Концерт (1/2)

Просыпаюсь от того, что на меня сваливается груда тряпья. Откуда ей взяться под потолком моей комнаты - отдельный вопрос. Главный вопрос в другом: кому это нужно.

Как оказывается позже, причиной моего захоронения в шмотье оказывается наш неподражаемый мистер Сэр. Пришёл лично меня поднять, такая честь, что скулы сводит. Нет, не от голода. Точно не от него. Вообще нет.

А шутка в том, что несколько дней назад я выбрался через чёрный вход на кухне на задний двор особняка. Ничего критичного, я считаю, не случилось - мои руки, как и всегда, когда мы покидаем наш ”зверинец” (то есть наш этаж), были скованы наручниками за спиной, а сам особняк, очевидно что уже без нашего участия, обнесён высоким кирпичным забором. Да и особо далеко я не зайду - на наших ошейниках, как на ошейниках собак, есть штука, которая бьёт током. Чем дальше за периметр отходишь, тем сильнее разряд. Когда перешагиваешь порог - совсем мелкий, колющий. Предупреждение. Через пару метров сильнее. Через метр почти как от слабого шокера. Через полметра - от сильного. Сводит мышцы, сознание отходит куда-то. Или не отходит - тогда хватает буквально нескольких сантиметров для следующего разряда - сильнее, дольше, направленней. Вряд ли кто-то может зайти дальше этой границы, а если и заходит, то это продолжается по нарастающей. Чтобы прекратить боль, достаточно замереть на месте или вернуться.

Я лично в тот день дошёл только до второй границы. Моей целью не был побег - я просто хотел в траву. Хотел вдохнуть августовский воздух и подставить морду солнцу, пощупать босыми ногами газон. Дверь была открыта, наверное, потому, что на кухне что-то пекли и, как это обычно бывает, запарились. Было проветривание, но приоткрытую дверь подтолкнуть ногой много ума не надо. Я и...

В итоге меня приволокли обратно минут через пять. Наверное, у них срабатывает что-то в роде оповещения, когда границы нарушаются? Я не знаю. Я был тихим и стоял под самыми окнами, не особо заметно. Но прибежали быстро - направили на меня какой-то пульт, ударили разрядом, от которого подкосились коленки, и за шиворот приволокли в кабинет Макса. Это был вечер, он уже в домашней одежде, просматривая какие-то бумаги, ужинал тем самым пирогом, которым пропахла кухня. Меня смерили холодным взглядом и отправили под домашний арест. Как нашкодившего первоклашку! Так я думал, пока не просидел весь следующий день без еды. Под замком. И следующий за ним - тоже. И вот держите распишитесь: третий день начинается с рассветом, да ещё и с приказов.

- Подъём, зверёныш. Сегодня твой звёздный час, - он сказал это таким равнодушным тоном, словно оглашал список блюд. Блюд. Кушать хочется смертельно. Со злым прищуром высовываю взлохмоченную голову и почти врезаюсь лбом в хозяйский лоб. Ойкаю и слышу благодушный хмык от того. - Успел одичать за два дня? Через полчаса ты должен быть в столовой. Чистый, подготовленный, одетый. Молчаливый. И обуйся.

С этими словами он оставил меня раскапывать собственную тряпичную могилу и ворох возникших вопросов. С чего это он лично пришёл за мной? Почему в таком хорошем настроении? Куда я ему понадобился с утра? В столовую - это значит, меня покормят? Было подозрение, что локация озвучена только чтобы меня поторопить, но я отогнал эту мысль. Потому что очень голоден.

***</p>

Как и было велено, я спустился через полчаса. Почти что слетел вниз - так спешил. Часы на нашем этаже говорят, что я опаздываю, но я знаю их секрет - они спешат на 10 минут. А я нарисовался перед Максом на 5 минут раньше необходимого. Прислуга то и дело косилась на меня, наверное получили по шее за открытую дверь. Стараюсь не обращать на это внимание. В конце концов, они сами виноваты, что оставили выход из дома с рабами без присмотра.

