Луч солнца золотого (2/2)

Теперь вернёмся к повествованию. Тебе, мой дорогой Рюноскэ, повезло гораздо больше — тебе попалось Bb, которое ты позднее сам назвал Расёмоном. Признать честно, увидев впервые эту чёрную змею в твоей колыбельке, я испугался банально от непонимания, что это такое. Позже выяснилось, что, оказывается, в кристалле способности и скрывался этот чёрный молох, который по праву теперь считался твоим. Сначала я опасался, что он тебе навредит, но ты воспринимал его живой игрушкой. Даже спал с ним в обнимку. Он соображал на уровне ящерицы обыкновенной, больше чувствовал всё то, что чувствуешь ты. Практически не появлялся, когда ты болел — видимо, у тебя не было сил на его выпуск. А вот над Осаму я голову ломал, не понимая, что я сделал не так — проявлений его способности я никак не видел. Даже по камерам не мог засечь! Я и подкидывать тебя пытался, и оставлять твои вещи на расстоянии от тебя, и даже ночью под свет луны подставлял, стараясь выяснить, что же тебе досталось. Думал даже, что кристалл был полым! Или ты его не принял. Я потому и уточнил, что только почти разобрался в механизме их работы. Уже было смирился, что ты отверг способность и та улетучилась в небытие… А потом я впервые как-то услышал, как Рюноскэ хнычет. На первый взгляд — ничего: ты ничего у него не отобрал и не ударил, как это у маленьких человеческих детёнышей бывает. Выяснилось, что при прикосновении Расёмона к тебе он исчез, вот твой брат и расстроился. Я тогда поначалу приписал к тебе уничтожающую другие силы способность, после увидел, что Расёмон вернулся, и стёр твой плюс. Признаюсь: я ради интереса тестировал твою силу на братьях твоих меньших — Тюе и Атсуши. Тюя хмурился, злился и разбрасывал в приступе детской ярости игрушки, когда после твоего прикосновения не мог взобраться на стену вертикально, как он любил это делать; а Атсуши резко переставал понимать, где его тигриные лапы, и подолгу молча осматривал свои видоизменённые конечности. Тебе досталась уникальная сила, мой дорогой Осаму — аннулировать чужие способности. И я было возрадовался — подобной аннигиляции в своей профессии я ещё не встречал!..

Если бы я только знал, как она тебе вредит… Надеюсь, ты сумеешь меня простить за это.

Ты, Рюноскэ, был молчуном с детства. Думаешь, я преувеличиваю? Ты очень долго не начинал говорить. В физическом развитии ты не отставал — и пошёл в срок, и рост походил на норму, только вес прибавлялся хило. У Осаму была точно такая же проблема; кормить на убой я вас даже не пытался, прекрасно видя, сколько вы съедаете за раз, потому в какой-то момент стал давать вам одну большую порцию на двоих — в попытке задеть друг друга вы готовы были съесть гораздо больше, чем ели изначально, без мотивации, так сказать. Дух к соперничеству у вас с пелёнок в буквальном смысле. Что с вас взять? Мальчишки, как любила говорить Коё. И все к ней прислушивались, как к единственной женщине в нашем клане. Не знаю, что я бы делал без неё, когда валился с ног и засыпал за столом, в кресле, на полу, а вы оставались без моего присмотра… И переходили под её строгий надзор, естественно. Благодарите вашу добросовестную учительницу каллиграфии и языка — без неё вы бы сломали в себе все кости ещё до первого класса. Хотя, наверное, я бы тоже что-нибудь себе сломал.

