И живите в любви (2/2)

— Трамвай сломался, шёл пешком, — тут же говорит Дазай, закинув руки за голову, и Акутагава, выглядывающий из-за его спины, машинально кивает в жесте «я тоже, я с ним, я же его брат». Какой, нахрен, трамвай и почему именно он? От их дома до школы ни один трамвай не ходит! Не говоря уж о том, что рядом с домом вообще нет ни одной трамвайной линии… Ну да ладно, учителям это знать необязательно.

— Ч-ча-чайник загорелся, — совершенно нервно заикается Атсуши, уж и не зная, что выдумать лучше. — Я ту-ту-тушил. Долго.

— А мы помогали, — поддакнул внезапно Дазай. Куникида-сан на это только очки стянул ниже на нос, смотря на четвёрку с удивлением и явной заинтересованностью в дальнейшем развитии событий.

— Да, мы тушили все вместе, — Накахара смотрел совершенно круглыми глазами на преподавателя, закивав, хотя и прекрасно понимал, что все четверо несут бред.

— Брат обжёгся. Мы его потом лечили, — Акутагава внезапно хватает старшего за руку и указывает на бинты.

— Д-да, так и было, — Накаджима нервно осклабился.

— То есть, — Доппо-сан вовсе снял очки, держа их в пальцах за дужку, — сначала вы проспали, затем у вас загорелся чайник, который вы тушили, затем вы тушили неосторожного Дазай-куна, а затем по дороге в школу у вас сломался трамвай и вы шли пешком?

Все четверо переглянулись и синхронно кивнули. Математик вздохнул.

— И с каких пор вы вчетвером живёте вместе?

— А у нас только один дом остался на всех, — Дазай вдруг отшагивает назад и обхватывает с двух сторон за шеи всех троих: Тюю — с одной стороны, Атсуши — с другой, а Рюноскэ оказался зажатым между старшим братом и оборотнем. — С тех пор как от горящих чайников сгорели два остальных.

— Нужно будет уточнить эту информацию у ваших родителей, — Куникида-сан возвращает очки на место. — Хотя волнует ли меня это…

— Я тоже считаю, что это никого не должно волновать, кроме нас самих, — Тюя не спускал глаз с учителя, искренне надеясь, что отец об этом не узнает. Стоит только представить реакцию: у Рандо будет культурный шок от поведения послушного сына, а Верлен на заднем плане только большие пальцы вверх покажет, мол, молодчина, не каждый же день в школу ходить, нужно и отдых устраивать!

Куникида-сан на это наверняка бы разозлился, и четвёрка поняла это, когда над ними по ощущениям нависла преподавательская тень. Но, видимо, сегодня звёзды были во Льве, а Лев — в Близнецах, ещё Меркурий в Венере и что-нибудь ещё, потому что преподаватель был по-прежнему спокоен, только тяжко вздохнул. Снова.

— Сегодня было продолжение новой темы, если вас ещё это интересует, — четвёрка почувствовала облегчение, — но я сжалюсь над вашей отработкой, если покажете вашу домашнюю работу в полном объёме. Естественно, будет лучше, если задачи будут оформлены так, как я вам показывал.

Забрезживший серенький свет надежды погас за секунду, стоило четвёрке услышать про домашнюю работу.

Провал по всем фронтам.</p>

И именно поэтому сразу после уроков никто не пойдёт домой — все были вынуждены остаться на уборку класса математики, и чтобы до блеска.</p>

Не то чтобы кто-то был сильно огорчён. Атсуши — да, горестно вздыхал, думая, что долго не пообедает дома; Рюноскэ было по большей части всё равно, ему не нравилось лишь то, что придётся тратить на это время в обмен на то, что не потратили времени на решение задач и логарифмов; Тюя не воспринимал наказание всерьёз и подавно был немного удивлён тому, что страшным словом «отработка» назвали простую уборку класса, которую, если не лениться, можно выполнить минут за двадцать; Осаму и подавно был счастлив, что им всучили в обязанности только воду на пол вылить да окна протереть, докуда дотянутся. Делов-то! Тем более никто это проверять не будет. Они уже старшие классы, кто за ними будет следить? Ответственные же.

