Вольная (1/2)

Солнце просачивается в мелкое решётчатое окошко в бутафорском обезьяннике. Узкая жёсткая скамья не добавляет удобства и дрёма, и без того пугливая, пропадает совсем. Прошла уже неделя после того как Жуков оставил меня в академии. Каждую минуту я обдумываю то, что там произошло.

Ранее</p>

- Это последний шанс остаться с моими кадетами, - спустя какое-то бесконечно долгое молчание, Жуков выдохнул сквозь зубы. Он опускается на корточки передо мной, сжимает мою челюсть до синяков, поднимая лицо и заглядывая в глаза, - Подумай ещё разок. Когда мы вернёмся, я запру тебя в тёмном чулане под главной лестницей. В тесной клетке. Кормить буду раз в сутки объедками, раз в сутки избивать до полуобморочного состояния. Кроме меня, ты не будешь никого видеть, свет ты будешь видеть только во время избиений. Пить будешь только то, что дам я и, поверь, это далеко не всегда будет вода. Ты думаешь, это не сломает тебя. Можешь быть уверен - ты сломаешься. Не через неделю, значит через месяц или год. А когда сломаешься, твоего трупа никто никогда не найдёт, не говоря уже об упоминаниях о тебе.

- По крайней мере, я умру от твоих рук, - после непродолжительной паузы говорю сквозь зубы, сдерживая дрожь от холода. И от ужаса. Я знаю, что не выдержу того, что он мне приготовил. А это значит, что я умру, спрятанный от мира. И никогда больше не появлюсь. Однако, перед этим я вручу эту жизнь Жукову. Пожалуй, это стоит того.

Какое-то время он снова молчит. Он не подал вида, но я достаточно привык замечать его реакции - на пару секунд он застыл как изваяние, кажется даже не дышал. Это поразило его? Или он не знает, как быть? Или - как же хочется верить - это был правильный ответ?

Жуков повернулся и уехал. Ничего не сказал, не дал знака, не подождал, когда я хотябы поднимусь на окоченевших ногах. Он не собирался забирать меня. Он просто хотел, чтобы отказаться от него было моим выбором. Но вместо этого я слышу, как осыпается мой мир, его остатки. Разбитое сердце? Возможно. Если оно хоть когда-нибудь было целым. Сворачиваюсь в комок от холода и лежу так на обочине ещё какое-то время. Достаточно долгое, чтобы успеть задремать в попытке замёрзнуть насмерть. Как в тумане помню, что пара кадетов втащили меня обратно в участок. Краем глаза замечаю, что один из них что-то говорит в телефон и вешает трубку. Я думал, тут всё бутафорское, но телефон, видимо, рабочий, как и наручники. Меня затолкали в душевую, силой отобрали пальто, заломали и вымыли под горячим душем, видимо прогревая, чтобы не заболел. Заботливые, мать их. Я что-то кричал, по-моему, оскорблял их и говорил, что это всё мне не нужно, только меня не слушали. Когда всё закончилось, пальто вернули. Я обнял его как самое дорогое, что у меня есть - да и, в общем-то, кроме него у меня в буквальном смысле слова нет ничего. Обнял и уткнулся лицом в зону воротника. Остатки одеколона Жукова заставили дрогнуть. Он угрожал сломать меня побоями и неволей, только сломать можно и другими путями. С того момента я больше не сопротивлялся и никуда не рвался. Не слушался, когда меня пытались использовать для удовлетворения, но в остальном был спокойным. Я не хотел, чтобы они ко мне прикасались. Без разрешения Жукова это, считай, измена. Глупая грёбаная верность огрызается на любые попытки ко мне прикоснуться. Когда им надоело меня уламывать, они снова связали меня и поимели. Когда кому-то из них я чуть не откусил член, надели распорку.

