Комплимент от шеф-повара (2/2)

«Мясо. Отбей мясо, придурок».</p>

Ах, да, точно. Хорошо, что с силой проблем нет. Заодно и сбросит весь негатив, накопившийся в момент объявления самостоятельной по алгебре на следующем уроке.

Мясо поливается маслом, оставшимся от лука, и кладётся на сковородку. Осталось всего ничего, но есть уже хочется прилично. Атсуши в какой-то момент поймал себя на том, что пускает на сковороду слюни и тянется одной, тигриной, рукой к ней, а вторая, человеческая, сдерживает первую — рано, рано, чёрт возьми! Пришлось отвесить себе оплеуху, чтобы прийти в себя. Так, что осталось? Апельсины пойдут в свинину, их не трогать, а вот огурцы и киви… Что с ними вообще можно сделать вменяемого? И второй вопрос — не всё равно ли? Накаджима склоняется к столу, упёршись руками в колени, глубоко вдыхает запах овощей и фруктов, лежащих рядом, и думает… ровно несколько секунд, наверное, чтобы понять, что с ними делать ничего толком и не нужно.

От мяса текут слюни и капают на стол, но Атсуши уже взрослый, Атсуши держится. Когтями он рубит огурцы и более аккуратно — киви, чтобы в зелёных ошмётках не была вся кухня. Он даже не отводит от стола взгляд, молча открывая холодильник одной рукой и выуживая оттуда банку маслин, закрывая дверцу холодильника обратно, шлёпнув по ней хвостом, чтоб точно захлопнулась (она перестала закрываться с первого раза, потому что голодный Накаджима слишком часто на ней вис в поисках того, чего бы съесть). Теперь всю эту несовместимую (для обычного человека) смесь оставалось скинуть в одну чашу и перемешать.

О, и не забывать о мясе.

В тарелку аккуратно когтем сдвигается свиной биток, а на него Атсуши легко и просто, как воздушные шарики, сдавливает апельсины, слизывая мякоть с подушечек. Подожди, ещё немного, совсем чуть-чуть… Накаджима скалится, вытирая шерстяным предплечьем рот от слюны, и разворачивается к несовместимому салату, тщательно его обнюхав и придя к выводу, что чего-то не хватает.

«Масло. Оливковое! — командует чутьё. — И что-то ещё… Сейчас… Винный уксус. Или бальзамический». </p>

Внутренний голос-кулинар насчёт сочетаемости продуктов никогда не подводил, правда, оливковое масло пришлось заменить соевым — оливкового просто не было. Для красоты сверху кидается лист салата, и всё перемешивается лапами. Вымыть, правда, пришлось руки с мылом, а лапы — с шампунем, чтобы отбить запах, но на своё честно сготовленное Атсуши не мог налюбоваться — и ведь сейчас оно всё будет съедено им и только им!..

Он бы сготовил и на отца, но он вернётся только под утро. К вечеру Атсуши ещё успеет сбегать в магазин за более-менее совместимым продуктами, чтобы Тацухико смог поесть чего-то нормального, а не того, что ест сам тигр. Но это будет вечером.

Потрясающий баланс позволяет донести две тарелки в руках и третью — на голове, ещё и покружившись на месте, прежде чем усесться на диван в зале. Ну-с, приступим! В животе не то что киты — тигры воют, как волки. Накаджима бы и лапами схватился за мясной кусок, но не хочется потом отмывать диван от пятен.

…Ужина за пятнадцать минут как ни бывало.

А ещё придётся отмывать кухню.

***</p>

— Я хочу есть.

— Поешь.

— Я не хочу готовить.

— Купи что-нибудь.

— Я не хочу тратить деньги.

— Укради.

— Ты что, засыпал каждый раз, — Дазай вскинул бровь, — когда отец нам говорил, что воровать — не наш уровень?

— Так не я же ворую, а ты, — Акутагава жмёт плечами. — Для тебя это как раз сойдёт.

— Какого низкого ты мнения о своём родном брате.

— О, поверь, это мнение ещё достаточно высоко. В нём я всё ещё верю, что ты способен хотя бы на кражу куска сыра без свидетелей.

Осаму хмыкнул и свесился с верхнего яруса постели. Рюноскэ сидел на своём нижнем, распластавшись поперёк постели и свесив ноги к полу, глядя в телефон на груди. Серые глаза безынтересно глянули в карие глаза сверху и снова уткнулись в экран. Дазай поджал губы, недовольно хмурясь. Дело к вечеру, а в животе шаром покати.

— Ну сготовь хотя бы яичницу!

— Я? — Акутагава вопросительно глянул на брата снова, будто сомневался, что вопрос обращён к нему. — Это ты меня сейчас просишь, или я кого-то в нашей комнате не вижу?

— К сожалению, я ещё не сошёл с ума, чтобы видеть хоть кого-то в этой комнате, окромя тебя, — Дазай подтянулся наверх, и теперь звучал только его голос: — Ну сгото-овь.

— Я не голоден.

— Одним яблоком после школы наелся, что ли?

