Ночёвка (1/2)

Атсуши испуганно озирался по сторонам в полной темноте, слушая шум воды в ванной комнате. Чёрт, чёрт, чёрт! Промедление будет жестоко караться! Парень нервно сглатывает и в суматохе хватает ящик с одеждой в белом стеллаже у стены, размашистым движением руки сваливая в него, наполовину пустой, все фигурки девочек в платьях с полки, скорее убирая ящик в стеллаж обратно и прикрывая футболкой сверху. Плакаты со стен с шуршанием бумаги, но аккуратно, чтоб не порвались, быстро сдираются, и те, что из тематических журналов и могут сложиться вчетверо, быстро улетают под стопку школьных тетрадей на столе, а те, что изначально не должны гнуться, в прыжке прячутся на шкаф, чтоб не было видно. Вода в ванной комнате уже замолкла, а это значит, у Накаджимы осталось всего несколько секунд…

Рюноскэ, вымывший руки в ванной, ополоснувший лицо и вытерший влажные ладони о край своей толстовки, бесшумно появился на пороге комнаты и щёлкнул включателем света возле дверного косяка именно тогда, когда Атсуши, агрессивно роясь в шкафу и словно что-то туда пряча, резко захлопнул дверцы и максимально неловко упёрся рукой в шкаф, делая вид, будто он просто тут стоял, как ни в чём не бывало.

— Скрываешь что-то? — Акутагава, прищурившись, вскинул куцую бровь. Накаджима на это неловко осклабился и отрицательно закачал головой.

— Нет, нет, у меня тут просто… б-беспорядок был, — парниша выдохнул и отошёл от шкафа, на всякий случай обернувшись и убедившись, что дверцы не открываются. — Так, прибрался на скорую руку.

— Будто я беспорядка никогда не видел, — Рюноскэ цокнул языком, придирчиво оглядевшись. Они, вообще-то, друг у друга бывали частенько, но этот контраст помещений между своей родной норой и комнатой обыкновенного человека сильно бросался в глаза. — Чересчур светло.

— Я просто подготовил пространство, чтобы в крайних случаях мимикрировать под него, — Атсуши усмехнулся, потерев шею ладонью и сев на край дивана. — Располагайся.

— Да уж, спасибо, — Акутагава откашлялся в руку и сел на краю светлого дивана рядом, проведя ладонью по бархатной обивке. Естественно, среди пальцев тут же оказались белые шерстинки линяющего Зверя, и Накаджима, заметив это, нервно смеётся.

— Прости-прости. Сколько ни убирайся, через день снова всё в шерсти.

— Кажется, это ещё одна причина, почему ты предпочитаешь светлые тона практически во всём, — Рюноскэ хмыкнул, посмотрев сначала на свои руки, а потом — на себя, и в одно движение, закинув руки за свою спину и сжав пальцы на ткани, стянул толстовку через голову, поднимая в воздух резким взмахом пыль и шерсть и встряхивая взъерошенной головой. — Лучше дома пройдусь по ней роликом, чем превращу её в свитер.

Атсуши молчал. Нет, не потому что Расёмон, переместившийся с толстовки на серую футболку и соответственно сменивший цвет (он так мог всё это время?!), взял свою прежнюю «обитель» в пасть и повесил на угол двери, чтобы не бросать в очередной очаг шерсти. Атсуши молчал, потому что поначалу у Акутагавы задралась футболка, пока он снимал свой первый излюбленный верх, оголяя впалый живот с проступающими полукольцами рёбер, а потом, когда гость поправил её, вытянувшаяся из короткого рукава серая драконья голова позаимствовала ткань футболки и оголила острое бледное плечо и половину груди. Счёт этому виду — секунды, на которые Рюноскэ по привычке даже не обращал внимания, а для Накаджимы будто время замедлилось. По крайней мере, когда Акутагава полностью привёл себя в порядок и сел на диван поудобнее, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди, он, глянув на Атсуши, невольно удивился.

— Это свет так падает, или у тебя лицо покраснело?

— Я- я- — Накаджима резко встряхнул головой, вскакивая на ноги и вылетая в двери. — Жарко стало просто, я сейчас, ты это… — он на мгновение показался в дверном проёме: — Открой пока окно, х-хорошо?