Пальто Жукова я им не отдавал. Даже когда меня пытались связанного вымыть, меня волновало только то, чтобы пальто никто не трогал. Я слышал, что они думали его постирать, но, кажется, моё поведение отбило им это желание. Теперь же наступило новое утро. Сегодня снова будет порция изнасилования, но меня это почти не волнует - я уже грязный. Меня уже выбросили. Да, я буду вырываться. Меня снова свяжут и поимеют. Заставят кончить где-нибудь на третьем-четвёртом члене, потом вымоют, развяжут и покормят. Первые пару дней, чтобы покормить меня, им приходилось меня заламывать - я хотел замёрзнуть там, на обочине, а раз не вышло, всегда можно умереть от голода. Но все попытки пресекали, вплоть до того, что вставляли распорку и вливали бульон или детское пюре - чтобы хоть что-то оказалось в желудке. Потом я решил, что бессмысленно каждый раз устраивать и себе, и им пытку. Есть - не преступление. Не измена. Да и от голода умереть сложно - нужно целый месяц отказываться от еды. Под конец у голодающего обычно едет крыша, так что, возможно, я бы сам стал просить еды, откуда мне знать. К тому же, эти ребята на самом деле заботятся обо мне. Моют. Кормят. Пытаются разговаривать по-человечески, хотя я отмалчиваюсь. Делаю вид, что не слушаю и не отвечаю. Но слушаю - и эти попытки, и их разговоры между собой. Если не считать каждодневного насилия, можно сказать, что я в каком-то строгом лагере. Хотя с моим опытом рабства это даже не насилие - меня связывают только из-за моего упрямства. В остальном всё даже почти нежно - в отличие от того раза меня подготавливают сзади, оставляют поцелуи на шее, один раз даже какой-то парнишка с русой курчавой головой отсосал мне. Если бы я не сопротивлялся, это была бы просто приятная групповушка.

Мне это не нравится. Я не хочу.

Лучше бы я сгнил в чулане Жукова, чем сидел здесь в тепле и заботе тех, кого я не знаю и не хочу узнавать.

- Завтрак, - тот самый, с курчавой головой, заходит в мою камеру с коробкой с чьим-то обедом. Они решили, что проще делиться своим, чем ломать голову каждый день в магазине, что из всего выбрать. Разумное решение, нет смысла заморачиваться не из-за своего раба. А я не их раб.

- Я не хочу, - повожу плечом, прекрасно понимая, что как и всегда, меня не послушают.

- Я не говорил, что тебе нужно хотеть есть, - он толкает мои ноги, чтобы сесть на моей скамейке и шуршит упаковкой. Невольно кошусь чтобы узнать, что мне принесли сегодня. Вижу переплетение макарон и кусочки курицы сверху. Живот как нарочно урчит, парень вскидывает на меня насмешливый взгляд, а я срочно отворачиваюсь и сжимаюсь ещё сильнее.

- Я не буду, - рычу сквозь зубы. Почти сразу чувствую, как меня тянут за поводок, заставляя встать, я упираюсь и соскальзываю с узкой доски. Шлёпнулся на пол, но даже не обратил внимание на ушибленный локоть - не впервые меня так заставляют завтракать. Для них это уже забавный квест. А для меня возможность выпустить пар и отчаяние от всей ситуации в целом. Кажется, и они это понимают. Курчавый смотрит на меня сверху смеющимися глазами и упирается ногой мне в грудь, не позволяя встать, но и отстраниться не позволяя натяжением поводка. Свободной рукой на вилку наматывает макаронины.

- Открывай рот, - на этот раз, смерив его хмурым взглядом под аккомпанемент урчащего живота, не упрямлюсь и принимаю еду, - Ломаешься как мелкая сучка. До тебя, кажется, ещё не дошло, что ты наш. Пора бы уже вести себя подобающе с новыми хозяевами.

Пока говорит, таскает мне в рот вилку за вилкой, я едва успеваю жевать. Когда еда закончилась, он отложил бумажную коробочку из-под макарон и достал бутылку воды. Помахал ей перед моим лицом и потребовал благодарности.

- Что нужно сказать за то, что я с тобой намучился?