И именно поэтому Дазай даже не думал переживать.

Уроки проходили в обычном темпе. Никаких тестов или того хуже — контрольных, можно вообще было этот день прогуливать полностью. Накахара был сегодня несколько напряжённее обычного, часто потирая шею, словно от чего-то нервничая. На вопрос Акутагавы, что с ним, Тюя замешкался, отмахнулся и сказал, что спали с открытым окном и его укусила мошка. Осаму на это неоднозначно хихикнул и резко отклонился на стуле назад, держась руками за парту — увернулся от точного маха рукой Тюи с парты спереди. Рюноскэ не стал расспрашивать подробнее, лишь глянул на Атсуши, и тот обеспокоенно принюхивался, сдвинув светлые брови к переносице — так он всегда выглядел, когда принюхивался к странным запахам. Вот и теперь Акутагава присел на угол его парты, когда закадычная парочка вышла из кабинета, и негромко спросил:

— Ну?

— Странное смешение, — Атсуши вытянул под партой ноги и откинул назад голову, потягиваясь. — Я чувствую кислоту лимона, меня даже морщиться тянет, и я так понимаю, что это смущение или стыд, не знаю. И наоборот, чрезмерную слащавость, — пока Атсуши описывал запахи, он неаккуратно жестикулировал, — Что-то вроде запаха, когда под палящим солнцем начинают подгнивать фруктовые сады. Гордость или хвастовство, что-то из этого. У меня от этого запаха голова кружится, будто я сам на солнцепёк вышел.

— И кто у нас лимон, кто гнилое яблоко?

— Тюя — лимон.

— Ладно, это очевидно, — Рюноскэ вздыхает. Осаму всегда гордится любым сумасбродным действием, за которое другим людям обычно стыдно. Взаправду, что ли, ограбили какой-то магазин, а Накахара напарником против воли оказался? Вряд ли. Дети мафиози до воровства не опускаются. Значит, кого-то убили? — А что-нибудь ещё?

— Ну… — Атсуши выпрямился и растёр шею рукой сзади, глядя в сторону. — Я чувствую запах косметики, но ведь Осаму ею пользуется, я уже не реагирую особо.

— Косметики? — Акутагава нахмурился, приложив ладонь ко рту. Дазай перестал красить лицо в чрезмерно заметных количествах, так, шлифует цвет, очерчивает скулы и изредка подводит глаза, больше ничего. За столько лет житья с ним бок о бок Рюноскэ умеет отличать, когда старший брат нормальный, а когда красивый. И сейчас Дазай был нормальным. Тогда… от кого? — Что-то конкретное или только в общих чертах?

— Много крема, который на кожу мажут и который нельзя есть, хотя пахнет вкусно, — Атсуши вздохнул и подпёр щёку ладонью, смотря на Рюноскэ снизу вверх. Акутагава кладёт руку на белую голову, слегка растрепав волосы и зарывшись в них пальцами.

— Поверь, он невкусный. И называется тональным. Логика, — Рюноскэ смотрит на выход из класса, в котором должны показаться Накахара с Дазаем. Если тональником пахнет не от старшенького-красивого, то… Вариант с красящимися одноклассницами отпадает, потому что Накаджима прекрасно определяет направление запаха и не спутает.

— Ой, голубки, — Осаму, появившись на пороге и о чём-то разговаривая, вдруг прервался, остановившись в проходе между партами и глянув на брата с оборотнем, всплеснув руками. — А Атсуши-кун мурлыкает?

— Нет, но может откусить руку, если протянешь, — Рюноскэ фыркнул и отвернулся, а Атсуши удивлённо поднимает голову.

— У-у-у, посмотрите на этого дикого зверя! — Осаму с улыбкой подходит ближе, хватая Атсуши за лицо, потрепав по волосам и прижав к своей груди, почти приподняв Накаджиму с места. — А голову мне откусишь, если я запихну её тебе в пасть?