Юный оборотень стоял в ванной комнате, упёршись руками в раковину и смотря, как с лица капает вода. М-да… Единственное, что звучало в голове: «Ну и денёк, ну и… денёк». А больше и не скажешь! Ему до сих пор казалось, что после обезьянника для малолеток он не смыл с себя всю грязь, а все вокруг на него смотрят будто с презрением, чуть ли не тыча пальцем, приговаривая, мол, малолетний преступник, так ему и надо. Теперь ещё и эта внезапная паника, из-за которой в висках тихо, но настойчиво стучало. Что за, блин, напасть… Где он так провинился, что ему теперь с такой бешеной скоростью воздаётся?

Отец не ругался. Да, он несколько в назидание пожурил обоих мальчишек, пока те в угрюмом молчании сидели на заднем сидении и смотрели каждый в своё окно. В общем и целом (правда, как — оставалось загадкой) Рэмбо и Шибусава сумели договориться с отделом, чтобы местоположение мальчишек не раскрывали; повезло, что Мори, по-белому сотрудничающий с городскими властями, одной своей фамилией имел вес в здешних кругах. Насчёт телефонных звонков на случай, если родитель решит проверить, на месте ли его великовозрастные шкодники, решено было переключать на сотовые самих юношей, мол, над детьми сжалились и телефоны им вернули. Да, схема рискованная, много проволочек может случиться и много что может пойти не так, но подростков всё-таки было жальче. Да и, к тому же, дома ни один из четверых не избежал разговора с глазу на глаз со старшими. Спихивать вину на кого-то одного — всегда хорошо, но ведь зачинщик не будет виноват в том, что своей головой не думаешь? Накаджима и Акутагава лишь молча кивали, опустив головы; и всё же дома как-то получше выслушивать все нравоучения, нежели в изоляторе для несовершеннолетних, куда попадают закладчики, школьные бунтари да мелкое ворьё за кражу безделушек с прилавков. Поравняться с ними — куда уж хуже?

Но долго Тацухико не распинался. В конце концов, время было уже позднее, да и он сам от нервов за беседу, постановку на учёт и прочее-прочее вымотался. Оставалось надеяться, что поесть мальчишки найдут сами, к тому же единственный, кто здесь ест за целую роту — это его собственное чадо, так что волнения можно было отставить в сторону. Проснутся завтра пораньше, соберутся, пойдут через дом Мори-младших в школу. Если Огай не узнает об этом небольшом «плане-перехвате» сейчас, то потом, если он и раскроется, рассказывать о нём будет не так трудно.

Но это всё — завтра. Сегодня Акутагава ночует у Накаджимы, и тех наивных, светлых, дружеских чувств уже давно нет — и в этом-то и заключалась вся плохая шутка. Был бы здесь Дазай, с ним воспринимать какие-то серьёзные темы было бы попроще — с его иронией и сарказмом просто невозможно оставлять на лице спокойную мину. Или был бы здесь Тюя — он бы врезал Дазаю по грудине и чисто по-мужски смог поддержать, поговорить, как-то настроить на хороший исход, а если и не хороший, то в любом случае лучше сделать и понять, чем не сделать и жалеть. Но сейчас здесь нет ни Дазая, ни Накахары, и Атсуши нужно выкручиваться самому. Наедине с Рюноскэ.

Чёртова паника.

Акутагава листал ленту в телефоне, вытянув тощие ноги в чёрных брюках и прищурив глаза — если честно, хотелось вздремнуть. Слишком много сегодня произошло. Он зевает, прикрывая рот рукой, и челюсть щёлкает. Расёмон, как верный друг, щёлкнул выключателем у двери, не вынуждая хозяина вставать, а потом нашёл включатель у настольной лампы, чтобы погрузить комнату в приятный и тихий полумрак. Шибусава-сан, кажется, уже час как закрылся в спальной комнате, чувствуя, что сил вывозить остатки этого дня уже нет, да и правильно — чем раньше уснёшь, тем быстрей пройдёт ненавистное время, а утро вечера мудреней и всё такое. Тишину внезапно нарушил Накаджима, пропавший в недрах квартиры оборотней минут на двадцать и вошедший, толкнув дверь ногой, потому как в руках нёс две кружки с чем-то налитым внутри. Рюноскэ, медленно моргнувший и немного взбодрившийся, уже хотел было, зная Дазая и его катастрофическое влияние на всех вокруг, спросить, не алкоголь ли там, но нет — в белой кружке с отпечатком тигриной (или волчьей?) лапы Атсуши, сев на диван, протянул ему кофе. В своей белой кружке с тиграми у парниши был чай. Зелёный, скорее всего. Рюноскэ отпил прежде, чем спросить, к чему вдруг такое подаяние.

