Шесть. (1/2)
Положив руку на сердце, Ванцзи видел, что Вэй Ин вел себя несколько… причудливо.
Странно.
С другой же стороны, конечно, даже не вполовину так странно, как привыкло вести себя большинство людей, как раз таки абсолютно уверенных в собственной якобы нормальности. Те люди, сбиваясь в стада, своры и стаи, агрессивно и озверело гребли всех вокруг себя под один гребень, безжалостно грызя, мучая и изводя тех, кто отказывался вписываться, кто оказывался на них не похож, кто видел и слышал чуть-чуть больше, шире… просто-напросто иначе.
Этот же мальчишка, диковатый, но добрый, как бы ни кусался и ни скалил зубов, был странным по-другому.
Странным в своем неподражаемом смысле и тоже, наверное, хоть и слово подбиралось не совсем то, по-доброму.
Сытый и от сытости осоловевший — он словно бы стал капельку больше доверять Ванцзи, заодно сделавшись на такую же капельку более раскованным и открытым.
Поначалу, когда поздний ужин или ранний завтрак, завершившийся непредвиденной, но бесплодной попыткой мальчишки дотянуться до примеченного на полке, отчего-то так и не выброшенного Лань Чжанем вина, простоявшего там бог знает сколько лет и бог же знает кем и по какому поводу в этот дом принесенного, подошел к концу, Вэй Ин еще долго не находил себе места.
Он, как бы не самый общительный, с трудом подбирающий слова Лань Чжань ни пытался его растормошить, отвечал лишь односложными «да» или «нет»; или и вовсе обходился резковатыми кивками, когда говорить не желал совсем. Покачивался на отстукивающем ножками стуле, дурил, скучал, отводил взгляд, на глазах затухал и сгорал, меняя недавний эмоциональный подъем на дотла затушенную золистую пустоту. Неизменно и цепко наблюдал за отворачивающимся или отлучающимся Лань Чжанем, а стоило лишь мужчине повернуться обратно — тут же вперивался в столешницу, пол или противоположную стену, взволнованно и бестолково прикидываясь, будто ничего такого не делал и никуда не смотрел…
Продолжалось всё это до тех пор, пока Ванцзи, не зная, что может сделать еще, не попытался предоставить ему свободу, объявив, что вымоет посуду, а Вэй Ин, если хочет, может пойти и осмотреться.
В глубине души Ванцзи прекрасно осознавал, насколько нелепо, грязно и лживо звучат его слова.
Предложение осмотреться мальчишке, по больной подтолкнувшей мании притащенному в дом на стыке темной ночи и обделенного светом утра, мальчишке, что на полном серьезе выискивал за креслами да под кроватью (это Вэй Ин уже успел попытаться проделать тоже) каких-то чертовых живородных чудовищ — звучать иначе и не могло.
Осмотреться предлагают тому, кого между строк просят навсегда остаться. Тому, кого знают много-много недель, месяцев, лет, кто способен самостоятельно за себя решить и за решение это в дальнейшем постоять. Тому, у кого есть при себе подписанное и подтвержденное чужой вершащей прихотью одобрение: три десятка проштампованных мертвых бумажек, без твоего позволения позволивших себе решить за тебя всё.
Мальчишкам, выкраденным у навязанного безумия и одиночества, ни осмотреться, ни тем более остаться не предлагают.
Добрые <s>не</s>безразличные люди звонят куда как будто бы нужно, сдают таких мальчишек в правильные заведения, не заботясь ни об их участи, ни о дальнейшей судьбе, а после расхаживают с реющей за спиной горделивой тенью, величественно и презрительно поглядывая на тех, кто ничего хорошего, правильного в своей жизни не совершил. Добрые <s>не</s>безразличные люди почивают собственные лавры, в то время как таких мальчишек измельчают на кусочки серые пасти страшных больничных фабрик, всаживающих поглубже в загривок исцеляющий укол так, чтобы позабыли видеть всё, кроме серых же дорог, серых стен, серого неба да серых будничных улиц.
