Ночёвка (2/2)

В какой-то момент вой оборотня сливается с общим фоном и перестаёт будоражить мысли. Рюноскэ даже задумался на несколько минут о чём-то своём, в том числе и том, мог ли он вообще догадаться, что этот день закончится… вот так, но эту мысль перебивала мысль и о другом — о том, что этот день мог закончиться гораздо хуже. Ночлежкой в каталажке, например. От такого возможного варианта и от того, что Акутагава чудом этого избежал, настроение даже как-то улучшается.

Накаджима невольно притих, когда услышал подле себя хриплое подвывание. Вот в чём отличие воя человека-зверя от воя простого человека: если вой оборотня можно спутать с воем настоящего животного, просто крупного и необычного, то вой человека как подражание отлично выбивается с общего фона. Рюноскэ, естественно, тут же прервался, закашлявшись, и отвёл взгляд в сторону, чтобы не видеть удивлённых глаз Атсуши и насмешки, но тигр только улыбнулся, положив свою руку поверх руки Акутагавы на черепице, мол, давай вместе, или хотя бы я не против, что ты поддерживаешь мою странность.

К чему вообще отношения, если однажды ночью на крыше вы не можете повыть в унисон, просто потому что хочется?

***</p>

— Пошёл нахуй.

— Да в смысле?

— Ах, да, я оговорился. Пошёл на пол.

— Ну Тю-юя!

Дазай сидел на коленях у чужой постели, зажмурившись, потому что в его лицо весьма настойчиво упиралась ладонь Накахары, не дававшая ни приблизиться, ни подняться. Тюя сидел, сложив ноги лотосом, на своей кровати, злобно щурился и еле сдерживался, чтобы не сжать пальцы до хруста кое-чьего черепа. Ну, или хотя бы носа.

— Радуйся, что не в кутузке ночуешь, — Тюя толкнул рукой вперёд, и Осаму окончательно сел на пол, фыркнув и надув щёки. — Пол тёплый, не замёрзнешь.

— Я же не собака, чтобы лежать на коврике, — Дазай наморщил нос и согнул ноги в коленях, сложив на них руки. — Ну пусти! Ляжем валетом, если так сильно не хочешь.

— Чтобы ты своими костылями пнул мне под рёбра, пока спать будешь? — Накахара вскинул бровь и, подперев подбородок ладонью, посмотрел Дазаю в глаза взглядом, весьма ясно выражающим, что мнение Тюи непоколебимо. — Ты уже достаточно натворил сегодня, чтоб я соглашался на что-нибудь ещё.

— И когда ты стал таким злюкой? — Осаму хмыкнул, закатывая глаза.

— Тогда, когда твои затеи начали заканчиваться если не пробежками от полиции, то обезьянниками для малолеток.

Дазай, на самом деле, не отрицал, что все его идеи были не без доли риска, но товарищи практически никогда не отказывались от них. Откуда же он мог знать, что его закадычное трио по цепочке начнёт совершать абсолютно бредовые поступки, в причине которых обвинят его? Будто они не могли догадаться, что такой человек, как Осаму, придумает с машинами на дороге!

Но хотя, может, и действительно не могли, просто бросились на выручку, даже особо не думая о последствиях.

Накахара злился и не скрывал этого. Непонятно было, ему чисто по-дружески правда легче от того, что друг вызволен из изолятора, или чисто по-человечески наоборот — хотелось хоть какой-то мести за совершённое. Нет-нет, даже не мести, а… Кармы. Вот, то самое слово — карма. Дазай всегда выходит почти самым сухим из любой воды, несмотря на произошедшее, и это одновременно и бесит, и позволяет его компании вместе с ним быть такой же неприкосновенной и безвинной. Удача или хладнокровный расчёт? Кто знает. Никто и не спорит, что Осаму не только шибко везучий ублюдок, но и гениальный стратег, которому не хватает только чуть-чуть практики и, возможно, опыта. С опытом-то он бы уже давно строил такие схемы, к которым вообще ни с какой стороны не подкопаться! Да вот только создавалось впечатление, что этот самый недостающий опыт он чересчур агрессивно и вместе с тем легкомысленно, эгоистично отрабатывал на всём своём окружении. На себе, правда, тоже, раз огребал вместе со всеми, но это ведь не исключало того, что страдал не только он один?