— Н-не буду я ничего откусывать, я не ем людей, тем более тебя, — Накаджима даже не успел высвободиться из плена, как подошёл Тюя и толкнул Дазая в сторону, чтоб дал пройти — Атсуши встряхнул головой, и растрёпанные волосины ему чисто машинально пригладил Рюноскэ, вставая на ноги.

— Я буду есть людей, если кое-кто будет постоянно мешаться на пути, — рыкнул Тюя, садясь на своё место и вытягивая ноги. — Костлявый ты слишком, вот Атсуши и отказывается.

— Ой, Тюя, соблазняешь, я ведь и согласиться могу, — Осаму усмехнулся и стукнул себя ладонью по шее, жестом показывая опускающееся лезвии эшафота, на что получил злобный взгляд. Накахара задрал голову, продолжая смотреть на Дазая осуждающе, как вдруг Атсуши замер, увидев что-то, что, по идее, видеть не должен.

Кажется, он понял, почему сегодня Накахара никогда не отмахивался от Дазая, когда тот звал его выйти с собой. Не подкрашивал ли Осаму Тюе эти красные узоры своим тоном? Нет, ну, чисто логически…

— Эй, Атсуши, — оклик Дазая вывел его из забытья, и Накаджима вздрогнул, от неожиданности вцепившись пальцами в спинку стула. — Выглядишь так, будто видишь за нашими спинами полтергейстов.

— Я… нет, просто задумался, — оборотень встряхнул головой и отвернулся. — Ничего.

— Точно?

— Точно, точно, — Накаджима склабится, обернувшись через плечо, мол, всё путём.

— Эх, а жаль! — Осаму хмыкнул и закинул руки за голову. — А я уж спросить хотел, не павшие ли это в бою против геометрии. Вдруг у них ответы на все последующие контрольные есть?

— Тебе эти ответы зачем? — Тюя, полулёжа на парте на своих руках, приподнял голову. — Ты даже со звёздочкой решаешь за пять минут и остальные сорок сидишь и ворон считаешь.

— А что их считать? Вот она, одна, — Дазай качнул головой в сторону Акутагавы, и тот только закатил глаза, осуждающе смотря на старшего со своего места. — Когда кашляет, точно будто ворона села на подоконник снаружи и каркает.

— В следующий раз- — Рюноскэ хочет сказать, что если ворона и прилетит к их в комнате окну, то она будет символом чьих-то похорон. Но вовремя прикусывает язык, с промелькнувшим ужасом в глазах поглядев в сторону и отвернувшись.

— Что? — Осаму будто не подозревающе щурится, раскачиваясь на стуле. Рюноскэ краем глаза замечает на себе взгляды Атсуши и Тюи. — Что в следующий раз, братец? Ты не договорил.

— В следующий раз я прикормлю к нам на подоконник целую стаю, чтобы они каждый день в шесть утра прилетали и будили тебя, — Акутагава прикрыл рот рукой, взявшись второй за край парты.

Выкрутился.

Кабинет математики встречал с раскрытыми дверьми. Куникида-сан не церемонился, приветствуя четвёрку прогульщиков ироничным «Команда пожарных», и парней прямо у порога ждали пустые вёдра для воды, швабры и тряпки для окон и столов. Преподаватель проконтролировал перемену, чтобы старшеклассники не филонили, и они действительно весьма бурно изображали деятельность: Накахара, как не испытывающий проблем с физической силой, ушёл наполнять сразу все три ведра, Дазай взялся за окна как самый высокий, Акутагава — за швабру, а Накаджиму посадили перебрать книги в шкафах и протереть пыль. Десять минут перемены были уделены уборке, а когда Куникида-сан ушёл на геометрию девятого класса в другой кабинет, оставив ключи, чтобы по завершении уборки этот кабинет закрыли, а ключи сдали на вахту, Осаму прямо в процессе бросил тряпку на подоконник и спрыгнул с него, отряхивая руки.

— Ну, я пошёл, — Дазай макнул руки в ведро с чистой водой у порога и встряхнул ими, вытирая о чёрные брюки. — Тюя, ты со мной.