— Я потом ещё банан съел.

— Классный обед, — Осаму цокнул и явно скрестил руки на груди. Благо что Рюноскэ научился игнорировать. — А потом удивляешься, что у тебя беды с желудком.

— Иди да сам сготовь, зачем тебе я.

— Мне долго спускаться с кровати.

— Спрыгни.

— Да что ты такой упрямый?

— А ты что, криворукий? Сковороду боишься из рук выронить?

— Нет, ну ты представь, — судя по скрипу постели, старший вытянулся на матрасе — свесилась одна из его ног. — Свежая яишенка, бурлит желток, ты его на тарелке стараешься сохранить и не проколоть, чтобы не вытек, и аккуратно на вилке вместе с белком отправляешь в рот, и он там лопается, — многозначительная пауза. — О, о, и кинуть на сковородку ветчинки кусочек, чтоб она поджарилась, и помидор порезать можно, и его вместе с яйцом…

Рюноскэ есть не хотел. Но <s>эта су-</s> горячо любимый брат начинает провоцировать. Рюноскэ честно держится, не отвечая.

Ровно до того момента, как Дазай не стал кидать ему в мессенджер фотографии яичниц и омлетов целой пачкой. Хитрый урод!

— Как же ты достал, — Акутагава хрипло вздыхает и встаёт с кровати, встряхнув головой и поправив серую домашнюю футболку. — Я иду готовить, но для себя.

— Люблю тебя, братец! — Дазай широко улыбнулся, раскинув руки в стороны и снова свесившись вниз головой, но Рюноскэ только глазами злобно сверкнул в дверном проёме, обернувшись через плечо.

— Я сказал, что готовлю для себя, — чеканит он повторно, но Осаму будто не слышит.

— А я сказал, что очень ценю твою братскую солидарность.

Парень только глаза закатил, выходя в коридор и сворачивая на кухню. Судя по глухому удару в пол и шагам за спиной, Дазай, конечно же, тащится за ним, спрыгнув с постели. Хотя, скорее, упав с неё, как мешок картошки, потому что ему лень доползать до лестницы. Идиот.

Готовить, признать честно, они оба не умеют. Ну, вернее, один Рюноскэ может сделать себе что-нибудь лёгкое, несложное, навроде яичницы, или отварного картофеля, или полуфабрикатов с морозилки типа котлет, или на крайний случай — горячих бутербродов в тостере. Но вместе с Дазаем… Вместе с Дазаем даже обыкновенный салат сделать станет невыполнимой задачей. Осаму, будучи гением в подсчёте огромных чисел в уме или развитии стратегии насчёт грядущего плана, был абсолютно неуправляемым неумёхой в выполнении домашних дел: готовка становилась катастрофой, уборка оборачивалась потопом или вылетом пробок в щитке, поход в магазин — пробежкой от охраны. Возможно, он просто грамотно притворялся таким криворуким, чтобы отлынивать от работы… И ладно бы, если б он не лез помогать и делать по-своему, а он лезет: то ему не так, то ему не эдак. И в итоге отвлечённый от дел Акутагава дрался с братом, а дела шли наперекосяк. Следовало бы повесить на дверь кухни амбарный замок изнутри, когда Рюноскэ зашёл на неё, но было поздно.

Дазай сидит за столом смирно, пялясь в окно, и Акутагава, не упуская его из поля зрения, льёт на сковородку масло и разбивает четыре яйца. Одному ему хватит и одного, максимум — полтора, но велик шанс, что Осаму отъест, так что лучше приготовить с запасом. Он нарезает лук, и Расёмон вытирает катящиеся градом по бледным щекам слёзы, появляясь из рукава. Луковые шелушки следовало бы выкинуть, а сами кубики Рюноскэ ножом скидывает в яичницу, не успев толком перемешать, как вдруг в комнате зазвонил телефон. Ну, за минуту ничего же не случится?

Акутагава с недовольством шёл смотреть, кто звонит, теша в себе надежду, что это отец, но, когда на экране красовалось скромное и понятное «Дазай», в груди ёкнуло. Со скоростью света Рюноскэ бегом возвращается назад и видит, что последние кусочки лука, скрупулёзно выловленные кончиком ножа с яичницы, отправились в мусорное ведро под раковиной. Со звонким подзатыльником Осаму отлетает со сковороды, а на логичный вопрос «Нахрена?!» он, скуля, отвечает:

— Я не люблю лу-ук!

Лук он, чёрт возьми, не любит.

— А ничего, что я готовлю для себя? — Рюноскэ хрипло рычит, хмурясь и держа телефон на сей раз в руке. Этот придурок его обманул, отвлекая внимание на звонок! — Не нравится — убрал бы да не ел, никто не заставлял!

— Он портит вкус всего остального!

— Единственный, кто тут портит вкус всего остального, а главное — мой вкус к моей жизни, так это ты, — Акутагава закатывает глаза, кладёт телефон на стол и встаёт перед плитой незыблемой глыбой. Чтоб он ещё раз отошёл от сковородки! — Сядь и не двигайся, иначе есть будешь с пола. В лучшем случае.