— Я же не усну, — он хрипло усмехнулся, поставив на голову Расёмона кружку и, упёршись руками в сидушку, выпрямившись и сев нормально. — Или у тебя просто чай кончился?

— Да нет, — Атсуши пожимает плечами, отпивая у себя. Есть не хотелось, а вот от кофе никто и никогда не откажется. Если, конечно, этот человек пьёт кофе. Накаджима бы вот с лёгкостью отказался — ему кофе не сильно-то и нравится. — Просто вспомнил, что ты любишь его больше, чем чай.

— Помнишь такие неважные вещи, но не помнишь, что задали на прошлом уроке, когда я тебя спрашиваю? — Акутагава, усмехнувшись уголком губ, держит кружку двумя руками у самого рта. — Интересная у тебя избирательная память.

— Ну почему же неважные, — Накаджима в пару глотков выпивает кружку, клацает ею по клыкам, когда запрокинул голову, чтоб допить последние капли на дне, и недовольно смотрит на пустую посудину — ему надоело, что чем он старше, тем больше ему нужны кружки. Хоть в полуторалитровых бутылках себе чай к завтраку заваривай! Так, может, хоть до конца яичницы останется. — Я предпочту помнить, что любит мой… друг, чем какие задания у нас по геометрии.

На слове «друг» Атсуши остановил взгляд на стене, но Рюноскэ то ли не заметил, то ли не стал спрашивать. Мало ли, задумался человек.

— Я тоже помню, что ты любишь, — Накаджима встрепенулся, поглядев на Акутагаву с интересом, и улыбнулся, отставив кружку на подлокотник дивана, сев к Рюноскэ полубоком, согнув одну ноги на диване в колене.

— Да ну? — оборотень усмехнулся, глядя, как хитро улыбается Акутагава, не выпив ещё и половины своего кофе. — Я сам порой не упомню всего, что люблю. Ну, и что же ты помнишь?

Рюноскэ делает глоток, убирая кружку от лица и глянув серыми, блеснувшими в свете лампы глазами на Атсуши. Чёрт… Накаджима невольно смотрит: чистое и бледное лицо со скулами, острым подбородком, острым носом; чёрные волосы, издалека будто напоминающие вороновы перья, особенно когда парень взлохмачен; белые кисти прядей по бокам, словно обмакнулся в белую краску и не смыл; серые глаза, чудно образующие монохром во всём виде друга детства, смотрят, кажется, прямо в душу, хотя проходит всего секунда между вопросом и ответом.

— Ты любишь больше съедобное, чем несъедобное.

Пауза.

И тихий смех. Атсуши щурится, хихикнув. Действительно, даже не поспоришь.

— А ты весьма наблюдателен, — он выдыхает, сев наконец поглубже в диван рядом, упираясь спиной в спинку и запрокинув голову.

— А то. Цени меня, — Рюноскэ отпивает снова, причём совершенно бесшумно. Атсуши вот так не может — если он ест, слышат все, кто находится рядом. Талант!

— Ценю, — Накаджима устало улыбается, прикрыв глаза.

И всё-таки как… спокойно.

Из-за всего произошедшего кажется, что разница между событиями минимум неделя, а не каких-то несколько часов: школа, прогулка, безумие-суматоха-погоня, карцер, дом. Ну ведь взаправду звучит как план на месяц? Ан нет, ни капельки подобного. Акутагава сидит, глядя в стену напротив между шкафом и столом. Вроде и усталость есть от всего накопившегося, а вроде и пребываешь в некоей прострации — дрёмы-то нет. Закрываешь глаза — и весь день перед ними проматывается по кругу, как на заевшей кассете. Лучше уж пялиться в полузабытье в приятный глазу полумрак, чем думать о произошедшем. Может, это действительно тот момент, когда пора бы уже задумываться о последствиях?.. Ну, или сегодня всё кверху дном, просто потому что сегодня полнолуние. Луна в окно светит очень ярко, пробиваясь сквозь неплотно закрытые чёрные шторы; пожалуй, эти плотные и тяжёлые куски ткани в этой светлой комнате — единственное, что не вписывается в остальной интерьер. Но задавать вопросы Атсуши, зная его всю жизнь, зачем и почему, как минимум глупо. Однако, можно задать другой вопрос.

— А ты до сих пор плохо себя контролируешь в полнолуния? — взгляд серых глаз медленно переводится с окна, серебряный свет из которого перечерчивает обоих парней на диване белой полосой по животам, на Накаджиму.