Отсутствие подачи голоса у тебя, Рюноскэ, было моей персональной проблемой. Я уж валил это и на индивидуальные особенности твоего психического здоровья, и на влияние твоей приобретённой способности, и на что только не; но чем больше времени проводили с вами все окружающие вас взрослые (и я в т.ч.) и ваши верные соратники в лице Тюи и Атсуши, тем больше я убеждался, что с твоим психическим развитием всё в порядке — ты всё прекрасно понимал, реагируя бессловно. Ты просто… не хотел говорить? не видел в этом надобности? Ты слышал и слушал своего брата сутки напролёт, лепечущего про всё подряд, ты слушал рычащего Тюю, раньше всех из вас ставшего выговаривать эти самые рычащие звуки, слушал Атсуши, чьи слова периодически сменялись на невнятные кошачьи звуки вроде утробного рычания или мурлыкания, слушал нашу чистую речь (уж поверь, наш контингент не способен сюсюкаться абсолютно ни с кем), но упорно не заговаривал. Вещи, которые были тебе недосягаемы, ты просил жестами либо доставал Расёмоном, достающим их не с первого раза, а требуемые от нас действия ты старался выполнять сам — я только помогал. В отличие от Осаму, часто манипулирующего мной и моей усталостью, когда я не мог сопротивляться наивным детским просьбам, ты молча наблюдал за ним и мной и повторял. Это высшая психическая деятельность ребёнка твоего возраста, уж поверь. Я беспокоился потом по другому поводу — ты мог по каким-то причинам быть немым, а если и нет, то твой речевой аппарат мог бы быть развит в будущем достаточно плохо, начиная дикцией отдельных звуков и заканчивая неточной формулировкой предложений. Когда Осаму чётко обращался ко мне, мол, папа, дай то-то и то-то, папа, я хочу то и это, папа, сделай мне это, ты только слушал. Я проверял тебя даже на слух, пытаясь шептать что-нибудь вне поля твоего зрения, и ты тут же оборачивался, с подозрением оглядывая комнату.

Когда ты, мой дорогой младший сын, наконец начал делать уверенные шаги, я был безмерно счастлив. Примерно так же, как и когда пошёл мой дорогой старший сын. Да, разница между вами невелика, но… Осаму всегда рвался ходить и бегать всюду, куда мог только попасть. Ты же, Рюноскэ, предпочитал сначала понаблюдать со стороны и лишь потом начал исследовать обстановку. Как только Осаму начал ходить без поддержки, я забыл, когда он сидел на моих руках. Осторожный же Рюноскэ наоборот, предпочитал осмотреться с моей высоты, сидя у меня на руках или плечах. Я не был против; в конце концов, только под конец рабочего дня я мог полностью посвятить время вам. Вы, может, этого и не понимали, ведь я часто был в поле вашего зрения, но полноценно играть и всё такое… Я старался как можно быстрее выучить вас всему, что должен знать ребёнок вашего возраста. Было трудно поднимать кого-то из вас, когда под рукавом халата и под слоем бинтовых повязок заживало пулевое ранение; было трудно чётко произносить слова для вашего запоминания, когда моя челюсть отходила от вывиха; было трудно выяснить, кто из нас троих — Тацухико, Рандо или, собственно, я — наиболее дееспособен после неудачной стычки, чтобы присмотреть за всеми четырьмя разом; было трудно, но мы старались. Мне самому не верится, что я говорю такие тривиальные фразы, но если вы когда-нибудь и заведёте собственных детей (не дай бог, конечно!) или хотя бы (вот тут уже дай боже) учеников, то вы поймёте нас всех.

