Предательство? (2/2)

- Это патрульный. Едем с вызова про бродяжку в переулке. У нас код зелёный, везём его. Готовьте участок, - спрашиваю, что за код. Полицейские снова переглядываются, отшучиваются чем-то в роде ”внутренние коды не раскрываем”, а у меня сердце снова ухает и в животе холодеет, будто я не отогревался. Мы долго едем, явно не в местный участок. А мой ошейник зелёного цвета.

- Я... Я, знаете, пойду. Передумал, вспомнил, я травки перебрал на вечеринке, вот и трипую, хах, представляете. Простите за беспокойство, - мои нервные смешки и лепетания прерываются глухим щелчком не отозвавшейся двери. Заперт. В полицейской машине.

Как пинал дверь, вопил и вырывался, когда приехали и горе полицейские пытались меня нормально вытащить, помню мельком. Только в итоге слетел ботинок, оказались сильно заломаны руки и не менее сильно сцеплены на запястьях наручники. Кому-то я разбил нос коленом в процессе, видел, как этот парень хотел меня пнуть, когда меня всё-таки повалили на снег в наручниках, но второй его остановил. Для того нужны напарники, да?

- Вы не понимаете. Он убьёт меня. Убьёт! - приговаривал, заглядывая каждому из них в глаза, которые парни постоянно отводили. Думаю, им не нравится такая практика. Такие беглецы, которых нужно вылавливать и отправлять в лапы на погибель. Тому, у кого больше денег. Пока меня везли, я видел ворота школы. Частная полицейская академия? Или какая? И ”патрульные” одного возраста, почти даже одного со мной.

- Моя смерть будет на ваших руках! Слышите! Меня убьют и это ваша вина! - кричу уже из-за решётки. Странный участок. Полтора помещения со столами, одна допросная, две небольшие камеры с только одной стеной из решёток. В этом ”обезъяннике” меня и оставили. Изо всех своих сил пинаю решётку одним оставшимся ботинком, толкаю плечом, шумлю отчаянно, надеясь воззвать хотябы к здравой раздражительности. В ”участке” оказывается около десятка занятых чем-то парней того же возраста, в той же чёрной форме. Наверное, в настоящем участке моё заключение не рискнули осуществить. Я так глупо сбежал, по глупейшей причине, также глупо попался и вот, глупо помру. В каком-то постановочном участке под жалостливыми взглядами этих бедолаг.

- Ты ему даже нос разбил, - голос из угла камеры заставляет осечься. Я узнаю его, конечно узнаю, даже отшиби мне память раз десять, я на него среагирую. И вот сейчас нервно сглатываю. Наручники с меня не сняли, хотя, я видел в фильмах, в обезъяннике они ни к чему. Теперь понятно, в чём дело. Резко разворачиваюсь, вжимаюсь лопатками в решётку - и как раз вовремя, надо мной склоняется Жуков.

- Он сам виноват, - сдавленно выдаю. Коротко вдыхаю воздух, собираюсь с духом и бью лбом по подбородку Григория. Я сбежал, вырвался, пусть и некуда идти, но свободу я свою поймал и сдаваться обратно без боя я не стану.

Жуков понял посыл. В следующую минуту, две, может десять, мне доступно рассказывают, что поднимать руку - образно, естественно - на хозяина нельзя, даже если это последнее желание утопающего. Точнее, Жуков не проронил ни слова. Зато на мне расцвело столько красноречивых кровоподтёков и синяков, что я думал, умру.

Бил он, кстати, умело. Так, словно только этим и зарабатывал. Лицу почти не досталось, только в отместку за горе-полицейского он коленом мне нос разбил, а кости все были целы. Не знаю, как в такого можно не влюбиться. Что из всего на свете он не делает хорошо?

Отлежаться на полу мне, к слову, не дали. Заставили встать на подкашивающиеся ноги, а потом протянутыми из-за решётки ножницами сняли с меня всё лишнее. В окружении всех этих, определённо занимающихся спортом товарищей, чувствую себя почти дефектным. Жуков цепляет к моему ошейнику поводок и наматывает его на горизонтальные прутья камеры, фиксируя меня в положении почти что раком.

- Даю пять штук каждому, кто в него кончит, - выходя из услужливо открывшейся камеры, оглашает вердикт. Вы думали, наказание это побои? Нет, побои можно пережить и выздороветь. А вот унижение не забудется. Жуков почти никогда не давал свои игрушки на ”погонять”, разве что на специальных сборищах. Или если ему вдруг захочется посмотреть, как меня насилует незнакомец - редко, но метко. Так что то, что меня буквально прописали в пользование толпе курсантов, дело почти что неслыханное.

Я не стану умолять. Он сел напротив, в метре от решётки, явно ожидая этого, но я не стану. Ногу на ногу, запалил сигарету. Когда я рассмотрел его без его пальто, то понял, что он прямо с приёма. Не спал. Волновался ли он обо мне? Или скорее о себе? О том, сколько я бед натворю? Судорожно вдыхаю сквозь зубы, когда в меня без подготовки входит первый. Тем, у кого ”не встанет на парня” Жуков дал отпить голубой газировки. Я бы отпустил шутку про голубые таблетки, но был занят тем, как не закричать, да и шутка не смешная. На сухую, не подготовив, вообще не позаботившись о партнёре. Просто трахает, отрабатывает свои пять баксов. Вжимаюсь щекой в решётку и не свожу взгляда с Жукова. Он разочарован во мне, я вижу. Словно я его предал. Формально да, я предал доверие. С ним я и прощался, бросая последний взгляд на дом. Понимаю, его не вернуть. Или нужно быть не косячным мной и сильно постараться, чтобы вернуть. Так что я не знаю, что делать.

