и совсем на мою просьбу не похожа, но…

— Валяй.

— И нужно будет, чтобы ты не рассказывал Осаму, — говорить словами через рот оказалось чертовски тяжело, и Тюя смотрел в пол. — Атсуши — можешь, но попозже.

— Ты совершил убийство и хочешь признаться в этом мне? — Накахара чувствует, как Акутагава не сводит с него взгляда своих серых глаз, и в какой-то момент мысленно Тюя проводит параллель между ним, Рюноскэ, и его отцом — под взглядом Мори-сама чувствуешь себя точно также, наверное. По крайней мере, в момент признания в «курении» было именно так, хотя, возможно, там ещё и присутствие отца повлияло.

— Нет, но-

— Тогда не вижу причины, к чему ты нервничаешь.

Тюя глубоко вдохнул, сдвинул брови к переносице и полушёпотом произнёс:

— Мне нужно, чтобы ты узнал у Осаму, какие цветы ему нравятся.

Рюноскэ, услышав это, был готов медленно снять тёмные очки, если бы они были надеты. Нужно было держать лицо. Он знал, что между Накахарой и его, Акутагавы, старшим братом есть отношения, но чтобы Тюя и… дарил цветы? Странная хронология событий, но весьма интересный прогресс. Вполне в накахаровском духе.

— А почему ты сам у него не спросишь? Разве вы не?..

— Спросил бы, если бы не знал Дазая, — парень вздохнул, разведя руками и шаркнув ногой по полу. — Он, во-первых, человек-анекдот и сразу толком не скажет, а во-вторых — хочу сделать что-то вроде сюрприза. Спрошу — спалю всю контору.

Страшно представить, как Накахаре вообще такое говорить даётся. Этот юноша-ураган, который, скорее, нож к горлу приставит, нежели признается человеку, который ему небезразличен, что любит его, а тут… Нет, этому точно надо максимально поспособствовать. Будь Рюноскэ на месте Тюи, он бы, наверное, сквозь землю провалился в буквальном смысле, лишь бы избежать зрительного контакта — может же.

— Понял, принял, попробую узнать, — Акутагава, растерев переносицу пальцами, прикрыл ладонью рот. Сюрпризы — святое. — Только не думаю, что у него какие-то цветы в принципе могут быть любимыми. У него, скорее, тип верёвки или марка бинтов.

— Прекрасно понимаю, — Накахаре, кажется, стало легче, после того как товарищ не стал реагировать слишком бурно, хотя — по-своему — мог бы. Он поднял наконец глаза. — Ну, и ты спроси у него не так прямо, окей?

— Можешь во мне не сомневаться, — Рюноскэ понятия не имел, как он будет спрашивать такое у брата, но это его будущие проблемы — сейчас он похлопал Тюю по плечу. Если Накахара доверил ему такое, значит, Акутагава из кожи вон вылезет, но информацию добудет. К тому же, если это поможет Осаму не чувствовать себя так, как он почувствовал себя однажды… Всё будет в лучшем виде. — Когда тебе это нужно? Сегодня?

— Желательно вечером.

— После школы постараюсь.

Тюя улыбнулся. Рюноскэ бы тоже хотел так сделать, но полная неизвестность действий не давала. Ла-адненько, придётся напрячь всю свою фантазию.

Накахара вёл себя на протяжении всего дня как обычно — всё также цапался с Дазаем словесно, о любимых цветах которого спрашивал буквально вот-вот. Как это вообще работает? У Рюноскэ с Атсуши не было никаких проблем — любвеобильный оборотень любил касания, а Акутагава не был против его держаний за руку, объятий и чего другого. Эта последовательность событий вообще какая-то странная; разве Тюя мог не знать о такой мелочи? Хотя… взглянуть на Тюю — неудивительно. Он больше человек дела, не слова, в отличие от Осаму. Ладно, потом спросит. Сначала — обещанное.