Мальчишкам, у которых могут существовать выбранные законом опекуны — пусть они окажутся хоть трижды душеядными тварями, зато коронованными печатью и чернилами, разбавленными с кровью посаженных в клетку фей, — недопустимо предлагать таких вопиющих и в то же время до нелепого абсурдных вещей. К ним нельзя проявлять ни запретного внимания, ни заботы, чтобы не стать заклеймованным изгоем в глазах праведного, высокодуховного, испокон и из глубины справедливого общества…
А он, Лань Ванцзи, предложил.
Не задумываясь о последствиях, не раздумывая о причинах, так легко поняв и приняв, что не хочет отпускать, не хочет бросать, что может оставить рядом с собой и позаботиться. Позаботиться как минимум лучше, чем те, кто там за него по всем правилам, законам и порядкам формально отвечали.
Без обильно сдобренной шекспировским пафосом драмы и бесконечных человеческих сомнений, без изгрызающего сворой бродячих псов вороха мыслей о грядущем будущем и нанизанных на петельку пустых безответных вопросов. Без торжественной и гнетущей серьезности, без ничего.
Он просто хотел, чтобы Вэй Ин, которого так просилось назвать своим, остался здесь, с ним, рядом. Чтобы не возвращался в поджидающее мрачное заточение, чтобы прекратил страдать, чтобы сумел различить в кромешной темноте затепленный по его душу ясный вызолоченный лучик. А всё остальное…
Всё остальное пусть бы катилось в чертову бездну.
Потому что оно, это остальное, ни тогда, ни сейчас не имело никакого значения.
✎﹏﹏</p>
Его новая двухкомнатная, мало и плохо обставленная квартира казалась Ванцзи скучной, давящей, необжитой и не слишком уютной.
Пусть после переезда прошло уже несколько недель, но многие вещи по-прежнему продолжали ютиться в картонных коробках, выставленных и сложенных друг на друга миниатюрными аккуратными башенками, а немногочисленная мебель косилась острыми углами и угрюмыми силуэтами. Лампочки в люстрах, оставшиеся, как и алкогольные припасы, как и иная бытовая мелочь, от прошлых хозяев, давали недостаточно света, и квартира тонула в легких наплывающих сумерках, где среди желтовато-прелых вспышек сновали похожие на уголь размытые тени, прячущиеся за чужим старым шкафом и грудами запакованной еще и в пакеты ерунды, которую никогда не находилось ни сил, ни времени разобрать.
Ванцзи уходил рано утром и приходил поздно вечером, шел в душ, зависал над стержнями сигарет, пил травянистый зеленый чай, либо добивал принесенные домой рабочие бумаги, либо заставлял себя что-нибудь почитать, после — усталым и выжатым ложился в постель. Просыпался, поставленным на режим повторения бездумным роботом выполнял незамысловатый утренний ритуал и вновь уезжал в стеклянную коробку офиса, где по стенам сновали тенистые ящерицы, а в кустарниках запертых в пластиковые горшки растений засыпали, чтобы больше никогда не пробудиться, по глупости залетевшие в ловушку мотыльки.
Ванцзи не особенно беспокоило, где он жил и что его окружало. До этой самой ночи мужчина вообще не замечал ни стен, обклеенных беловатыми, с прозрачным желтоватым отливом, обоями, ни пола, застеленного где линолеумом, где ковролином, ни громоздкого шкафа, поскрипывающего несмазанными петлями всякий раз, как потянешься открыть обнесенную лаковой облицовкой дверь…
Он не замечал ничего, пока Вэй Ин, приведенный им в безликую квартиру, не сотворил с той что-то невозможное, удивительное, почти по-настоящему сказочное.
Пусть Ванцзи уже давно прекратил верить в сказки, еще в раннем детстве изгнанные из его мира рукой упрямого, непреклонного, строгого и не знающего уступок дяди, единолично в то время решавшего, что будет уместно, а что нет, но то, что творилось сейчас вокруг, что окутывало ноги и кружило голову — не могло назваться ничем иным.