У Рэмбо немного тряслись руки, когда все трое заявились домой. За разбитую машину было заблаговременно заплачено, чтобы и дела не заводили, и моральный ущерб остался покрытым. Заговорил он с мальчишками только по прибытии домой, когда усадил обоих за стол на кухне и, предварительно выпив успокоительного, взглянул на виновников трагикомедии с укоризной. Тюя сидел, понурив голову и сложив руки на края стула по обе стороны от своих ног, Осаму закинул ногу на ногу и смотрел в сторону. Ему ещё от отца наверняка выслушивать… уф. Но Артюр, как ни странно, не ругался — впечатление, что он никогда не повышает голоса, так и сохранилось. Но длинное нравоучение, начавшееся «Вы же понимаете, какой опасности подвергали себя и окружающих…» и закончившееся «…взрослые не всегда смогут вытащить вас из проблем», лилось в их уши минут сорок, не меньше. С одной стороны, угрозой, как от Мори, не тянуло, но с другой угроза Мори всегда длится максимум минут десять, когда достаточно спрятаться или встать за укрытием в ожидании, когда волна спадёт. Дазай понятия не имел, о чём думал в этот момент Накахара, но сам себя он чётко поймал на мысли, что не идти ни на какой риск стоит хотя бы ради того, чтобы не выслушивать о том, на какой риск они пошли.

А угроза, на самом деле, содержалась вовсе не в Рэмбо. Если француз, отчитав юное поколение и заодно разогрев им ужин, что-то сказал на своём французском по окончании, накрыв лицо рукой (судя по лицу Тюи, там было что-то между «что за прóклятые дети» и «и всё же хорошо, что с вами всё хорошо»), и ушёл в свой кабинет, бесшумно закрывая дверь, то злоба в Накахаре тут же подскочила до максимальной отметки и разбила градусник.

До максимально низкой отметки и разбила градусник вниз.

От Накахары исходила аура подавленной агрессии. И Дазая ударить хочется, и сам виноват, что по чужой машине вдарил, не справившись с нахлынувшим испугом. Осаму хотел было что-то сказать, но возникло ощущение, что скажет — и Тюя превратится в чёрную лужу на полу, отказываясь возвращаться в человека обратно. Оставь меня, мол, я в печали от подавленной злости. И ведь и Дазай-то толком не виноват, что Накахара разбил автомобильное лицо всмятку, а всё равно ведь понимал, что из-за него всё это произошло! И греха как такового нет, учитывая, что все трое влезли в его план и всё наперекосяк изменили, и гордости тоже. Короче, отстой.

Осаму настаивать перестал. Тюя уже не злился настолько, чтобы внезапно врезать с ноги в челюсть, но и не отошёл полностью, чтобы быть в настроении. Ситуация, конечно, неприятная, вот он и сидит на своей постели, подперев щёку рукой, упёршись локтем в колено, и смотрит в покрывало, вырисовывая пальцем узоры на ткани. «Мальчики, помните, что вы хоть уже и достаточно взрослые, но мы всё ещё можем о вас беспокоиться и делаем это», — звучали в голове слова Рэмбо. Ни прибавить, ни отнять, на самом деле. Дазай, думая о чём-то своём, поднялся с пола с хрустом в коленях и рухнул в кресло-мешок у стены, немного повозившись и устроившись поудобнее, прежде чем успокоиться и замереть в одном положении. Говорить ни о чём не хотелось: все всё друг другу уже высказали ранее. Мори-сан, вон, вообще думает, что его любимые дети ночуют в каталажке в качестве наказания. Или он знает, что они не там… В любом случае звонить и спрашивать нет желания — мало ли. Свет в комнате не зажжён, и Дазай не отпускал мерзкие шуточки или язвительные комментарии даже тогда, когда Накахара при нём переодевался, меняя выходную футболку на белую домашнюю майку с принтом львёнка в кармашке на груди и снимая свои чёрные узкие брюки, влезая в спортивные штаны. Предлагать из гардероба что-то этой шпале в кресле-мешке нет смысла — штаны будут короткими, как девчачьи бриджи, а футболки или майка будут напоминать топы или одежду младшего брата, с которым разница, к примеру, лет пять, не меньше. Да и ничего страшного не случится, если он поночует разок в том, в чём пришёл.