Идея пришла сама собой. Дазай залил шоколадные хлопья молоком, держа миску на руке и хлебая ложкой из неё прямо на весу, и смотрел в телефон на столешнице, периодически сгибаясь, чтобы пролистнуть или прочитать что-нибудь мелкое. Акутагава всё ещё готовил себе бутерброд, не желая возиться с готовкой у плиты. Так, как бы его направить в нужное русло?.. Юноша смотрит перед собой, на хлеб на деревянной доске, листья салата, сыр и на нож в своей руке. Нож. В руке. Чёрт. Идейка так себе, учитывая, что Рюноскэ обещал сам себе к такому не подводить, но тут надо. Ради Тюи. Ради Осаму. Ради его, Акутагавы, с Атсуши душевного спокойствия. Ради всеобщего, сука, блага, чтобы весь мир не взорвался.

— Лучше бы вместо хлеба был ты, конечно, — пробурчал Акутагава, искренне надеясь, что Дазай не посмотрит на него, как голодный щенок на улице, которого только что брезгливо отопнули.

«Только если нож будет пластиковый», — пронеслось тут же в голове в качестве оправдания, но Осаму это пока знать необязательно.

— Что я слышу? — Дазай дожевал полный рот хлопьев, утирая молоко с губ рукой с ложкой. — Неужели мой братец сподобился читать мои мысли?

— Лезть в твою голову сроди самоубийству. Просто подумал, что в таком случае у тебя будет самая тупая на свете гравировка на надгробии: «Умер, перепутав с бутербродом свою сонную артерию», — Дазай на это фыркнул, молча жуя. — Какие же цветы нести тебе тогда на могилу, умник?

— Зачем цветы? Конфеты кидай, я ночью вылезу и всё сладкое соберу.

— Разбежался, — Рюноскэ нарезает хлеб нарочито медленно, чтобы не сбиться с темы. Нужно плавно натолкнуть братца на нужный ответ. — Раз уж помер за ужином, то и на могилу тебе принесу ромашку или шиповник, чтоб было с чем пить чай за твой упокой.

— Какая дальновидность, — Дазай стукнул ложкой о край миски. — Лучше уж камелии, они хотя бы красивые.

Вот и оно. Если Осаму сказал это просто так, а не потому что он догадался о сюрпризе своего бойфренда, то идея сработала. Как, к слову, вообще выглядит камелия? Знания хозяина Расёмона ограничивались розами, тюльпанами и, наверное, одуванчиками с ромашкой.

— Камелии? Может, сразу золотые слитки? — Рюноскэ наконец собирает свой нарезанный ужин в один, отложив нож в сторону. — Дороговато обойдёшься. Лучше живи, так дешевле.

— И скучнее.

— Ничего страшного. Зато отец не будет расстроен.

— Как благородно с твоей стороны, — Осаму выпивает ставшее шоколадным молоко, доев хлопья наконец, и с грохотом ставит миску в раковину. — Помоешь, окей? Всё равно копаешься.

«Твоей футболкой помою вместо тряпки, разве что», — хотел было ответить Рюноскэ, но вовремя прикусил язык — сейчас не стоит язвить.

— Почему камелии, кстати? — спрашивает он меланхолично, зная, что Осаму слышит. — С каких пор ты в цветах стал разбираться?

— Недалёкий! — брат, судя по голосу, стоит в дверях комнаты. — Я думал, это все знают, что камелия с языка цветов — вечная любовь и восхищение. Все на кладбище обзавидуются, что меня любят даже в гробу, всего гнилого и в червях!

«Какой же ты оптимист, я не могу с тебя», — Акутагава вздыхает. Ладно, нужное он узнал, теперь надо пересилить себя и сгладить атмосферу.

— И отец, и я больше любим тебя живым, так что не утруждай нас лишней морокой с похоронами.

— О-ой, что-что, я не расслышал? — Дазай язвит, наверняка улыбаясь во все тридцать два. Пусть улыбается и язвит, лишь бы не нашёл, что ещё себе порезать. — Любишь меня, а?

— Что слышал!

Сообщение для: Тюя

19:16. у меня для тебя хорошие новости!