Я впервые видел, как в удовольствии топорщится чешуя, как от ветра, огромной клыкастой рептилии с рогами под именем Шибусавы, когда Атсуши произносил своё имя без коверкания и прерывания на непонятные звуки дикого животного. Впервые видел слёзы на глазах Рандо, пережившего уход из его жизни Верлена, когда Тюя, пускай и по слогам, на французском (!) произнёс, что его зовут Накахара Тюя. Я бы написал, конечно, как он это сказал, но для этого нужно знать французский, а я знаю лишь латынь, и если бы хоть кто-то из вас заговорил на латыни, то я клянусь, что провёл бы обряд экзорцизма. Я не впервые слышал, как ты, Дазай, чётко и с разными интонациями, даже порой издевательски спрашивал у своего младшего брата: «Меня зовут Осаму Дазай, а тебя как, а-а-а?» Но, когда я впервые услышал незнакомый мне голос с детской хрипотцой, тихо, но без запинки и внятно отвечающий: «Меня зовут Р-л-рюноскэ Акутагав-в-ва, ты надоел спр-л-рашивать одно и то же!», я чуть богу душу не отдал на месте. В тот вечер я вернулся немного раньше обычного, но — боже мой! — если бы я задержался хотя бы минут на десять? Я бы продолжил быть уверенным, что из двух моих сыновей контактирует с миром словесно только один. Да так чётко, практически не жуя звуки! Я тогда не разуваясь вбежал к вам, и Юкичи, заменяющий вам сиделку и надсмотрщика, был удивлён не меньше моего. Он молчал, я молчал, даже ты, Осаму, молчал. А ты, Рюноскэ, посмотрел на меня, сидя на полу и возясь со своей чёрной ящеричной головой, и указал пальцем на своего брата: «Папа, он мне надоел». И снова чётко. Не жуя звуков. Я тогда потерял дар речи. Мой Волче, сиречь ваш всезнающий директор, говорил, что еле успел поймать меня, ибо ноги мои подкосились. Я уж и немоту подозревал, и негативное влияние способности, и твои индивидуальные особенности, и какие-то болезни… А всего-то надо было, чтобы Дазай тебя достал. Дазай тогда, к слову, с не меньшим удивлением посмотрел на меня и пролепетал по-детски: «Пап, он лазговаливает!» Да, Дазай, он разговаривает. Твой брат вполне себе здоров, просто с характером. Помню, что тогда поднял вас обоих на руки, хоть мне и было тяжело, и держал, пока руки не начали отваливаться. Мои мальчики! То, что я воспитал! Говорят, ходят, МЫСЛЯТ! Настоящие люди! Не знаю, что в дальнейшем должно было послужить тому, чтобы я в вас разочаровался. Знайте: я, может, и строг с вами иногда, но разочароваться — никогда. Любил, как своих детей. Ах да, вы же они и есть…

С одеждой для вас у меня было туго. У меня вообще, признать, всю жизнь с фантазией тяжеловато, но, когда дело дошло до детского гардероба, я растерялся совсем. В этом, как ни странно, помог ваш старый добрый Рандо: вот уж у кого вкуса не отнять! Его Тюя всегда был одет с иголочки в дорогую одежду. Нет, я мог себе позволить, но… зачем одевать вас в то, что через минуту будет стёрто с лица планеты? Рандо наставлял меня (и Шибусаву в т.ч.), взяв всех нас в магазины детской одежды. В первый раз я чуть не умер от ожидания, пока он присматривал сочетания для вас. Оказалось, недостаточно взять первое попавшееся, что на вас налезло — нужно подбирать фасон, цвет, чтобы глазам подходило… Тацухико повезло больше всего — у его кота глаза радугой переливались, ему всё подходило. В другие разы посещения давались легче. Я искренне просил Рандо запечатать вас четверых в куб и оставить дома, пока мы быстренько что-то берём для вас, но Рандо говорил, что это непедагогично. Тацухико предлагал привязать вас четверых к его хвосту, но Рандо чуть не обломал ему за эту идею рога. У меня рогов нет — мне ломать нечего. Зато Коё с той поры стала говорить, что вы наконец-то одеты, как нормальные дети у адекватных взрослых, а не как волчата с голодного мыса. Особенно тяжко было вразумить Шибусаву, для которого звериная шерсть — или чешуя — уже была одеждой. Но он и сам это признавал, дескать, старые привычки.

Вы росли невероятно быстро. Говорят, что чужие дети растут быстрее своих, но с вами — отдельная история. Не то я в своей практике мало сталкивался с детьми, не то вы всей четвёркой решили стать феноменальными, но взрослели вы от часа к часу. Ни о каком детском саду речи не шло, всё-таки ваш доблестный директор и мой верный Волче, собравший свою проверенную братию, подался в среднее образование, нежели дошкольное и начальное, потому весь свой «детсадовский» период вы провели с нами. Тогда мы все ещё теплили в себе надежду, что вы вырастете вдали от всей нашей работы. Вы оба, например, станете хирургом и патологоанатомом… Или стоматологом и педиатром. Или вообще не пойдёте по моим стопам и станете… не знаю, один кинологом, другой режиссёром. Модельером, моделью. Учителем. Тайным агентом! Выбирай не хочу. Но все наши «стариковские» мечты (имейте в виду — мы были старше вас от силы лет на пять!) разбились в пух и прах немногим позже. Вы прекрасно знаете, о каком моменте я говорю. А тогда, глядя на ваши круглые детские лица и блестящие глаза, никто из нас, взрослых, и подумать не мог, что вы станете нашими отражениями. Думалось тогда: играйте в игрушки, в догонялки, в прятки и казаков-разбойников, рисуйте цветы и машины, на асфальте, на обоях, дружите друг с другом, танцуйте, пойте, смейтесь! Юкичи сказал мне тогда, что я перестал сутулиться от усталости и вновь стал улыбаться; Рандо — воспрял духом, найдя в своём сыне смысл шагать дальше; Тацухико — успокоился и остепенился, став олицетворять в действительности Водную Драконью мудрость вместо огня и ярости. Похоже, что вы четверо стали нашей мотивацией стать лучшими версиями самих себя?