Едких комментариев не было даже тогда, когда Осаму обнаружил на своей одежде рыжие волосы, зацепившиеся за ткань явно с кресла. Дазай только хмыкнул, а Накахара даже не обратил внимания, мрачно и молча листая ленту в телефоне. Завтра самостоятельная по математике. Или контрольная… да и какая, к чёрту, разница, всё равно вряд ли напишет на «отлично». Будет «хорошо» — и хорошо. Да и удовлетворительный балл сойдёт, лишь бы не пересдавать. Нет, нет, у Тюи с логарифмами и в общем с алгеброй, геометрией проблем нет, просто на утро страшно представить, какая будет каша в голове. Ну, или не каша. Просто все мысли явно будут не о пройденной теме.

— Извини, правда, — раздаётся в тишине голос, и Тюя даже не сразу на него реагирует, медленно переведя взгляд от телефона в стену и лишь потом повернув к источнику звука голову. — Я не рассчитывал, что так случится.

— Подожди, у меня слуховые галлюцинации, — Накахара из позы вполоборота сел прямо, отложив телефон на постель и спустив ноги к полу. — Ты сейчас только что извинился или мне послышалось?

— Я извинился, ты всё верно услышал.

Рыжий даже как-то замолк, не находя, что сказать. Дазай что… действительно это сказал? Нет, это какая-то шутка.

— А, я понял, — Тюя усмехнулся, качнув головой, — это ты делаешь, чтобы я разрешил тебе спать на кровати, а не на полу, так? Не притворяйся, я тебя раскусил.

— Да нет, я уже смирился с тем, что спать мне максимум здесь, — Осаму слабо улыбнулся и похлопал по креслу-мешку под собой, и наполнитель тихо зашуршал под ударами ладони. — Извини за то, что из-за моей оплошности мы оказались в изоляторе.

Тюя хотел было усмехнуться снова и предположить что-то ещё, но больше выгоды не видел. Раз не на постель просится, то… то что? Накахара нахмурился, откашлявшись в кулак, а Дазай залез в кресло мешок с ногами, обхватив их руками и сложив на колени щёку.

— Э, ну… ладно?

— Я не хотел, чтобы всё закончилось так, как закончилось, — Осаму вздохнул, отвернувшись и прикрыв глаза. — Если бы ребята были здесь, я бы и перед ними извинился.

— Так напиши им, в чём проблема?

— Не то, — Дазай отмахнулся. — Рюноскэ подумает, что я издеваюсь, а Атсуши ответит, мол, «я и не злился» или что-то в этом духе. В общем, они не поймут.

— Логично… — Накахара даже как-то неудобно себя почувствовал, хотя это как-то глупо. Слова не шли.

— Надеюсь, за отсутствием моей инициативы последует и отсутствие проблем для всех нас. Вас.

«Блядь, Осаму, ты можешь как-то попроще выражаться?» — Тюя поморщился, закрыв глаза и растерев их указательным и большим пальцами.

— Ты как-то не так понял ситуацию, — Накахара вздыхает, вставая с постели и выпрямляясь. — Мы… Я злился не за то, что ты в принципе её проявлял. Инициативу. Я злился, потому что одна из твоих инициатив довела нас до того, что сегодня произошло, но ведь всё в порядке уже.

— Я понимаю.

— Ну и чё ты тогда сопли на кулак наматываешь? — Тюя закатил глаза, поставив руки в боки. — Хорош драматизировать, всё уже прошло.

— Но ты ведь злился, — в голосе послышалась насмешка, когда Осаму повернул голову к Тюе, и Тюе не понравилось, что при свете луны его глаза совсем не блестели, как обычно, а были тёмными, как два бурых камня с застывшей чёрной точкой зрачка.

— Злился, врать не буду. Но сейчас-то не злюсь, — Накахара подошёл поближе. — Всё, хватит, я искренне надеюсь, что ты уяснил для себя хоть что-нибудь. Ну… и мы тоже, надеюсь, уяснили. Не ты один виноват, в конце концов.

— Вы не виноваты, вы просто пошли за мной.

— Пошли. В этом и есть наша вина, что абсолютно бездумно пошли за тобой, — Тюя наконец шагнул ещё ближе, наклонившись и упираясь руками в кресло-мешок — кресло перевесило, и Дазай медленно склонился к Накахаре. Тюя смотрел в его глаза. — А корить себя после случившегося тоже бездумно. Если выражаться точнее — тупо. Хватит.