Макс тоже смеряет меня взглядом. Придирчиво, словно проверяя выглаженность воротничка и стрелок на брюках. Воротничка у меня нет, но свою серую кофту невольно одёргиваю, поправляя. У меня нет другой одежды, он должен быть в курсе. Только выцветшие джинсы и кофта. По две вещицы, если быть точнее, но совсем одинаковые. Так что стоически выношу чужой взгляд, сжав пальцами рукава кофты и сверля взглядом пол. Я должен быть хорошим, если хочу получить еду. А я очень хочу.

- Готов? - киваю, - Хорошо. Сегодня снег пойдёт? - непонимающе поднимаю взгляд, выцепляю им чужую ухмылку и опускаю голову снова. Не понятно сначала, но учитывая смешливость хозяина... Полагаю, он имеет ввиду мою покладистость. Отвечать или нет. Или ответить. Или нет. О боже.

- ...Не думаю, - переступаю с ноги на ногу, звякнув наручниками за спиной. Добавляю с запозданием в секунду, - Сэр.

Уши горят от столь пристального взгляда. Голодовка это не то, чем Максу нравится заниматься - рабы от неё становятся менее выносливыми и дольше восстанавливаются. Но его точно радуют результаты.

- Надо же. И я узнал об эффекте только сейчас, - откладывает газету, подходит ко мне и сжимает пальцами мой подбородок, поднимая лицо. Упрямо поджимаю губы. Чего это он так недоволен, у него ещё куча времени проверить теорию и понять, что у упрямства тоже есть границы. Например, когда от голода готов падать в обморок.

- Это не надолго, - щурюсь раздражённо. То есть, конечно я хочу, чтобы мне дали еды. Но если для этого нужно не просто быть хорошим, а лебезить перед ним, то нет уж. Я умру с голоду.

Макс, похоже, понимает мой посыл. Отпускает мой подбородок, возвращается к столу. Глянул на меня через плечо, тронув тарелку с куском пирога. Невольно сглатываю - а в следующую секунду вижу, как этот кусок, вместе с тарелкой, падает на пол. Звон, хрупкая еда разваливается на пару кусочков, а я. А я готов разреветься. Я почти уверен, что это был мой кусок. В растрёпанных чувствах смотрю на Макса. Тот внимательно следит за моей реакцией, готов поклясться, я даже вижу в его глазах насмешку.

- Ешь, - холодно. Скорее даже ледяным тоном, твёрдым, как этот самый лёд. Не предложение - приказ. Один из тех, ослушаться которые черевато последствиями. Уверен, он знает, как сильно мне претит перед ним унижаться, любому нормальному человеку бы претило. И всё равно...

Прокусываю щёку во рту в кровь, опускаю взгляд и оседаю на колени. Макс редко выносит подобное из игровых комнат, а если выносит, то в случае непослушания наказание совсем не игровое. А я боюсь боли. И Макса, откровенно говоря, боюсь. И есть хочу. Честно стараюсь думать о страхе, а не о голоде, когда ловлю один из кусков зубами. Пол чистый, я знаю, сто раз наблюдал, как их моют, даже знаю, что именно добавляют в раствор. Но я сижу в ногах того, кто называет себя моим хозяином и ем с пола, наклоняясь к нему, руки ведь сцеплены за спиной. Жмурюсь. Это унизительно.

- Не нравится, да? Будет уроком, - Макс сел обратно на свой стул, развернул снова газету, больше не обращая вроде как на меня внимания. А у меня пропал аппетит, в горле встаёт ком то ли обиды, то ли слёз. Последним куском давлюсь, сдавленно кашляю и порываюсь встать. Нога, опустившаяся на моё плечо, этого не позволяет. Смотрю на уперевшийся за ухо лакированный ботинок, потом на Макса.