Мы честно старались скрывать от вас свою деятельность. Как только вы пересекли ту границу возраста, когда начинаете думать и понимать происходящее, походы к нам стали редкими. Вас занимала школа, вас занимали вы сами — ваша дружба, ваши игры, ваши соперничества, возможно, ваши новые одноклассники и одноклассницы. Знаю, вы тогда понятия не имели, что все ваши учителя не подобраны просто так. Коё-сан, Куникида-сан, Йосано-сан, Рампо-сан, ваша англичанка мисс Агата, ваш чуткий классный руководитель Сакуноске-сан и, естественно, ваш Директор — все эти люди прекрасно осведомлены, кто вы такие и что в вас за особенность. Ваша школа по документам числится самой обыкновенной, уж поверьте мне, все секреты таит в себе руководство. И мы, конечно. :) Т.к. вы это должны узнать уже по окончании, ничего страшного, что я вот так прямым текстом раскрою все карты. Правда, эта «обыкновенность» в будущем сыграла же с вами злую шутку в виде ваших новых… кхм, скажем, товарищей. Тогда я думал, что это злая шутка, но потом, как оказалось, это ваше личное испытание. Мы старались вас уберечь от всего, хоть и понимали, что вы становитесь старше, а ваши проблемы — серьёзнее. Я рад, на самом деле, что вы всё сами смогли разрешить. Не просто рад — горд. Мы горды вами всеми. Я горд вами обоими. Горд тобой, Рюноскэ, горд тобой, Осаму. Продолжайте совершать подвиги и дальше, только не посвящайте в них ваших отцов! У нас может на старости лет не выдержать сердце. Шучу. Всё выдержит. Но будет обидно, если нам и пятидесяти не будет, а вы нас сделаете седыми. Исключая Тацухико, да, он по жизни много чего повидал, наш заяц-беляк.

Вместе с вашей школой пришли и новые проблемы. Было необычно приходить домой через сутки, уставшему, голодному и лично положившему нескольких человек прошлой ночью, а потом встречать ваши просьбы зашить рубашку или помочь с поделкой на завтрашний урок. И я делал. Шить я умел, но не особо любил (хирургические швы наложили на мне отпечаток работы), потому под моим чутким руководством учил вас шить самих. Тебя, Осаму, я просил не стараться пришить нитку к себе. Я уже тогда видел, что твоя способность рвётся наружу, но не думал, что в будущем это будет настолько критично. Твои повязки утягивали кожу и делали тебе легче, сдерживая всё внутри — верь мне, я наблюдал за твоим поведением. Знать бы мне, что лучше бы твои руки усеивали мелкие царапины, чем то, что случилось потом!.. Но я не знал. К сожалению. Я не претендую и не претендовал никогда на звание лучшего родителя, но, когда я едва тебя не потерял, я думал, что из меня не то что худший родитель = худший человек на земле. Не заметил вовремя. Не уследил. Не диагностировал. Мы разговаривали с тобой потом об этом, и ты высказал мне многое, но я всё равно виню себя за произошедшее. Вряд ли прощу. Но да ладно.

Оказалось, что все шутки про то, что детские уроки за детей делают родители — не шутка. Если в начальной школе вы ещё справлялись сами, то потом пошли какие-то невероятные математические задачи. Вам смешно, молодые люди? А мне — нам троим — было ни капли не смешно! Было желание встретиться с Волче, отринувшим службу мне в угоду службы молодому поколению в лице вас, и сказать, чтобы решал свои задачи сам, но моя гордость была выше этого. Да, взрослые умнее детей априори, особенно — мы, но интегралы, логарифмы и проклятые дециметры после подписи тысячи оружейных бумаг просто не поддавались нашему сознанию. Если вы думаете, что мы разрешали вам пропускать уроки по доброте душевной, вы ошибаетесь!.. Чем меньше уроков со сложными заданиями вы посещали, тем нам было легче. Авось следующие задания уж сами решите, хоть с решебником, только нас бы не подключали. Думаете, охота после бессонных ночей тратить ещё одну ночь на решение вашего домашнего задания? Язвить будете опосля.