— Ну… — Атсуши пожимает плечами. — Когда как, на самом деле. Зависит от моего настроения и всего такого.

— То есть, ты себя и контролируешь, и не контролируешь просто тогда, когда того захочешь? — Рюноскэ вскинул куцую бровь, не понимая концепции. Ему всегда казалось, что у оборотней это как-то… ну точно не так работает. Но Накаджима спешно отрицательно качает головой.

— Нет-нет, я не так выразился. Я имел в виду, что, ну… Ну, когда у меня плохое настроение, или я нервничаю, или что-нибудь ещё, фильм страшный какой-нибудь смотрю или с домашним заданием засиживаюсь допоздна, тогда да, мне лучше закрыть окна, а то иногда тянет делать разные вещи, — Атсуши повертел кистью руки вверх-вниз, жестом показывая «когда как». — А если я спокоен, сонный там или уже сплю, или наоборот — пребываю в хорошем настроении, тогда не страшно, максимум хвост появится.

— То есть, обращаешься при луне, когда испытываешь сильные эмоции?

— В основном, негативные. Страх или злость.

— А отец твой тоже?

— Если честно, он почти всегда держит себя под контролем, — Атсуши нервно смеётся, намекая, что у него, Накаджимы, пока не слишком-то получается совладать с собой и всё зависит от обстоятельств. — Я помню всего пару раз. Первый — когда я был маленький и сильно болел. Не помню уже, то ли температура у меня была, то ли что, но в ту ночь мне казалось, что от жара я ловил галлюцинации, а это всего лишь папа ходил полудраконом. Представляешь, каково мне было, когда передо мной в ночи появлялось нечто с человеческим телом, но длинной нечеловеческой шеей и красной драконьей головой, с человеческими руками, но вместо ног — огромные лапы ящерицы, и хвост ещё по полу таскался, загибал края ковров, — Накаджима рассказывал с улыбкой, и Акутагава сам невольно усмехнулся. Ну да, такое существо легко спутать с бредом. — А второй был, когда, помнишь, Тюя-кун впервые потерял над собой контроль? Он тогда весь вечер не мог обратиться полностью — то хвост, то руки, то нога, причём только одна. К слову, о том случае, если тебе как-нибудь случиться его увидеть таким, обрати внимание, что один из рогов у него меньше, чем второй. Представляешь, с какой силой Тюя-кун его оторвал, если он до сих пор полностью не отрос?

— Вряд ли смогу представить, но попытаюсь, — Рюноскэ прекрасно помнил тот случай. Накахара тогда сильно в себе замкнулся и месяц боялся использовать свою силу вообще, но потом — в течение полугода — всё же отошёл от случившегося, поверил в себя снова и понемногу стал возвращаться в прежнее русло. Не без помощи своего закадычного общества товарищей в виде Дазая, Акутагавы и Накаджимы, а также нанятого самим Рандо-саном психолога, но тем не менее. Вот уж у кого железная выдержка в их компании: обладать такой силой, но всегда сдерживаться и успокаиваться, когда так и хочется взорваться, потому что головой понимаешь — навредишь всем. Потрясающе. — Получается, регенерация работает не всегда?

— Всегда, но порой не в той мере, в какой хотелось бы, — Накаджима хмыкнул и перешёл на полушёпот: — Как видишь, ноги у меня одинакового размера, не хромаю.

— О, ты это помнишь.

— Конечно. Только тихо, — он приложил палец к своим губам, и Акутагава невольно проводит пальцами по своим, делая жест «рот на замок». Только потом он понял, что, кажется, перенял эту привычку от своего старшего брата. Тьфу! Захотелось вымыть руки с мылом.

Где-то на улице завыла собака. Парни синхронно повернули к окну головы. Спустя несколько минут к ней подключалась откуда-то издалека вторая. И вдруг Атсуши сполз с дивана и встал на ноги, потянувшись руками вперёд, хрустнув костяшками пальцев.

— Я тут кое-что вспомнил, — загадочно улыбнулся оборотень, и Акутагава склонил голову к плечу, когда тот прошёл от дивана к окну и выглянул наружу — его белые волосы едва не засветились от упавшего на них лунного света. — Иди сюда.

— Подожди-подожди, ты же говорил, что у тебя непереносимость луны, если ты на взводе, — Рюноскэ встал тоже, протянув к Атсуши руку с намерением схватить и нахмурившись. Ещё ему ночевать в одной комнате с тигром не хватало! — Отойди от окна.