19:17. он проболтался про камелии

Сообщение от: Тюя

19:18. понял! спасибо, мой один из двух самых лучших друзей на этом свете

19:19. я заберу его через пару часов, только не говори ему

19:20. папа, кстати, думает, что я с ночёвкой уйду к вам, так что благодари меня, я подарю тебе несколько часов тишины и покоя без дазая</p>

19:21. я так понимаю, ты в курсе, что отец сегодня дома не ночует

19:22. ну прямо-таки дар свыше

19:23. это моя благодарность за услугу ;)</p>

Накахара глубоко вздыхает. Так, соберись, возьми себя в руки! Волнуешься из-за какой-то мелочи, будто идёшь резать кому-то горло. Парень встряхивает головой, зажмурившись. Дазай вроде долго собирается, можно, в принципе, написать сейчас. Давай, всё будет нормально! Чтобы он — и отказал в обычной прогулке? Ещё и на мотоцикле? Да он из окна спрыгнет, чтоб быстрее было, ради Дукати. Розового и девчачьего, как он любит говорить, но Дукати. Вдох-выдох, пиши давай. О, или… или лучше позвонить? Лучше позвонить. Да. Именно так. Ищи его в контактах. Поразительно, но Дазай мог бы быть на любом месте по алфавиту — и Мерзостью называться, и Самоубийцей, и Копией Мори-сама, и просто Придурковатым. Но нет, он просто назван по имени. Даже как-то неоригинально.

Гудки были тем ещё испытанием, а от зазвучавшего на том конце голоса и вовсе сердце в пятки рухнуло. Держи голос и стать, Накахара! Как обычно.

— Да-а, рыжуша-дорогуша? — Осаму как всегда. Это даже радует.

— Я тебе за такие клички язык вырву, — Тюя даже успокоился от привычного для себя ответа. — Выйди через полчаса, мне тебе кое-что отдать надо.

— Кое-что — это что? — у Дазая голос хитрющий. Оставалось надеяться, что Акутагава не проболтался. — Набор для самоубийства?

— Прекрати, мы уже разговаривали об этом. Не его.

— А что тогда? Что-то для отца от твоего отца?

— Нет же.

— Я теряюсь в догадках. Решённые задачи по алгебре за весь следующий год?

— Нет!

— За следующие два года?

— Дазай! — Тюя невольно прикрикнул. — Я сказал выйти — выйди! Гадать дольше будешь.

— Ладушки, как скажешь.

— И это, надень что-нибудь с длинным рукавом.

— Ого, ты что, стесняться стал моих резаных рук?

— Да, блядь, конечно, спустя столько времени резко стал, — Тюя рычит, закатывая глаза. — Надо мне, сегодня ветер обещали.

— Беспокоишься, что ли, что я простужусь?

— А кого мне в школе головой о парту бить, когда ты несёшь очередную херню?

— Воу, весомый аргумент. Тогда до встречи, жду моего прекрасного принца на розовом девчачьем коне!

Как в воду глядел. Тюя ничего не отвечает, завершая звонок и садясь на мотоцикл. Где бы отыскать теперь эти сраные камелии в срочном порядке…

Как выяснилось, камелии нынче не в моде. Было большим трудом их отыскать, Накахара даже начал психовать. Время уже поджимало, как вдруг — да, вот они, в каком-то захудалом цветочном магазинчике. Быстрее их упаковывайте, девушка, умоляю! Тюя уже был готов зажать этот несчастный букет в зубах, чтобы не тратить время, совсем забыв, что умеет управлять гравитацией. Очень тупо. Достаточно прижать способностью несчастные цветы к своим коленям. Вечная любовь и восхищение… Иронично, если Осаму не дурак и обо всём догадался заранее. Но какая Тюе разница?

Он подъехал аккурат к тому моменту, как Дазай показался на улице. Он был в своей бежевой толстовке и чёрных джинсах, как обычно, только на шее виднелись бинтовые повязки. Стоило лишь услышать, как знакомо рычит Дукати где-то в начале улицы, Осаму тут же повернул голову на звук. Накахара в кожанке, рваных штанах на коленях — и как такой писк моды Рандо-сан вообще одобрил? — и чёрном блестящем шлеме плавно притормозил точно рядом и, не открывая забрала и не глуша мотор, внезапно протянул парню в руки букет, прикрытый упаковочной фольгой сверху. А? Что?