Любые ваши оценки, будь они неудовлетворительными либо отличными, меня не волновали. Нет, не в том плане, что я не заботился о вашем обучении; я не видел смысла возводить вам в вину неусвоенный материал. Почему? По сравнению с нашими — ваших взрослых — проблемами и проблемами вашими, когда вы подрастёте, все эти оценки не имеют никакой значимости. Учитесь плохо, учитесь хорошо, учитесь отлично — школа всё равно останется лучшим воспоминанием в вашей жизни. А я вам, конечно, помогу на этом пути. Мне только в радость быть мудрым наставником… пусть я и не всегда справлялся с этим.

Не подумайте, что, когда я злился или читал вам нотации, я делал то из нелюбви или каких-либо других негативных порывов. Я беспокоился за вас всегда и продолжаю это делать, хоть вам давно не год, не пять, не одиннадцать и даже не восемнадцать. И злился я на то, что я не мог вам помочь и наставить вас на более грамотный путь в моменты ваших ошибок. Головой я понимал, что без набития собственных шишек не получится сформировать свой собственный опыт, но сердце хотело провести вас по вашему взрослению наиболее мягко. Я прекрасно осведомлён о работе мозга и организма любого ребёнка и подростка, о вашей — абстрактно — психологии и физиологии, я прекрасно понимал, что в какой-то момент ваш папа перестанет быть для вас центром жизни, вы будете отделяться, сопротивляться моей заботе, соперничать друг с другом и со мной. Я сам был таким. Да, я рос в немного… иных условиях, мне приходилось многое познавать самому, но, получив возможность воспитать вас, избегая извилистых троп моего взросления, я искренне стремился к тому, чтобы вы больше слушались меня — я всё же мудрее вас и банально опытнее в некоторых вещах. Наивно стремился, конечно. И все эти нестыковки желаний моих и ваших и вызывали мою злость. Да, я никогда не кричал на вас в гневе, но то, что я строг в некоторых моментах, вы и сами знаете. Я старался исправиться. Но и, естественно, попустительствовать всему вашему сумасбродству я не буду!.. Даже когда вам будет тридцать лет. Вы всё ещё мои дети. Вы до конца моей жизни мои дети. Имейте совесть не обижать вашего молодого старика.

Когда я встречал вас обоих, мелких, со школы, мне банально не верилось, что моя жизнь свернула в эту светлую рутину. Я и подумать не мог, что когда-то мы все втроём <s>бездумно кромсавшие наших врагов на маленькие кровавые куски</s> [перечёркнуто несколькими жирными линиями — не разобрать написанного] будем с уставшими улыбками сажать наших детей на задние сидения и спрашивать, как прошёл ваш день. Вы любили наперебой рассказывать одно и то же, толкаясь и перебивая друг друга, и я тогда придумал выборку на камень-ножницы-бумага — кто победил, тот и рассказывает первым. Правда, всё равно вы порой дрались, если кто-то из вас выигрывал несколько дней подряд, но я тогда угрожал страшным — лишением вас сладкого на неделю. Сам поверить не мог, что я, страшный в ночных кругах человек, буду угрожать таким. Но на вас действовало. Возможно, в ваших глазах тогда я выглядел человеком ещё страшнее, чем я являюсь на самом деле. Уж простите, но вы сами когда-то обозвали меня отцом, я вас не заставлял!