Под столами, стульями и полыми на середку трюмо вырастали — хоть, ладно, и не в этой реальности, но всё равно ведь… всё равно — кулуары таинственных пещер, невзначай предлагающих укрыть да спрятать от расхаживающих под желтым светом семихвостых чудовищ, а в бастионах коробок, сумрачных углах и за спинкой дивана сами собой воздвигались навесы походных шатров, шалашей и зачарованных лазов, уводящих в самые загадочные, гуляющие между всеми придуманными мирами безымянные дебри. Лампочки в тяжеловесной увальнице-люстре, свесившейся с потолка откормленной многолапой паучихой, обратились в осколки расколотой на витражные части луны, тщетно старающейся отогнать давным-давно прекративших бояться её страшилищ…
Мириады же звездных кристалликов за тонкими створками хрупких оконных стекол, которые, по правде, удавалось уловить лишь смазанным призрачным мимолетом, а не прямым взглядом, приносящим разве что мрак да стрекочущее фонарное одиночество, раскинулись полной чудес рождественской вечномлечностью, не помнящей ни начала, ни конца.
Вэй Ин, воплотивший в себе сияющее первозданное волшебство, искрящееся в нём и на нём, будто навешанные на нитку баранковые звезды, то вышагивал туда и сюда на самых носочках, растягивая рот в игривой улыбке да зазывчиво вытягивая шею, то забирался на диван или кровать, распластываясь по стенке стрункой и пытаясь так подпрыгнуть, дотянуться до высоких подвесных ящиков, снедаясь любопытством узнать, что же в них таилось, крылось, ждало. Достав или не достав — в последнем случае он, однако, не спешил сдаваться, выстраивая себе подножные опоры из подушек, одеял да понатащенного откуда только можно тряпья, — но временно сменив интересы, крадучись прошмыгивал мимо прикидывающегося незрячим Ванцзи, завороженно касался кончиками пальцев понравившихся предметов, вертел что-нибудь в руках, с видимой неохотой ставил на место.
Ванцзи, не желая его ни напрягать, ни стеснять, ни заставлять вновь шарахаться и в самом себе закрываться, оставался на кухне так долго, как только мог, старательно делая вид, что страшно занят очередной перемываемой по десятому кругу тарелкой, стоило лишь Вэй Ину, смущенно переступающему с ноги на ногу, высунуться, чтобы «тайком» подсмотреть, из-за косяка двери…
И лишь когда мальчишка затих, ничем не разбивая отзеркаленной неуютной тишины с целых пять, десять, все пятнадцать, должно быть, минут — Ванцзи, наконец-то позволив себе, отмеряя настолько тихие, насколько позволяли его рост, вес и старенький, местами вздувшийся пол, отправился на поиски запропастившегося юного волшебника сам.
— Вэй Ин?..
Лань Ванцзи, удивленно приподняв брови, смотрел на коробку. Большую и твердую картонную коробку, в которой еще совсем недавно обитало упорядоченное разнообразие книг, сложенной стопками одежды, завернутых в ту мелких бесполезных вещичек, обернутой в газеты посуды…
Теперь же все эти вещи, вытащенные и разбросанные как попало, валялись рядом с картонными боками на полу, а в самой коробке, будто большой заскучавший кот, отыскавший самое лучшее, самое желанное и уютное на свете местечко, сидел Вэй Ин, запихнувшийся туда настолько талантливо и компактно, словно имел в этом деле самый что ни на есть наработанный опыт…
Лань Чжаню оставалось лишь молчаливо надеяться, что это всё-таки было не так.
И подобного опыта — щемящего и необъяснимо болезненного — у мальчишки не набралось.
Вэй Ин, к голосу его привыкший, но продолжающий раз из раза странно на тот реагировать, повозился на бумажном донце, поерзал, поскреб ногтями по крошащемуся картонному краю, отковырнул небольшой свернувшийся лоскуток и уже тогда с относительным послушанием высунулся, немигающе вперившись в растерявшегося Лань Чжаня недоверчивым и одновременно виноватым взглядом слегка прищуренных глаз.
Наверное, он ждал, что мужчина станет браниться, негодовать и выспрашивать, зачем он всё это устроил и разворошил, велит немедленно вылезти, собрать разбросанное и вести уже себя как подобает…
Однако же в реальности Ванцзи лишь снисходительно хмыкнул и, практически незаметно улыбнувшись одними уголками светлых, как снежный горный хрусталь, глаз, с тихим вздохом опустился на пол прямо напротив. Подобрал под себя обе ноги, выпрямил старой детской привычкой спину, едва склонил к правому плечу голову, приопустил лапник густых и длинных ресниц. После всего этого — с осторожностью протянул руку, проводя кончиками пальцев по шероховатой каемке пыльной коробки…
Вэй Ин, тоже выпрямившийся в худой спине, обхвативший себя за колени, до заряженного выстрела напряженный и настолько же потерянный, следил за ним с такой пристальной жадностью и с таким вниманием, буквально впитывая каждый жест, поворот головы и мимолетно брошенный взгляд, будто ждал и вместе с тем не ждал чего-то, от чего в прямом немыслимом смысле зависела вся его дальнейшая жизнь.