— Это кому? — Дазай даже не сразу сообразил взять букет, пока ему им же не ткнули прямо в грудину более настойчиво, мол, бери уже. Осаму с неким подозрением окинул взглядом всего Накахару и сам Дукати, будто сомневаясь, Тюя ли это вообще, и лишь затем глянул, что там за букет и букет ли в принципе. А там… Камелии. Нежно-розовые, штук пятнадцать, как юноша успел посчитать на глаз. — Это… что?

Заглушая рычащий мотоцикл и становясь одной ногой на асфальт, Тюя снимает шлем, встряхивая головой — хвост отросших волос упал на плечо, — и с блестящими голубыми глазами клыкасто улыбается.

— Розовые и девчачьи. Специально для тебя.

Дазай — человек, которому теряться во времени и пространстве несвойственно. Накахара — человек, которому делать неожиданные подарки также крайне непривычно. Но в этот вечер Осаму, стоя перед Тюей в абсолютном молчании и удивлении на лице, растерялся, а Тюе стоило большого усилия держать лицо и надеяться, что щёки не пылают. Засмею-ют!

— Что застыл? — Накахара вывел Дазая из ступора своим вопросом, и тот наконец оторвал взгляд от цветов, будто ожидая, что они — галлюцинация и растают прямо в руках. — Домой неси, в вазу ставь и спускайся обратно. Дело есть.

Осаму только молча кивнул, в удивлении — не в смущении! — не поднимая на Тюю глаз и разворачиваясь к парадной двери. Стоило только ему скрыться, Накахара нервно и отрывисто задышал и отвернулся, зажмуривая глаза и зажимая рукой в перчатке рот, чувствуя, как его бровь дёргается. Твою мать! Как неловко! И как теперь быть с ним один на один?! Накахара в смятении даже не поднимает головы, не зная, что из окна за ним следит внимательная пара серых глаз.

Дазай вышел довольно скоро. Накахара вовремя успел прийти в себя, отвесив себе пару пощёчин, и повернулся на звук открывающейся двери ровно тогда, когда Осаму запнулся о поребрик, но вовремя выпрямился. Тюя, стараясь быть серьёзным, невольно усмехнулся.

— В честь чего, Тюя?

— В честь твоей кривоногости, придурок, — Накахара протянул ему шлем. — Садись назад и держись за меня.

— Надеюсь, прыгать с моста в воду?

— Размечтался. Просто прокатимся.

— Если это приглашение на свидание, то я был бы согласен и без цветов, — Дазай натягивает шлем на голову, легко переступая через мотоцикл своими ходулями и стараясь пристроиться за спиной Накахары, просто потому что Дукати не предусматривает второго пассажира, благо что Тюя мелковат для такого большого мотоцикла.

— С чего взял? Я ещё, вообще-то, ничего не сказал, — Накахару специально резко хватают под рёбрами, сжимая руки, чтобы у того воздух из груди весь вышел, на что Тюя хмурится и с щелчком закрывает забрало шлема на Осаму, не давая тому и слова сказать. Дукати мягко тронулся, утробно рыча, и только по исчезновении его из вида двора задёрнулась штора наблюдательского окна. Как хоть эти камелии выглядят…

Ехали долго. Учитывая, что Накахара ничего не сказал, а Дазай даже спросить ничего не успел, Осаму только и оставалось, что смотреть по сторонам. Яркие вечерние вывески неоновой Йокогамы постепенно сменялись спокойными сумерками, стоило покинуть город и выехать на дорогу лесополосы; вскоре высокие «клыки» домов и вовсе остались позади, напоминая о себе лишь бликами на блестящем мотоцикле и отражениями в забрале. Тюя вёл плавно, что удивительно, ведь Осаму думал, что трясти будет неимоверно и в какой-то момент на какой-нибудь кочке вовсе выбросит за борт. Интересно, Накахара всегда так водит или только для пассажира сейчас старается? В конце концов, Дазай никогда до этого не сидел на священном Дукати. Прямо как до святилища допустили!