Мальчишки всегда растут воинственными. Среди вас четверых только Атсуши, что удивительнее всего, был робким и старался избегать ваших перепалок, хотя, по идее, из вас четверых он был самым сильным физически. А ведь ожидалось, что Тигр, воспитанный Драконом, будет воплощением звериной ярости!.. Мечтать не вредно. Шибусава воспитал плюшевый клубок и сам стал таким — из свирепого Столпа стал вязаной змеёй с глазами-бусинами. Но вернёмся даже не к тому, что ты, Осаму, стремился задеть всех вокруг своими острыми словечками, которые ты понабрал понятия не имею откуда, и Тюя из-за этого вспыхивал, как лучина, а к тому, что ты, Рюноскэ, часто злился на своего брата за это — и возникали ваши споры и драки. Да, братья часто не могут найти общего языка, но сначала удавалось спихнуть на возраст, а потом… Я боялся, что я не выполнил своей задачи. Не смог воспитать вас надёжной защитой друг друга. Не смог избежать вашей будущей дуэли за престол и убийства одного другим на моих глазах. В моей голове по ночам, когда я переносил вас, уснувших в зале, на ваши постели, и какие-то минуты наблюдал за вами, разворачивались ужасающие воображение картины: как один из вас почти добил второго, и я мечусь между отцовским стремлением защитить своего ребёнка и броситься на выручку и между хладнокровным законом моей породы о наблюдении за битвой за мой пост. Мы все втроём (шучу, был ещё Верлен, который какое-то время числился даже погибшим) множество раз преступали закон, не задумываясь о последствиях, ведь выросли по ту сторону баррикады от бытия законопослушными или стражниками гражданского покоя, но в момент взятия вас под наши подбитые и миллион раз поломанные крылья я много раз задумывался о том, что самым жестоким законом для меня было бы хладнокровное наблюдение за вашей последней битвой. По нашим волчьим законам — это верно. Но отцовское сердце… О нет. Я бы не смог. Я стал слишком мягким, нянчась с вами. Но только в стенах дома! И тогда мы все втроём решили — к чёрту такой закон. Воспитаем вас так, чтобы этого закона можно было избежать. И вообще, в нашем клане — наши законы. Вырастете и займёте наши места — придумывайте свои правила.

Был несказанно рад, на самом деле, когда вся ваша «ненависть» друг к другу оказалась не более чем напускной «братской любовью». В нужные моменты вы действительно стояли друг за друга. Неужели я выполнил свою задачу?

Помню до сих пор ту ночь, когда вы остались одни. Да, дети мои, та самая, когда вы резко расстались с беззаботным детством и собственными глазами увидели, чем мы занимаемся. Мы и подумать не могли, что вы влезете во всё это! Если бы наши камеры не засекли дополнительное вторжение в лице знакомых камерам лиц, нам было бы достаточно показать зубы — всё-таки, способность Рандо непробиваема, моя Элис не является довеском-неумёхой, а Шибусава и вовсе зверь. Мы боялись навредить вам и одновременно боялись, что вам навредят другие. Да, Осаму, больше всего я переживал за тебя — всё-таки остальная троица с твоим братом во главе могла защититься свой силой, — но ты смог меня переубедить в твоей беззащитности. Как бы то печально и в то же время закономерно ни было, наше воспитание <s>(не думаю, что гены)</s> [перечёркнуто несколькими жирными линиями — не разобрать написанного] действительно заставило вас стать нашими отражениями. Несмотря на малый возраст, вы справились. На вашу психику это не повлияло — ни жестокость, что вы проявили, ни в принципе осознание происходящего и слом розовых очков насчёт своих взрослых. А что это значило? Что, как бы мы ни старались, вы всё равно пошли по нашим стопам. Чёртова генетика, а ведь хотели как лучше! Дети сильных одарённых никогда не проиграют в силе этим одарённым. А жаль.

Помню, как со вздохом решился тренировать вас, хоть и не хотелось. Много что взрослым не хочется насчёт своих детей, просто потому что они забывают, что дети — это абсолютно другие люди, пусть и немного похожие на этих самых взрослых внешне и совсем чуть-чуть внутренне. Вы действительно оказались талантливы в стрельбе и бою — и это неудивительно, ведь вашим отцом являюсь Великий Мори Огай, ужасающий ночь Чумной Доктор, сиречь Я. Вы хоть раз задумывались, как вам со мной повезло? И правильно, что не задумывались — в мире существует миллион родителей, которые во всём лучше меня, но судьба с вами сыграла злую шутку. Мир вокруг вас отныне устроен был жестоким, и вам наверняка приходилось смириться с тем, что вам нужно будет преступать границы моралей, но иногда мне казалось, что вам это даже нравится. Вас это забавляло, хоть и шокировали порой. Я бы это сравнил с аттракционом, на котором у многих могут остановиться сердца, но вы после его посещения в ужасе и с волосами дыбом побежали бы туда ещё раз. Грубое сравнение весьма, но для вас — самое то. Вы это прочувствовали сполна, когда ваш верный друг под именем Накахары Тюи впервые активировал свою С-способность. Помните, да? И я помню. Детские игры закончились, к сожалению. И для меня это тоже было тяжко принять.