— Но я ещё не- — Осаму даже слушать не стал, выбив ногой из его рук вторую швабру, схватив её в воздухе за ручку и аккуратно поставив у стены. — Чё творишь?

— Не знаю, как вы, а мы пошли, — Тюя только бровь удивлённо вскинул, поставив руки в боки, смотря, как Осаму указывает на дверь и уверенно шагает прямо к ней. — Рюкзаки не беру, ты всё равно их у меня отбираешь.

В любой другой раз Накахара бы начал сопротивляться и сказал, что Дазай — придурок. Но сейчас Накахара впервые был с Дазаем согласен. Он посмотрел на Акутагаву со шваброй в конце класса, на Накаджиму с кучей книг в руках, пожал плечами и кивнул на дверь.

— Идёмте с нами? — влажными руками Тюя потирает шею, затёкшую от долгого положения головы вниз.

— Но Куникида-сан… — Атсуши не мог бросить книги прямо на пол, растерянно глядя на товарищей, и его взгляд снова приковывают проявившиеся от воды пятна на шее Накахары, кажущиеся теперь ещё и кровоподтёчными, будто Дазай вчера пытался его задушить руками. Или… не задушить.

— Мы и так поверхностно убрались, когда он на нас смотрел, а я техничкой не нанимался, — Осаму, стоя у дверей со скрещенными на груди руками, упёрся одной из ног в стену, глазами следя за внимательным взглядом Атсуши в одну точку. Ох, чёрт, клятое кошачье зрение! Осаму сразу как-то быстро оттолкнулся от стены, подходя к Тюе и, взяв его за плечи, разворачивая боком — той стороной, где он ещё не коснулся шеи влажной рукой и ничего не стёр. — Не будет он проверять, как хорошо мы протёрли на верхних форточках. Он же дальше вытянутой руки не видит. Пойдём-пойдём.

— Дазай? — Накахара даже как-то удивился такой спешке, но Дазай что-то шепнул ему на ухо, и тот откашлялся, тут же поднимая сразу два рюкзака с пола.

— Идите, — Рюноскэ поставил швабру и сложил на конец её черенка руки. — Я подожду Атсуши.

— Трудяги, — Дазай усмехнулся, смотря, как Накахара накидывает свой рюкзак себе на плечи, а рюкзак Дазая держит в руке за лямки. — Вы тогда воду на пол вылейте хотя бы, высохнет за сорок минут.

— Никто не умеет лить воду так хорошо, как ты в своей писанине, так что изволь, — Рюноскэ фыркнул, но ухмыльнулся уголком губ, и Осаму погрозил ему с улыбкой пальцем, мол, ах, подловил, наглец.

— Ключи сдайте потом, окей? — Тюя отсалютовал на прощание двумя пальцами от головы, выходя за дверь. — А то за их потерю нам потом устроят что-нибудь похлеще этого кабинета.

— Заставят убирать в подсобке, — как-то безрадостно произнёс Акутагава, и все трое от упоминания этого жуткого места машинально поёжились.

— Проще руку сломать и прогулять месяц, чем сунуться туда по доброй воле, — Осаму похлопал Тюю по плечу и ненавязчиво вытолкнул за дверь. — Ну, мы пошли. Завтра увидимся.

Накаджима кивает на прощание, отвернувшись к полкам с книгами, и обострённый слух улавливает шёпот Дазая Накахаре из другого конца кабинета: «Но сначала в туалет сверни, ты снова всё стёр». И следующее за этим фирменное от Тюи: «Да твою мать!»

Уф.