- Спасибо, - это тоже не впервые. Им нравится, когда я не молчу как мебель. Вижу, что некоторые из них только открывают для себя мир доминирования и я для них - первый опыт. Не повезло вам, товарищи.

***</p>

До обеда меня не трогали, но ближе к ужину в камеру вошло трое. Я привычно напрягся и приготовился вырываться. На этот раз всё было быстро - заломали руки, закрепили их наручниками и завязали глаза. С глазами, кстати, новость, раньше они так не делали.

- Если я вас не вижу, это не значит, что... - я просто хотел сказать, что это ничего не изменит, однако договорить мне никто не дал. Во рту оказался член. Я замычал возмущённо, собираясь снова укусить - распорку не вставили, видимо по рассеянности. Однако укуса не последовало. Почему-то и член, и манера иметь меня в рот показалась знакомой. Напомнила Жукова и я. Я замешкался. Позволил члену войти в горло и задержаться там. На заднем плане слышу какое-то одобрительное улюлюкание. Видимо, удивлены. Не волнуйтесь, я тоже удивлён.

- Сними..повязку, сними её, - сипло бормочу, когда за волосы мою голову отстраняют. Лицо заливает сперма, я рефлекторно облизываю её с губ. Снова напоминает Жукова. У него тоже так горько.

- У него встал. Эй, парни, мы столько старались его расшевелить, а нужно было просто трахнуть, - снова откуда-то со стороны полузнакомые возгласы. Со стороны. Почему не из камеры? Дёргаю руками в наручниках, начиная подозревать самое худшее - вплоть до какого-нибудь не здешнего человека, вообще не знающего, что здесь происходит.

Неизвестный всё ещё молчит. Он больше ничего не делает, только поглаживает мои волосы на затылке, пока я стою на коленях. Я теряю терпение.

- Ты получил отсос. Теперь пусти, - почти что рычу и отстраняю голову от поглаживающей руки. В груди болезненно тянет, потому что - как же это по-идиотски глупо - так же хвалил меня Григорий.

- Ты совсем не старался, - я замираю. Забываю вдохнуть, слепо вскидываю взгляд на голос. Это. Не как Жуков. Это Жуков. Изо всех сил стараюсь взять себя в руки, сжимаю зубы до сведённых мышц челюсти.

- Пришёл глумиться? - задыхаюсь от волнения и тупой боли в груди. Видимо осколки разбитого сердца напоминают о себе, - Полюбоваться?

- Проверить. Я обещал им хорошую шлюшку, а ты не выполнил моего обещания, - говорит так, будто я знал о приказе. Вспоминается, как один из кадетов говорил по телефону, когда меня втаскивали окоченевшего. Тогда я думал, что не расслышал. А сейчас вспомнил: ”...Кормить раз в день, партнёров не меньше трёх в день. Да, я записал, сэр. Вот, его уже принесли. Конечно, отогреем...”. Почему я раньше этого не вспомнил. Это был его приказ. Трахать меня - его приказ. Кормить. Вся эта их забота это...его забота. Я снова надломленно дрогнул.

- Не надо. Ты выбросил меня, так оставь.

- Я приехал за тобой. Или ты хочешь остаться здесь?

С глаз снимают повязку, я щурюсь вверх, на знакомое лицо. Хочется казать ”Не шути так”. Сказать ”Я сломаюсь. По-настоящему сломаюсь”. Умолять прекратить издеваться, потому что я больше не выдержу. Но он тянет меня за поводок вверх и я оказываюсь рядом, задницей сидя на скамейке и перекинув ноги через его колени. Жуков положил мне на плечи ладонь, приобнимая и прижимая к себе. Я невольно льну, задерживая дыхание и пугливо жмурясь. Вот сейчас он снова оставит меня. И всё начнётся по-новой.

- Ты влюблён в меня, верно? - вздрагиваю. Отлично, давай разбередим душу до конца, - Я подозревал об этом уже пару месяцев. Скажи, как давно это на самом деле длится?