Когда город остался позади лишь в знаниях географии, что Йокогама где-то там, за спинами, Накахара наконец съехал с дороги куда-то вниз, по холму. Здесь росла высокая трава и не было вокруг ни души; когда заглох мотор и Тюя мягко опустил ногу на землю, опуская затвор, чтоб Дукати крепко встал, Дазай наконец снял шлем и услышал… ничего. Царила полнейшая тишина, лишь где-то вдалеке умиротворяюще трещали сверчки. Сеть, понятное дело, не ловила, можно было и не брать с собой телефон. Тюя спрыгнул с сидения, отвернувшись и как бы невзначай протянув Дазаю руку в перчатке ладонью вверх, мол, берись и сходи уже. Осаму, вообще-то, поддержка не нужна, учитывая рост, но не принять такое можно сравнить лишь с предательством клятвы на крови. Тюя не дерзит, не пытаясь чересчур сильно сжать вложенную в ладонь кисть до хруста костей, лишь дожидается, когда Осаму встанет на землю, выпрямится и сложит шлем на сидение. Небо над ними было тёмным, первые звёзды рассыпались на горизонте, постепенно заволакивая всё вокруг, и ни облачка не было видно. Красота, тишина и только две живых души на ближайшие километры — Накахара и Дазай. Поразительно.

Никто не решался заговорить первым. Осаму присел (скорее, опёрся спиной) на мотоцикл позади, сложив на него руки и запрокинув голову кверху. В кутерьме школьной рутины и тренировок на звание убийцы такие моменты тишины и спокойствия уже встречались редко, хотя ему даже восемнадцати нет. Ветер слегка колышет траву. Накахара стоял рядом, убрав руки в карманы и точно также упёршись спиной в нос Дукати, замолкнувшего сейчас и погасившего фары. В отличие от Осаму, Тюя на небо не особо глядел — звёзды, конечно, красивые, и в тишине мира на них можно смотреть бесконечно, но проще было отвернуть голову в сторону и смотреть на тёмные деревья вдалеке.

Но молчать бесконечно невозможно. Накахара постарался бесшумно вздохнуть и, растерев шею, неуверенно начал:

— Если тебе интересно, зачем мы здесь, то-

— Убить меня тихо и без свидетелей? — Осаму, перебив, усмехнулся. — Что ж, это лучшее место, о котором я мог только мечтать.

— -то никакой причины нет.

Тут Дазай замолк. Чего? Как это? А для чего они здесь?

— Я понимаю, это звучит глупо, но я просто хотел найти место, где не будет вообще никого. Нет, то есть, только я и ты, и больше никого.

Осаму ничего не отвечает. Тюя только слышит его мерное дыхание и краем глаза видит движение руки.

— Я… угх, к чёрту, я даже не подозревал, что такие вещи так сложно говорить через рот! — эмоции плещут через край, хоть по юноше и не видно, и он хмурится, агрессивно пиная траву впереди, отходя от мотоцикла и сжимая руки в кулаки. — Вот почему всем вокруг это даётся на раз-два, а у меня не получается?!

— Полегче, я не тороплю, — Тюя знает, что Осаму улыбается, скрестив руки на груди и внимательно наблюдая за ним. — Ты что-то хотел сказать, да?

— Да какой ты проницательный! — Накахара сжимает зубы, стоя к Дазаю вполоборота и периодически поглядывая на него искоса. — Как бы тебе объяснить-то?

— Тремя словами, зай.