Если Атсуши прав в своих догадках, то он… то он просто удивительный тормоз! Это ведь… это ведь то самое, да? Дазай уже. Хотя кто знает, может, и Накахара тоже, просто под бинтами Осаму не видно. Чёрт подери… Накаджима бросил взгляд на Акутагаву, чувствуя, как в груди разливается лавой обида на самого себя. Какой же тряпка! Тюя и Осаму всю жизнь, сколько Атсуши себя помнит, дрались, препирались, обзывали друг друга и постоянно были бурей в стакане, разрастающейся до шторма каждый раз, если их не прервать. И что теперь? Они вот… ну, вместе. И не дай бог обидеть Королеву, как говорится. А он, Атсуши, что? Он чего ждёт? В небе появится какой-нибудь большой кошачий предок и скажет вспомнить, кто ты есть? Ты, мол, Тигр, Зверь Лунного света, а не домашний ангор? Ну да, конечно, они же живут в какой-нибудь сказке, которую пишет кто-то, периодически отвлекаясь на своего кота-тюфяка и думая, как же смешно будет отдать качества этой мохнатой фиалки персонажу-оборотню. Накаджима встряхивает головой. Пока он не возьмёт себя в руки и не поймёт, что его по сюжету никто подталкивать не собирается, потому что у него жизнь, а не книжный сюжет, ничего не произойдёт по щелчку пальцев.

Накаджима, на самом деле, ждал. Ждал, что что-нибудь изменится, чтобы излишне не наседать и не давить. Ждал, что произойдёт что-то, что точно подскажет ему, что нужно погасить чувства и отвлечься. Ждал, что Рюноскэ, может, найдёт себе кого-то более подходящего, ведь самый возраст! А Рюноскэ будто равнодушен ко всему вокруг и существует отдельно от всего этого, периодически поглядывая на Атсуши непонятным для оборотня взглядом, словно спрашивающим о чём-то, о чём Накаджима даже додуматься не может. Дазай и Накахара уже, кажется, переплели свои сюжетные линии, хотя, казалось, они два магнитных полюса, которые отталкиваются друг от друга ещё сильнее, стоит начать их сдвигать. Видимо, кто-то из них подрисовал себе вертикальную черту, чтобы казаться плюсом.

А Атсуши даже простых три слова сказать ртом не может, потому что язык не поворачивается.

Он всё-таки протёр пыль с полок влажной тряпкой, балансируя стопкой учебников разных классов и годов на одной руке, а вот Рюноскэ исчез из поля зрения, утащив с собой швабру и, судя по звуку, поставив где-то у доски. Атсуши хмурился, пользуясь тем, что его никто не видит. Как же, блин, так-то… Нет, не то чтобы он обижался или расстраивался, что его опередили или что-то в этом роде, но чёрт подери! Они уже, а он ещё даже не! Как это вообще у людей работает? Просто вот так взяли и… и сделали? Кажется, Накаджима перестарался, не заметив, что чересчур сильно сжал появившиеся когти на одной из книг, оставив рваные борозды и царапины на обложке. Осознав это, парень тут же сник, втянул голову в плечи и аккуратно вернул книгу на место, постаравшись убрать её в самый дальний угол и побыстрее заставить другими. Хотя, конечно, стоило бы её закинуть куда-нибудь за шкаф.

Он такой нерешительный. За Атсуши всегда и всё решают другие, а он и ведётся, потому что не привык быть лидером. Он привык опасаться, привык полагаться на других. Он, чёрт возьми, полагается даже на Зверя внутри себя, дикого хищника, который в опасных ситуациях берёт верх над разумом! О каком его контроле вообще может идти речь, если Атсуши даже не старается? Он — оборотень, причём потенциально опасный! Воспитай его детский дом, или улица, или плохая компания — и он был бы смертоносной грозой, не брезгующей лишний раз показать зубы и когти. Но от оборотня у него остались только повадки домашнего кота, которого холили и лелеяли с самого начала жизни, скажите спасибо, что от вида крови он сознание не теряет.

Хватит.

Нужно хотя бы раз…

Хотя бы раз взять себя в руки и решить хоть что-то самому.

В кабинет светило вечернее солнце. Накаджима глубоко вдохнул, выдохнул и закрыл дверцы шкафа, обернувшись через плечо. Акутагава стоял у доски спиной к нему, упираясь коленом в стену и держа на нём свой рюкзак, что-то разбирая внутри. На учительском столе блеснули ключи от дверей, и Атсуши, чувствуя, как сердце колотится, проходит ряд между партами, хватая ключи рукой и уверенно проходя мимо Рюноскэ за его спиной. Акутагава, кажется, даже внимания не обратил, поставив рюкзак на пол и выпрямившись, но на звук поворота ключа в замке обернулся, непонимающе вскинул куцую бровь.