Дазай не отводит взгляд и молчит. Накахара нахмурился, дыша ему практически в лицо, а затем, цокнув языком и вздохнув, отошёл, медленно взявшись одной рукой за голову, стоя к Осаму спиной:

— Твою же мать, поверить не могу, что я говорю это тебе, — Тюя обернулся через плечо, и его голубые глаза блеснули. — Тебе, всегда полному энергии и безумных, абсолютно идиотских, рискованных идей с продуманной за несколько секунд проверенной схемой, от того и крутых. Как будто в жизни не бывает промахов.

— Бывает. Но не когда они повторяются из раза в раз.

— Заебал, драма квин, — Накахара щурится, но машет рукой и возвращается на постель. — Я тебе всё сказал, что думаю по этому поводу, а что ты там себе думаешь — мне всё равно, — тихо шуршит одеяло, когда юноша ложится, придвигаясь к стене спиной. — Когда закончишь, можешь приходить и ложиться рядом. Головой в другую сторону.

Луна светила ярко. Тишина в комнате царила около получаса, прежде чем что-то зашуршало у стены, а слабый свет луны в глаза перекрылся чьей-то тенью. Тюя с неудовольствием открыл глаза, наблюдая улыбающуюся физиономию рядом со своим лицом и чувствуя, как чужие руки обвивают под руками.

— Что из фразы «головой в ту сторону» тебе непонятно? — голос с хрипотцой, и рыжий, хватая за запястья, убирает от себя загребущие лапы.

— Вдруг ты мне по голове пнёшь ночью? — Осаму лыбится, как ни в чём не бывало, отвечая полушёпотом.

— У меня нет синдрома беспокойных ног.

— А я что, часто сплю с тобой, чтобы точно быть в этом уверенным?

— Пошёл вон.

— Но Тю-юя…

— Я сказал — ты сделал, — у Тюи голос понизился. — Быстрее, пока я не передумал.

Осаму ворчит, но приподнимается и переворачивается головой к подножию кровати, укрываясь уголком одеяла. Учитывая, что Тюя ноги ещё и поджал, Дазай вовсе может спать поперёк. Но нет, в гостях он не будет настолько наглеть. Достаточно лишь спать на одной постели с хозяином комнаты.

Где-то вдалеке громко воют собаки. Чересчур громко, но, в принципе, можно и поигнорировать, засыпая.

— Мне луна в глаза светит.

— Мне что, выключить её для тебя? — Накахара приоткрыл один глаз, хмурясь. — Повернись к ней спиной.

— Чтобы ты мне ночью зарядил ногой по лицу?

— Я же сказал, что я не пинаюсь.

— Но я точно в этом не уверен!

— Ты сейчас отправишься, нахрен, на пол, если продолжишь не затыкаться, — Тюя рычит, приподнимаясь на руке и зевая. — Закрой глаза рукой.

— Мне так неудобно.

— Дазай, — Накахара тяжко вздыхает. — Тебе просто повезло, что я уже достаточно устал, чтобы швырнуть тебя куда-нибудь подальше от меня.

— Ну Тюя, я так не усну.

— Да мне нас- — но в голове щёлкает, что если Осаму, находящийся с ним в одной комнате, не будет спать, то и Тюе, скорее всего, никто не даст вздремнуть хотя бы на часок. Дазай испытующе смотрит на Накахару своими щенячьими глазами, будто и не ныл ему о бренности принятых решений какое-то время назад. Накахара протирает рукой лицо, моргнув дважды, и скидывает одеяло в сторону, спуская ноги на пол. — Слезай.

…Рэмбо, впавший в полудрёму прямо за своим столом, встрепенулся, просыпаясь от странных звуков за стеной. На сонную голову информация воспринимается крайне тяжко, но спустя минуту Артюр понял, что подозрительный шум доносится из комнаты сына. Комнаты, в которой ночуют и собственный сын, и старший сын Мори.

И догадка сделала на этом неутешительный акцент, потому что звуки идентифицировали себя тяжёлыми вздохами и скрипом постели.