Если поначалу юноша ютился в самом отдаленном от света и пришедшего мужчины уголке, вжимаясь крылышками лопаток и горбиком спины в ненадежную охряно-бежеватую перегородку, то потом, проведя так десять, двадцать, тридцать секунд, за которые не сбылось ни одного надуманного опасения, а человек напротив так и продолжил невозмутимо сидеть, гуляя то тяжелеющим, то просто печальным взглядом по его лицу да схмуренным бледным чертам — сдался. Попытался словно бы пойти навстречу…
И настороженную свою подозрительность отпустил, неуклюже, но сменив ту горьковатым на вкус доверием и карамельно-липким, совсем эфемерным любопытством, высовывающим из прорытой лесной норки мокрый чернявый нос.
Приподняв руку, юноша замешкался, еще раз окинул внимательным, кто бы только знал чего страшащимся или мечтающим дождаться взглядом сохранившего внешнюю непоколебимость Лань Чжаня и уже затем, сделав глубокий спазменный вдох, накрыл чужую ладонь, так и оставшуюся лежать на картонной стенке, ладонью своей.
Притронулся он хоть и с видимой неловкостью, больше целомудренно, поверхностно и пугливо, чем как бы то ни было еще, но и этого с лихвой хватило, чтобы вынудить Ванцзи захлебнуться вставшим поперек горла воздухом и вместе с тем почувствовать себя едва ли не каким-то… бесстыдным, бесчестным, аморальным укротителем, помощью многолетнего терпения и способности изображать извечную беспристрастность приручающим дикого, но трепетного и ласкового на самом деле зверя, глядящего из темноты одинокой пещеры подрагивающими несчастными глазами.
Зверя, которого остается только выкрасть, похитить и пусть даже насильно повязать, если не хочешь позволить тому так и повстречать в поглотившей черной норе дышащую в загривок погибель.
— Лань Чжань… а, Лань Чжа-ань…
Это был первый раз, когда он так к нему обращался. За просто так обращался. Сам. По своему желанию.
Ванцзи, пронзенный не только его прикосновением, но теперь еще и чуть охрипшим, чуть заниженным голосом, тщательно вытягивающим гласные и вправду запомненного имени, вопросительно промычал в ответ, с болезненной тревогой вглядываясь в сосредоточенную малокровную мордашку, но Вэй Ин, взгляда его либо не замечая, либо нарочно тот игнорируя, лишь провел подушечками пальцев по тыльной стороне перехваченной ладони, закусил уголок нижней губы и просто подался грудью к противоположному коробочному бортику ближе, поднимая на мужчину странно просветлевшие, странно прояснившиеся глаза.
— Вэй Ин… Мне… нужно спросить у тебя кое-что… — он старался говорить спокойно, тихо и ровно, вкладывая в голос то натянутое безразличие, с которым интересуются у коллег по работе об их здоровье и семейных делах, и, кажется, на сей раз это ему удалось — Вэй Ин, не почуявший ни угрозы, ни чужого напряжения, с видимой расслабленностью кивнул, ожидая. Вполне могло статься, что это было всего-навсего иллюзией, но всё-таки Ванцзи при этом показалось, будто юноша не только позволил ему, но еще и всем своим существом ухватился за не успевший отзвучать вопрос, в глубине себя желая, чтобы с ним разговаривали, чтобы его слушали, чтобы дарили внимание… Чтобы просто оставались рядом. — Монстры, которых ты недавно искал…
Он не успел даже довести свой вопрос до конца, когда голос резко заупрямился, сорвался и отказал: в тот же самый миг, как сорвался, на глазах растеряв недавнее квеленькое доверие, и моментально осунувшийся Вэй Ин, перемкнувшийся в зрачках, как в выбитых зимним ураганом лампочках.