— Да нет, — Накаджима отмахнулся, с улыбкой и вроде как совершенно нормальными глазами поглядел на Рюноскэ. — Не забывай, что я ещё и валерьянку иногда пью, чтобы успокоиться, — он постучал кулаком себе по груди, намекая, что тигр внутри спит. Акутагава даже как-то отшатнулся на шаг назад, когда увидел, что Накаджима взобрался на подоконник, держась рукой за оконную раму и смотря вниз.

— Атсуши, Дазай явно плохо на тебя влияет, — у Акутагавы на лице читаются явное непонимание и готовность выбросить Расёмона вперёд, но Накаджима, сверкнув жёлтыми глазами с узкими зрачками, протягивает Рюноскэ руку.

— Пойдём, я хочу тебе кое-что показать!

— Я могу выглянуть в окно и без сидения на подоконнике, — Акутагава подозрительно щурится, не решаясь взять оборотня за руку, но Атсуши, вздохнув и закатил глаза, сам отклоняется спиной назад, хватает Рюноскэ за запястье и подтягивает к себе. — Эй!

— Тише, — Накаджима смотрит прямо в глаза. — Залезай сюда. Я же могу доверить тебе ещё один секрет, который ты не расскажешь моему отцу?

— А ты мне не доверяешь? — юноша, выдержав паузу, цокнул языком, всё-таки взобравшись на подоконник, но стараясь не особо высовываться наружу — мало ли, что это за секрет.

— А ты мне?

— Доверяю.

— Тогда крепко держись за меня, — Атсуши, улыбаясь и ненарочно показывая клыки из-под губ, протягивает Рюноскэ ладонь, и Акутагава, вздохнув, берётся за неё своей рукой. — И ни звука! Я держу.

— Что ты-

Комната опустела. От порыва ветра из открытого окна распахнулась неплотно закрытая дверца шкафа, и на пол вывалилась длинная белая подушка-обнимашка. Без чехла — чехол в стирке.

Рюноскэ не ожидал, что Накаджима вдруг последует верным заветам Дазая и рванёт вперёд, прямиком в окно своего далеко не первого этажа. Казалось, время остановилось, когда мальчишку выбросило следом за оборотнем в прохладный ночной воздух, а страх толком не успел обуять, ведь рывком за руку назад Акутагава чисто на инстинкте самосохранения (то есть на том инстинкте, который не достался его старшему брату) хватается за плечи Накаджимы и обхватывает его ещё и ногами, вцепившись мёртвой хваткой. Земли под ногами по-прежнему не было, но на спине Атсуши, который держался когтями тигриных лап за кирпичную стену, было как-то поспокойнее.

— Ты что творишь?! — у Рюноскэ голос моментально сел, потому он низко, практически басом, захрипел, не решаясь посмотреть вниз.

— Ты разве боишься высоты? — Атсуши обернулся через плечо, ни капли не переживая и оттолкнувшись задними лапами, вскарабкавшись выше. — Держись крепче, тут недолго.

— Не боюсь, но не тогда, когда меня не предупреждают, — головой Рюноскэ понимал, что Расёмон в любом случае не даст ему разбиться, цепляясь за всё, что сможет задержать хозяина до земли, но пугал сам факт полёта вниз. Когда он готов — без проблем, но когда не готов — лишний раз ввысь лучше не соваться! — Совсем с ума сошёл?

— Увидишь, — Накаджима усмехнулся, лавируя между телевизионными тарелками у подоконников этажей выше и взбираясь на самую крышу. — Даже если упадём, я тебя поймаю, упадёшь на меня, а я восстановлюсь…

— Не каркай.

В такие моменты невольно начинаешь верить в бога.

Оборотень действительно лез на крышу. Как Акутагава успел заметить за минуту вскарабкивания по стене вверх посредством острых тигриных когтей, в тех местах, куда Накаджима весьма бодро ставил лапу, были зазубрины от предыдущих вылазок — значит, это не единичное схождение с ума, а весьма протоптанная тропа безумия. Странно, конечно, говорить, что что-то безумно, учитывая, какими событиями вперемешку наполнена жизнь Рюноскэ, но когда что-то случается вот так внезапно — увольте.