Рандо после сна морозило, но накинуть на плечи плед не было времени: на негнущихся ногах, думая самые нехорошие думы на двух языках сразу, он остановился возле двери в детскую, шумно сглотнув и прислушавшись. Оба голоса была напряжены, сквозь вздохи и тяжёлое дыхание порой называя друг друга по имени. Артюр, поёжившись и растерев ладонью замёрзший нос, почувствовал, как у него перед глазами от осознания происходящего начинает плыть. Зайти и ужаснуться? Не зайти и продолжить тешить себя надеждой, что ему со сна показалось, что он принял одно за другое?.. От неизвестности затошнило, но ещё больше трясло от того, что испуг, возмущение, злоба накатили одновременно. Ну уж нет!

Рука дрожит, но Артюр медленно берётся за ручку двери, открывая её и заглядывая во мрак, освещаемый лишь ярким лунным светом из окна.

Посреди комнаты, перекособоченная, стояла постель, зачем-то упорно сдвигаемая к другой стене двумя мальчишками, упиравшимися в неё руками с одной стороны и ногами — в пол. Дрожь как-то… спала. У Рэмбо невольно шире распахнулись глаза, когда он, нервно сглотнув снова, взялся второй рукой за ворот домашней рубашки, ловя на себе удивлённые взгляды.

— м-мальчики, — Артюр попробовал было улыбнуться, но получилось, словно губу дёрнуло в нервном тике. — что вы делаете и почему в столь поздний час?

— А… нам луна в глаза светит сильно, — Накахара максимально улыбнулся в извинении, стараясь выглядеть невинно. Дазай радостно помахал рукой, не выглядя сонным. — Я верну завтра её обратно, не беспокойся.

— Я помогу ему! — радостно воскликнул — негромко — Осаму, выглядя ещё более безвинно, как и Тюя. — Всё хорошо, дядь Рандо, я его даже не обижаю.

— ха… — Артюр покачал головой, расслабленно выдыхая и поёжившись вновь. — т-только будьте потише, хорошо? спокойной ночи.

Дверь закрылась. Накахара, ещё какое-то время не сводя с неё взгляда, переглянулся с Дазаем. Тот хмыкнул, пожав плечами.

— Судя по тому, как он выглядел, страшно подумать, что он тут себе напредставлял с таким звуковым сопровождением.

— Заткнись, пока я не обрубил твои пути к звуковому сопровождению, — Тюя скрипнул зубами. — Это всё из-за твоих выходок.

— Ой, да ладно. Думаешь, был бы ты девочкой, твой отец прямо бы обрадовался? Также бы зашёл.

— Почему если девочка, то сразу я?

— Да я к примеру. Ну, хорошо, я был бы девочкой, сути-то не меняет.

— Меняет. Был бы ты девчонкой, у меня была бы веская причина с тобой не общаться.

— Это почему это?

— Да потому что ты девчонка, вот и всё. Ну, был бы ей. Ты понял.

— Ой-й, — Дазай махнул рукой. — Всё равно был бы таким же красивым, как сейчас.

— Сияй своей красотой где-нибудь не рядом со мной, окей?

— Ты жестокий. Интересно, девчонкой ты бы помягче был или таким же грубияном?

— Ну, если что-то принципиально изменится от того, врежу я тебе с ноги в кроссовке или туфле…

— Конечно, изменится! Как минимум твой рост, если станешь носить каблуки. Ну, если бы Тюя-тян их носила бы.

— Ты сейчас договоришься и будешь спать на полу в прихожей.

— Ладно-ладно.

Постель теперь стояла на месте кресла-мешка, любезно швырнутого на середину комнаты, в тени от шкафа. Тюя отвернулся лицом к стене, поджав ноги к животу и подложив согнутую в локте руку под голову, хмурясь в полусне. Осаму подождал, когда дыхание товарища выровняется, и тихо изменил положение, прижавшись грудью к его спине и аккуратно обвивая за тело руками. Накахара вроде как не проснулся, хоть Дазай и ожидал, что ему пропишут сейчас локтем по рёбрам и поминай как звали. От рыжих волос пахло мятным шампунем, а на бледной коже под майкой на спине и плечах виднелась россыпь веснушек. Осаму ткнулся лбом с пушистой чёлкой Тюе где-то между лопаток, устроившись поудобнее и искренне надеясь, что пробуждение его случится не от столкновения лица с полом.

Тюя, на самом деле, не спал.