- Приказа вставать не было, щенок, - не отрываясь от чтения, бросил так просто, словно мы тут погоду обсуждаем. Только вот это значит, что я должен оставаться на коленях. Как на сессии. Только сейчас меня видит прислуга. Наверняка радуются, что я тоже огрёб. Сжимаю пальцами рукава, стискивая их в кулаки. И плевать. Они здесь по доброй воле, а меня притащили. С ними таких вещей не делают, которые делают со мной и моими соседями по этажу.

И всё равно обидно и страшно. Макс меня за человека не считает, эти тоже перестанут. И как вообще жить здесь потом.

Настолько задумываюсь, что не замечаю, что Горький уже закончил своё чтение и завтрак, сидит и смотрит на меня, покорно склонившего голову. На сессиях после этого самодовольного взгляда он достаёт какую-нибудь приблуду и делает больно. Я к этому так привык, что напрягаюсь рефлекторно, только потом замечая на себе взгляд. Смотрю снизу, не моргая, сжав зубы и стараясь не рычать - от злости и досады. Макс откровенно хмыкает, подпирает подбородок ладонью и убирает с меня ногу.

- Думаешь, Жуков выдрессирует тебя лучше? - я моргнул. Подумал и моргнул ещё раз, сощурившись. К чему это он... - Отвечай.

- Я видел его один раз в жизни. Сэр. Откуда мне знать, - взгляд опускаю. Григорий не был бы доволен, если бы увидел, как я с Горьким разговариваю. Почему-то мне от этого грустно. Или дело в голодовке и я стал немного эмоциональнее. Или я просто сильнее обычного расстроен. Или не знаю. В любом случае, стало так грустно, что грудь сдавило.

Макс ещё некоторое время сверлил меня взглядом, потом поднялся и жестом что-то указал прислуге. Ему принесли пальто. Одеваясь, он бросил на меня взгляд, встав полубоком.

- Подъём. У тебя выступление. И лицо сделай попроще. С такой кислой миной ты сразу наскучишь, - и пошёл к выходу. Я понятия не имею, о чём он, но поднимаюсь и следую за ним.

***</p>

Ехали мы куда-то за город, судя по потраченному на это времени. Меня разместили на заднем сидении. Руки так и не освободили от наручников, зато к ошейнику - который, кстати, не сработал на этот раз на выходе из дома, чудеса - пристегнули цепь и вручили охраннику, устроившемуся рядом. Странным образом я почувствовал себя в ещё большей неволе, чем в четырёх стенах.

Место, куда мы попали, похоже на гостиницу. Тоже ресепшен, ключи от номеров, тихая и вежливая обслуга. На выходе из машины мне перестегнули руки вперёд, а поводок спрятали под кофту. Шифруются. Мне было сказано улыбнуться и поздороваться с девушкой, которая даст нам ключ от номера и забронированного зала. Я так и сделал, к тому же она сама была улыбчивая и приятная. Было не сложно. Только вот стоило мне и одному из охранников оказаться в закрытом номере с Максом, тот стиснул меня за волосы, заставив опуститься немного ниже, подогнув колени и пришибленно вскинув взгляд. Горький, несмотря на грубый и явно угрожающий жест, добродушно хмыкнул мне в лицо.

- Сейчас ты раздеваешься, садишься на колени под дверью и следишь, чтобы никто не вошёл. Понял меня? - неловко киваю и только после этого оказываюсь свободен. Охранник снимает с меня наручники. Освобождаюсь от кофты, кроссовок и штанов и опускаюсь прямо рядом с дверью. У меня нет белья. И права воспротивиться тоже. Есть возможности, и сейчас, вне дома - особенно. Но я поднимаю голову и вижу бедро так же сторожащего вход охранника. С другой стороны двери стоит второй. Да и сам я - голый. В ошейнике, на поводке, как псина. Господи. Жмурюсь отчаянно, поджимаю губы.

Как раз от этих мыслей меня отвлекает приказ.

- Подними голову, - смотрю, сразу же ощущаю, как переносицу и скулы холодит металл намордника, - Хоть слово скажешь - пожалеешь.