Когда оборотень, больше напоминающий теперь обезьяну своими трюками, ловко схватился за край крыши и, оттолкнувшись задними лапами от стены, перевернулся через голову и встал ногами уже на черепицу, Акутагава не посмел разжать руки. Только когда Атсуши ступил на ровную поверхность подальше от края, Рюноскэ огляделся и неуверенно спустился наземь, чувствуя вату в ногах. На логичный, казалось бы, вопрос, за каким хе- чёртом Атсуши решил сюда забраться, ещё и без предупреждения, ответ обнаружился сам собой: Накаджима, встряхнув лапами и возвращая обратно руки, вскинув голову, смотрел блестящими глазами на прекрасную полную луну, заливающую своим светом всю крышу и отбрасывающую от юношей длинные чёрные тени, будто кляксы. Атсуши прошёлся чуть дальше и сел прямо посередине, вытянув ноги и похлопав рядом с собой, приглашая сесть тоже. И Рюноскэ подошёл, всё ещё с подозрением глядя на товарища и садясь в позе лотоса, чувствуя, как громко бьётся сердце.

— А по-нормальному сюда, через чердак, — Акутагава закашлялся, причём сильно, накрыв рот обеими руками, и лишь после кашля, хрипло вздохнув, продолжил: — Никак нельзя было?

— Пробовал. Долго, — Накаджима отмахнулся, посмотрев в сторону. — Да и отец может проснуться. Что я ему скажу насчёт того, куда отправился поздно ночью?

— Логично, — Рюноскэ тихо прочистил горло, встряхнув головой. Прохладно здесь, но не настолько, чтобы замёрзнуть. Воздух здесь будто чище, чем на земле. — То есть… забираешься сюда каждую ночь, просто чтобы посмотреть на луну поближе?

— Не каждую ночь, но да, в остальном ты прав. В полнолуние только, да и то не каждое. Из окна не то, понимаешь? — Атсуши виновато улыбается. Где-то вдалеке, на земле, снова воет собака, и в унисон ей подключаются ещё несколько с разных сторон, периодически переходя на лай. — И ещё кое-что…

— Не думаю, что ты сможешь меня ещё чем-то удивить, — Акутагава нервно усмехнулся, оглядываясь по сторонам: вот уж о каком окончании этого сумасшедшего дня он не думал, так это о свидании вылазке на крышу под полной луной.

— Когда я говорил про разные вещи, которые творю в полнолуние, я не имел в виду только что-то плохое, когда я злюсь, терзаю вещи или ем всё, что движется, — Накаджима неловко прокашлялся в кулак и согнул одну ногу в колене. — Я это… ну…

— Не томи.

— Только не смейся.

— Не буду.

— Честно?

— Честно. Говори уже.

— Иногда мне жуть как хочется повыть на луну.

Рюноскэ только молча смотрит на Атсуши. У этой загадочной фразы должно быть логичное продолжение. Хотя бы пояснение.

— Из квартиры особо не повоешь. Отец проснётся. А если он не спит, то придёт и спросит, что я делаю и зачем. А если его нет дома, высунутся люди вокруг и будут думать, что я совсем поехал, — оборотень крутит пальцем у виска. — А на крыше не видно-то особо, есть там кто или нет. Да и не подумает никто смотреть на крышу, слыша вой. Собаки нынче не редкость же.

— Ну… — Акутагава смотрит на луну, шмыгнув носом. Интересное времяпрепровождение, конечно. Дазай узнает — обхохочется.

— Да, знаю. Я не обижусь, если скажешь, что я выгляжу, как неадекватный дурак.

— Да нет, почему, — Рюноскэ пожал плечами, смотря Атсуши в глаза. — Ты же не говоришь, что я поступаю, как дурак, когда крашу ногти в чёрный или постоянно хожу будто в одном и том же.

— Я же чую, что это не одно и то же.

— Ну, это ты. А люди наверняка думают, что у меня нет другого. Просто гардероб весь похожий.

— Я так понимаю, по странности мы квиты.

Акутагава кивает. Накаджима смеётся.

— Тогда я повою, ты не против?

— Вой. Только не мне на ухо.

— Если хочешь, можешь присоединиться.

— Не-не-не, давай сам. Я… послушаю.

— В любом случае, захочешь — присоединяйся!

Рюноскэ себя чувствовал так, будто Атсуши сейчас ему признался в чём-то совершенно для него сокровенном, хотя, по сути, ничего такого в этом не было. Тигр выл… необычно. Да, звучит это так же странно, как эта сказанная про него фраза. Он ведь не волк, в конце концов, и не собака, чтобы петь луне посреди ночи. А вой у него был с хрипотцой, как если бы рычание переходило в что-то более протяжное. Слушать можно, но непривычно.