То, что Осаму сидит и не моргая сверлит взглядом спину, бесит ещё больше. Спустя минуту Рюноскэ не выдерживает, с грохотом кладёт перед братом доску для нарезки, нож и помидоры и говорит: «Режь». В ответ на хитрый блеск в глазах выхватывает из рук Дазая нож и предупреждает: «Решишь сыграть в суицид — дам пластиковый». Осаму поник, но спорить не стал — всё-таки не принято спорить с тем, кто тебе готовит.

Если Дазай и притворялся грамотным криворуким человеком, то делал он это чересчур искусно, потому что спустя половину помидора он заливал кровью раковину в ванной — порезал палец. Ещё и очень противно порезал — прямо по подушечке полоснул. Акутагава, увидев, что в кровавых пятнах ещё и стол, начал понимать, что теряет сознание, и медленно осел у плиты на пол, взявшись за голову. Дазай с забинтованными пальцами, вернувшись на кухню, обнаружил дымящуюся сковороду и брата с трясущимися руками.

— Эй, приём, база вызывает! — Осаму присел на корточки, встряхнув за плечо. Расёмон, щуря красные глаза, схватился пастью за ручку сковородки и передвинул её на конфорку рядом, включая её на пятёрку, а предыдущую выключая, втягиваясь в серый рукав футболки обратно. Хозяин, мать его. — Ты в курсе, что смерть от отравления угарным газом — не самая приятная?

— Убери кровь со сто- стола! — Рюноскэ невольно даже заикнулся, не поднимая головы и не раскрывая глаз, и Дазай, молча поднявшись на ноги, только пожал плечами, проведя тряпкой по столешнице и бросая её, окровавленную, под кран с водой. Акутагава по-прежнему сидел на месте, и Осаму смог дорезать помидор в тишине, а главное — без травм. Когда помидоры сброшены в яичницу, немного подгоревшую, но вроде ещё живую, Рюноскэ встаёт на ноги, шумно вдыхая, и рукой толкает брата в сторону, призывая отойти к чертям собачьим. — Уйди с глаз моих.

— Всё-всё, к вашим услугам, — Осаму показывает ладони в жесте мира и отходит к окну без препирательств, шмыгнув носом и утерев его пальцем в пластыре. Кровь немного проступила, но ничего, высохнет.

Акутагава уже ничего не просит, но Дазай проявляет инициативу и достаёт ветчину сам, взяв в руки нож. Вот только Рюноскэ не особо слушал, с чем там Осаму шумит, и резко оборачивается к холодильнику синхронно с отвернувшимся от него Дазаем, напоровшись рукой на нож. Ранение не сильное — ему всего лишь почти полюбовно мазнуло по предплечью с тыльной стороны, но от вида стекающей капли Акутагава вновь потерял в лице все краски. Осаму успевает заметить в глазах брата чудное сочетание ужаса и ненависти ко всему живому, прежде чем тому плохеет и он теряет равновесие, согнувшись в ногах и полетев лицом в пол. Дазай вот от крови не паникует, потому успевает свободной рукой подхватить брата за талию, как партнёр — балерину, и стоит с ножом и ветчиной в одной руке, с братом с «ранением» на предплечье — в другой. И, кажется, позади недовольно зашкворчала яичница.

Когда ключ повернулся в замке, Мори, вернувшемуся с работы пораньше в коем-то веке, предстала чудесная картина: в коридор, дабы встретить отца, вышел старшой с ножом в руке и совершенно счастливой улыбкой, и вид его омрачало то, что в другой его рукой болтался Рюноскэ, вяло пытающийся вырваться и встать на ноги, которые явно не слушались, ещё и ворчащий что-то вроде: «Я в порядке, я в порядке, пусти меня, поставь меня, куда ты меня тащишь». Одна из рук младшего была неплохо измазана в крови, а ещё она же пачкал одежду старшего, создавая ощущение охотника и жертвы. А позади из кухни тянулся серый дым, как бы мягко намекающий, что что-то, сука, не так.

— О, что-то ты рано сегодня, — Дазай улыбался, не смотря на брата и не думая его отпускать, пока тот вошкается и пытается освободиться. — Будешь ужинать с нами?

— Господь милостивый, — только и успевает выговорить Огай, прямо в обуви пролетая на кухню, бросая горящую сковороду с угольками под кран с водой и выключая плиту. Кровавые пятна на столе, плохо замытые, кровавая дорожка в коридоре к ванной и к прихожей, тянущаяся от детей, и невинный подросток с окровавленным ножом, держащий жертву своей кулинарии под рукой. Мори тяжко вздохнул и опёрся руками о столешницу позади себя, так и не сняв пальто. — И кто всё это сделал?

Акутагава наконец пришёл в себя и высвободился, боднув Дазая головой в бок и выпрямившись, встав на ноги. После вопроса отца оба переглянулись между собой и указали пальцами друг на друга.

— Это он, — дуэтом прозвучал ответ.