— Не-ет, не так всё просто, — парень шумно вдыхает-выдыхает носом, собираясь с силами и стараясь успокоиться. — Ладно, я попробую. Я, в общем, давно хотел сказать… начать… короче, как-то у нас всё не получалось по-человечески. То ты меня бесил, то я был несдержан, то что-нибудь ещё, и как-то времени на это не находилось. Да, у нас уже всё было, да, это очень глупо! — Накахара снова не сдерживается и с крутого разворота пинает траву. Остановившись, он дышит, приходя в себя, и шумно сглатывает, продолжая стоять к Осаму спиной. — Но мне хотелось, чтобы ты не думал, что я тебя не… ну… Чтобы ты не думал, что ты мне безразличен. Как-то так.

— Правда? — наконец послышался голос в ответ, и Тюя повернулся через плечо. Осаму стоит, не изменив позы, и мягко смотрит на Накахару, слегка склонив голову к плечу. — Я и не думал. Уже привык, что ты выражаешь внимание так, как ты обычно делаешь. Разве нет?

— Фактически, да, ты прав, — Тюя почесал затылок, наконец полностью повернувшись к Осаму и сделав шаг вперёд. — Но, опять же, мне хотелось сделать чуть-чуть по-другому. Моё отношение уже привело к твоему срыву, потому что ты наверняка думал, что мне не нужен и весь подобный бред, и тогда, когда я остался присматривать за тобой, мне тоже казалось, что ты можешь подумать, что я это делаю из-за прошедших событий.

— О да, заниматься любовью, чтобы показать, что любишь, это так банально, каждый день такое встречаю.

— Не язви. Ты не можешь отрицать, что без любви такого не бывает.

Дазай только пожал плечами.

— И да, — Тюя подошёл ещё ближе, — я не хотел, чтобы ты думал, что это только с твоей стороны происходит. Я дурак просто и не умею показывать чувства, как ты. Это очевидно, но вдруг ты думаешь, что я не замечаю этого за собой?

— …Возможно.

— Вот потому-то я и распинаюсь перед тобой сейчас.

— Тюя, я люблю тебя, и ты знаешь об этом.

Накахара замолчал. Дазай смотрел на него, и его глаза блестели — в них отражались звёзды. Вокруг стемнело, тёмно-фиолетовое небо расстилалось до ярких городских огней, светивших мерцающими столбами ввысь. Пели сверчки. Вот он, момент, которого Тюя так ждал. Он так долго вёл к этому, чтобы… чтобы что? молчать сейчас? Сколько бы ты, Накахара, не называл Дазая придурком и идиотом, в данный момент, если не пересилишь себя и ничего не скажешь, придурком и идиотом останешься только ты.

И Накахара решился.

Он шагнул наконец ближе, стукнувшись носками кед о светлые кроссовки Осаму, и вытянул руки вперёд, в перчатках хватая лицо Дазая и притягивая ближе. Нет, смотреть в глаза сейчас — лишнее, Тюя прикрывает свои, смотря только на бледные губы перед ним, и, поднявшись на носки, наконец целует — так, как должен был целовать с самого начала. Сначала просто, прижавшись губами к губам, потом, зажмурившись, налегая грудью вперёд и раскрывая рот, вынуждая Осаму сделать то же самое. Тюя чувствует, как одна из рук Дазая накрыла его руку в перчатке, а второй Дазай касается спины, огладив между лопаток прямо под кожанкой.

Накахара, кажется, забывает дышать в поцелуе, потому и отпрянул, выдыхая:

— Я тебя тоже. Ты мне нравишься. Я люблю тебя. Не думай, что это не так.

«Хоть ты и бесишь неимоверно иногда», — хотелось добавить, но не успелось: Осаму, улыбнувшись, ненадолго отвлёкся, снимая с руки Тюи перчатку и, отбросив её на сидение мотоцикла, прильнув щекой к тёплой ладони. Хорошо, что в темноте не видно, как краснеет лицо, и Накахара отнимает от лица Дазая руки, снимая перчатку и со второй. Осаму уже было расстроился, потянувшись следом, но Тюя на этот раз осторожно берёт его лицо обеими тёплыми ладонями, зарываясь пальцами в мягкие вьющиеся волосы, и вновь льнёт губами к губам, не чувствуя стыда.

Он для того и выбрал это тихое место под звёздами, чтобы наконец признаться.