Часто в наших кругах сталкиваешься с понятием о том, что полагаться стоит только на себя. В каких-то моментах оно верно — не знаешь, сколько предателей может окружать. В наших кругах опасно заводить дружбу и семью, опасно к кому-то привязываться, но если уж так вышло, что сквозь огонь, воду, кровь и смерть вы прошли с определёнными людьми, то эти люди костьми лягут во имя вашего спасения. Я говорю так эгоцентрично, чтобы вы лучше поняли; на самом деле, в обратную сторону это точно так же работает. Просто если вдруг вы задумываетесь, почему я упоминаю достаточно узкий круг людей… Поэтому. Кругом полно тех, кто готов вонзить нож в ваши спины. Вы уже не маленькие, должны понимать. Но также будьте готовы к тому, что вы и сами будете готовы вонзить кому-нибудь в спину нож — во имя спасения вашей жизни или жизни того, кого вы считаете другом, любовью или семьёй. Мы — семья. Не просто преступная шайка, или банда, или стая диких зверей. Вы — семья. Если вы сумеете сохранить ваши отношения через десять и больше лет, вы, условно говоря, непобедимы. Почему я так уверенно заявляю? Я жив, Рандо жив, Шибусава жив. На любого из нас можно найти грамотное оружие, но, как видите, мы покамест в здравии и в целостности. Даже до окончания школы вас довели без проблем. Обращайтесь.

Знаю, все эти отцовские откровения вы могли пробежать глазами наискосок. Не осуждаю. Следующую часть я бы и сам не захотел читать, но я её пишу, а не читаю — так не выйдет. Это было большим… ударом для меня, когда ты, Осаму, дошёл до своей кипящей точки. Вернее, подозреваю, тебя ментально довело действие твоей силы. До сих пор в кошмарах мне снится, как Рюноскэ, задыхаясь, среди дня звонит мне и в ужасе говорит ту самую вещь. До сих пор и думать не хочу, что было бы, опоздай я хоть на минуту. Если бы Тацухико не было рядом… Никакая машина не сравнится по скорости с передвижением в мире Дыхания Дракона — хорошо, что вы оба одарённые. Именно потому я и говорил, что ни за что бы не разбил эти проклятые кристаллы, если бы знал, к чему это приведёт. Было очень больно слушать все твои откровения после, Осаму. Больно, потому что я их упустил. Быть может, мы смогли бы решить их вместе, как… семья. Потому и жалею обо всём. Если бы я потерял кого-то из вас двоих в тот день, я был бы самым никчёмным человеком на этой земле. Искренне жаль, если вы считали, что я мог вас где-то недолюбить.

Я беспокоился о вас всегда и буду беспокоиться. То, что вы, возможно, считаете своими ошибками, было вашим личным путём. Живите, творите, дружите, любите, убивайте ваших врагов самым жестоким образом и не убивайте ваши нервные клетки. Даже если забудете про нас, ваших стариков, мы о вас не забудем — будем периодически назидать над вами и контролировать, чтобы ваши дела не пошли наперекосяк, потому что кто-то на что-то поспорил, кто-то что-то потерял, где-то вы подрались, где-то что-то не поделили. Вы всё ещё наши дети. Возможно, я буду ещё дополнять эти мемуары, — лучше не назвать! — но пока что… Определитесь, кто из вас двоих займёт мой пост. Я знаю, что вы будете спихивать эту ответственность друг на друга. Не заставляйте меня решать вас эту проблему через камень-ножницы-бумага. Я предупредил!