Обернуться полностью он не успел. Ему вдруг надавили на плечо, ненавязчиво прижимая спиной к меловой доске, и руки Атсуши оказались по обе стороны от Рюноскэ, а его лицо — очень близко. Накаджима хмурил белые брови, шумно дыша через нос и смотря в сторону, не в силах поднять глаза. Видимо, оборотень настолько переволновался, что скоро раздался звук скребущих по доске когтей — так сильно он вжимал в неё пальцы. И лицо у него густо покраснело, как если бы он вместо белого бенгальского тигра стал амурским. Интересно, а его Зверь краснеет, если краснеет человек?

— Атсуши? — на своё имя Накаджима повернул голову в сторону, чувствуя дрожь в руках. Ну же, соберись, тряпка! Сколько можно? Сердце стучало так, что, казалось, от его ударов содрогается грудная клетка. Он шумно сглотнул, и его кадык на шее дёрнулся вниз. Давай. Ты сможешь.

— Я… — соберись! Просто сказать! Что сложного? — Рю, я тебя…

Господи, как люди пользуются речевым аппаратом? Это невозможно. Язык умер.

Но Атсуши чувствует, как под челюстью и по подбородку проводят тонкими пальцами, осторожно и в то же время настойчиво поднимая его голову, вынуждая смотреть на него. Накаджиме кажется, что он, если посмотрит в глаза, помрёт от стыда и сгорит прямо на месте.

— Посмотри на меня, — говорит вдруг Рюноскэ, и Атсуши, жмуря глаза, кусает губы. Акутагава не даёт опустить голову, продолжая держать её руками под нижней челюстью с двух сторон. Пальцы у него холодные. — Посмотри мне в глаза, Атсуши.

Голос у него низкий, с хрипотцой, но такой, какая была у него всегда, а не с той, больной. Накаджима глубоко вздыхает, собираясь с силами, и всё-таки поднимает взгляд. Серые глаза смотрят прямо на него совершенно спокойно. Оплот спокойствия, но не равнодушия. Это плавленое серебро, от которого исходит тепло. Атсуши стоит больших усилий, чтобы не отвести взгляд снова, и теперь… теперь как-то даже не страшно. Он боялся, на самом деле, что его оттолкнут.

Теперь Атсуши опускает глаза только на бледные губы Рюноскэ, думая. А потом Акутагава берёт его руками за лицо, мягко касаясь щёк, и будто просит взглянуть в глаза снова. И Накаджима смотрит, перестав хмуриться.

— Не переживай, я тебя тоже, — негромко говорит Рюноскэ.

И сердце Атсуши, до этого лихорадочно стуча в рёбра, по ощущениям описало сальто, если не рухнуло в ноги и также стремительно вернулось обратно.

Оборотень неуверенно касается своими пересохшими губами губ юноши напротив, прекрасно зная, что совершенно не умеет целоваться. Нет, он видел, как это происходит, в тех же фильмах или на улице, но смотреть — одно, а делать — другое. У Рюноскэ, даже если он и не умеет, явно лучше получается, но… Боже, это приятно. Это так приятно! Совсем не как в прошлый раз, когда его поцеловали для отвлечения, а Атсуши после этого распрощался со своей головой. Сейчас это… Сейчас, в общем, лучше.

Рюноскэ в какой-то момент мягко отпрянул, продолжая держать лицо Атсуши в ладонях, и посмотрел на его приоткрытые губы, прерывисто дыша. Но вот Накаджима прерываться не хотел, потому снова вжался своими губами в губы Акутагавы, и Рюноскэ почти упёрся затылком в доску за спиной. Рукой Рюноскэ огладил оборотня по шее, закрыв глаза, и медленно вытянул обе руки, сложив их Атсуши на плечи. Атсуши не давит, Атсуши аккуратно любит, опуская одну руку и обнимая под руками на талии. Рюноскэ действительно тощий. Накаджима не против.

Если бы этот момент никогда не заканчивался!