Юноша дрогнул так, что Лань Чжань ощутил его судорожные мурашки собственной спиной, отшатнулся от него, вновь отполз к дальней стенке, едва не перевернув при этом коробку и не вывалившись из той следом. Сжался, насколько смог, в сплошной комок из тугих нервов и жил, обхватил руками ноги, притиснул те к груди. Уткнулся в коленки острым подбородком, сгорбился, бросил на мужчину такой упрекающий, такой разочарованный взгляд, что тот резанул по сердечному нутру ничуть не хуже заточенного скальпеля в пальцах готовящегося не ко спасению, а к убийству хирурга…
И вопрос, который Лань Чжань собирался задать, поколебавшись, изменил изначальное русло, вылившись в итоге в нечто совсем-совсем другое:
— Они… живут здесь?..
Наверное, Вэй Ин знал, что на самом деле хотел спросить сидящий напротив мужчина с отстраненным, холодным, но продолжающим привлекать невольное, увлеченное, задумчиво-грустное внимание лицом.
Не мог не знать…
И всё-таки, когда этот мужчина позволил первому болезненному вопросу развеяться под тенью вопроса иного, спорхнувшего с губ невинной белой горлицей, он будто бы разом… не позабыл, нет, в это Лань Чжань не верил и верить не желал, но… отпустил — отпустил, да… — все успевшие собраться под сердцем обиды, вновь решаясь подвинуться ближе.
— В твоей квартире — нет, — с тихой серьезностью покачал головой юноша, рассеянно проводя тонкими пальцами по такому же тонкому истерзанному запястью, не прикрытому сейчас ни рукавом, ни обмотавшей грязной марлей. — Почему так — не знаю… Там, в квартире моей — да… там они живут… — с отчетливой, но напускной брезгливостью добавил чуть погодя он, бегло указывая ломким кивком вниз и вкось: приблизительно туда, где зябло в пустоте и темноте его оставленное зверье логово. — А еще — там… и там, и там тоже — на небе, в городе, на улицах, в отброшенной людьми тени… — руки, сильно и крупно подрагивающие, приподнялись и раскинулись в стороны крыльями отчаявшейся раненой птицы, после чего снова опустились, подкосились да прижались к перехваченным ногам. — Но… здесь, рядом с тобой, их нет. Никого нет, кроме тебя и меня.
Лань Чжань, потрясенный, молчал.
На сердце его, вопреки тому, что должно, должно же было произойти иначе, сделалось зябко, больно и неуютно, с вонзающимся в стопы и ладони мелким колотым льдом, маскирующимся под безобидно сыплющийся с облачных глубин перловый снег. Разбросанные и разрозненные мысли с пережитой упрямостью отказывались складываться в обнесенные формой слова — хотя бы в те слова, что не оттолкнули бы Вэй Ина и не вызвали бы отвращения в самом Ванцзи.
Неестественно извратившийся, нагнетающе громкий стук монолитных настенных стрелок давил на сжимающиеся виски. Вэй Ин, нервозно ерзая, смущенно и наигранно отрешенно разглядывал пальцы собственных ног, тихонько покачиваясь всем измученным тощим корпусом вперед и назад.
Ночь, жмуря уставшие фонарные глаза, плавно перетекала в раннее серое утро.
— Ты… можешь их видеть, Вэй Ин…? Монстров… — наконец, силой вынудив себя разрушить сомкнувшийся порочный круг, едва слышно прошептал Ванцзи и тут же снова смолк, надломленный простым и коротким ответным кивком.
— Могу. Только… не то чтобы хочу. От них плохо. Противно. Они мерзкие, уродливые, но дело даже не в этом. А в том, что от них… правда плохо. Всякий раз, как они приходят — становится плохо. Они… показывают мне всякое, только показывают не таким, каким я привык видеть это раньше. Другим… показывают. И чем больше такого другого я вижу — тем меньше хочу продолжать жить.
Сказав эти страшные, убивающие, всё в душе переворошившие слова, Вэй Ин резко замолк, уставившись поблекшими глазами, словно бы потерявшими дар и способность зрить, в пустоту перед собой. Искусанные губы, до неузнаваемости исказившись, изогнулись в кривой, широкой и горькой ухмылке, под нижними веками, наложив настораживающий нездоровый отпечаток, залегли провалистые сине-черные тени…