***</p>

- Теперь ты видишь, что я могу делать с тобой всё, что захочу? - наверное это риторический вопрос, потому что говорит он это, туша о моё запястье свою вторую сигарету. Где-то на четвёртом по счёту трахале с меня снимают наручники. А потом и отцепляют поводок, чтобы занять мой рот. Сейчас же это какой-то по счёту круг всех присутствующих кадетов. Я уже не чувствую ног и меня снова уткнули лицом в решётку, а так как руки были свободны, ими я и цеплялся. И, как оказалось, подставился под сигарету. Сквозь сдавленный стон от не унимающихся парней сзади рычу от боли. Вскидываю мутный взгляд на Жукова, стараюсь нормально вдохнуть - за поводок с силой тянут назад, чтобы подставлял зад.

- Да у него встал, босс, - невнятные слова, которые я хотел сказать, застревают в горле, так и не обретя свободы. Да, Жуков рядом, он сам причинил мне боль и - да! - он на меня смотрит. Странный вид фетиша, но когда на меня смотрит он - именно он, я просто. Реагирую. Так что сейчас взгляд опускаю, сжимаю зубы и мысленно кляну выкрикнувшего новость парня.

- Очень хорошо, - Григорий вдруг улыбается, опускается обратно в кресло, доставая третью сигарету, - Что ж, Стас. Или как мне тебя называть, Сергей? Пытка закончится, когда ты кончишь. Без рук, конечно.

Он глумится. О, я вижу, он глумится. И одобрительные возгласы сзади доказывают, что этим тоже весело. Он хочет показать, что я его до мозга костей, что бы я ни делал. Он просто не представляет, насколько прав. А я не представляю, как умудрился влюбиться в такого жестокого, самодовольного кретина... Чёрт, если бы он веселился вместе с насильниками, я бы смог его ненавидеть. Но у Жукова в глазах столько боли, что я просто не могу. Не могу заставить себя.

Кончаю спустя пару чужих оргазмов на меня, профукав возможность избавиться от своих чувств - возненавидеть Жукова. Ненавидеть проще, перенаправить любовь в это русло ещё проще. Но нет, я чувствую себя виноватым. Виноватым в том, что сбежал, что предал его доверие и заставил волноваться и тратиться. Удовлетворённые парни переговариваются, кто-то занял душевую в конце коридора, кто-то уже оттуда и просто любопытно поглядывает на почти-что-кандидата-в-президенты и его раба, меня. А у меня, очевидно, нет сил пошевелиться, лежу на полу и чувствую себя самым мерзким на свете от подсыхающей спермы незнакомцев на теле. Смотрю снизу на Жукова. Тот ещё какое-то время даёт мне отдышаться, изучая взглядом, потом заходит в камеру и накрывает меня своим пальто. Дорогим, коричневым, которое явно не с руки пачкать мной. Но под его тканью тепло и я перестаю то и дело вздрагивать.

- Ты хотел свободы, - голос бесцветный, видимо утро давно наступило, а Жуков дико устал и перенервничал, - Вот твоя свобода: у тебя есть выбор. Можешь остаться здесь и быть личной сучкой школы. Они позаботятся о тебе, не сомневаюсь. Или поднимаешься и идёшь за мной. В мой особняк.

Он уходит, не дожидаясь ответа. И я вдруг понимаю, что на принятие решения и попытки встать у меня не больше пары минут. Мне бы остаться. Правда, парни-то хорошие, когда их отпускает возбудитель, снова вижу их робкую жалость во взглядах. Обо мне действительно позаботятся. Как о домашней зверушке. Может даже отпустят потом, чем чёрт не шутит. Но я останусь вдалеке от Жукова. Не смогу извиниться за своё необдуманное поведение. Не смогу снова увидеть его улыбку. Принимать решения на основании чувств глупо, но я, цепляясь за решётку, поднимаюсь и, пошатываясь, ковыляю за Григорием. Он курит около своей машины уже сотую, наверное, сигарету. Почему? Почему курит из-за меня столько? Почему не спал? Почему ждёт у машины, а не уезжает без оглядки, воспользовавшись моей заминкой? Я не понимаю. Совсем не понимаю и это сбивает меня с толку.

Подойдя к нему почти вплотную, опускаюсь на колени. Мы во дворе частной школы, рано утром. Если нас кто-то увидит, это не будет важным.

- Знакомый тиран лучше толпы незнакомцев? - недокуренная сигарета с шипением падает рядом со мной в снег. Но я не слышу, чтобы он доставал новую. Смотрит, наверное, на меня, и тоже ничего не понимает.

- Я просто хотел свободы. Свободы выбора, - наконец выдыхаю, когда колени от холода немеют, - И я выбрал. Я больше не сбегу. Твой дом - дом для меня. Ты - хозяин. И делаешь, что захочешь.

Пафосно получилось. Наверное потому что я уже думал об этом, пока меня насиловали. Думал над каждым словом ответа, не зная заранее вопроса.