Люблю вас одинаково, мои дети. Надеюсь, этот дневник будет забран мной в мою могилу.</p>

***</p>

Дверь тихо скрипнула. Отец, конечно, часто засиживался у себя в кабинете, как сыч у себя в гнезде, но на ужин, особенно приготовленный сыновьями, всегда подходил. Ну, как сыновьями — одним из них, а второй на подхвате, потому давать Дазаю в свободное пользование нож или плиту равно убийству всех вокруг и его же суициду в том числе, причинённому себе же по неосторожности. Рюноскэ позвал уже дважды, но Мори не откликнулся, и тогда Осаму был послан на разведку — постучать чисто ради приличия уже в момент открывания двери. Но и Осаму не вернулся; более того, его зов оборвался на середине. Акутагава прищурился, злясь, что сейчас всё остынет и проще будет всё сгрудить в пасть Расёмону, нежели позволять еде простаивать, но с полотенцем в руках прошёлся из кухни по коридору к кабинету отца. Старший брат, на что-то смотрящий, стоял в проёме, и младший, наклонившись, просунул голову чуть ниже головы Дазая, чтоб увидеть наконец, что происходит.

Отец спал. Он, кажется, ненарочно уснул, подперев голову рукой и бесшумно сопя через нос. Осаму уж и рукой махнул, проверяя, среагирует ли, и раскрыл дверь шире, но ничего — хозяин кабинета действительно спал. Он что-то писал в своём чёрном кожаном ежедневнике, зажав ручку в пальцах, и страницы записной книжонки встали веером, исписанные вдоль и поперёк. Оба подростка тихо подошли ближе, ожидая, что отец с его чутким сном всё-таки проснётся и пойдёт ужинать вместе с ними, но нет — видать, слишком вымотался.

— Будим? — Осаму шёпотом спрашивает у Рюноскэ, не смотря на него.

— Оставь. Пусть спит, — Рюноскэ также отвечает едва слышно, забросив полотенце на плечо. — Принеси плед какой-нибудь.

Дазай спорить не стал. Он молча, оглядевшись вокруг и убедившись, что пледа в кабинете нет, вышел на цыпочках вон. Акутагава же осторожно, стараясь не шуршать, закрыл ежедневник в чёрной кожаной обложке, не горя желанием лезть в отцовские записи, которые легко могут оказаться мало интересующими подростков записями по работе, и осторожно вынул из отцовских пальцев ручку, бесшумно отложив в сторону. Отец вообще редко вот так спит не ночью, часто засыпая даже позже сыновей-полуночников, просто потому что привык к своему режиму, но если уж уснул в неожиданное для себя время, то лучше не будить.

Когда плеча Рюноскэ что-то коснулось, он резко дёрнулся и уже был готов бить локтем назад, но то оказался бесшумно вернувшийся Осаму, хитро лыбящийся. Поди специально подкрался, чтобы младший брат вскрикнул и разбудил родителя! Акутагава прищурился, отобрав плед и, обойдя с другой стороны, осторожно попытался накрыть им отцовские плечи; с другой стороны край подхватил Дазай, поправив и накинув покрывал на родителя побольше, чтоб не спал от движений.

— Не представляю, что должно случиться, чтобы он спал как убитый, — Осаму пожал плечами, смотря, как Мори даже не шелохнулся. — В попытке отдохнуть от работы решил прогуляться и прошёл четыреста километров, походу.

— Тихо ты. Иди и ешь, пока не остыло, — Расёмон тем временем, выпутавшись из короткого рукава домашней футболки Рюноскэ, подцепил зубами одну из шёлковых подушек на плетёном диване у стены, положив аккурат под голову Мори на случай, если тот решит уронить её. Акутагава похлопал способность по голове в знак одобрения, и тот снова скрылся.

— Какой есть? Давай глянем, что он тут писал, вдруг что интересное.

Дазай уже было потянулся к ежедневнику отца, но Акутагава моментально — и бесшумно! — хлещет его полотенцем по руке, не касаясь ничего вокруг.

— На место положи, ты тихо не умеешь!

— Да ты никогда в меня не верил! — Осаму фыркнул, убирая руки в карманы домашних шорт. — Ладно. Не очень-то и хотелось.

— И не смей перекладывать лук в отцовскую тарелку.

Дазай в дверях злобно нахмурился и показал язык. Ишь, какой догадливый!