Пять. (1/2)
Лань Ванцзи осторожно, страшась лишний раз того потревожить, опустился на диван, по-прежнему удерживая Вэй Ина на руках.
Пусть тот вроде бы и успокоился, пусть и прекратил дергаться да брыкаться, широко распахнутыми глазами поглядывая по сторонам из-под лохм спадающей на лицо разнодлинной челки, мужчина всё еще не был уверен, что мальчишка в любую секунду поведение свое не пересмотрит и не попытается что-нибудь выкинуть. Пусть он запер на оба замка дверь, пусть зажег во всех помещениях свет, уловив тихую и сбитую неловкую просьбу, пусть придерживал так крепко, чтобы наверняка покрыть худосочное тело росписью лилово-бургундских синяков — Ванцзи никак не решался ослабить хватку, никак не решался выпустить дрожащего, выкраденного прямо посреди ночи юношу из своих объятий…
Или, быть может, просто не хотел.
Не хотел никуда — ни на шаг, ни на метр — того отпускать, так и не отыскав в себе достаточно честности ответить, кто кого из них двоих на самом деле спасал.
Однако же, сколько бы ни проходило времени, а Вэй Ин, которого он так отчаянно прижимал к себе, продолжал мирно лежать, уткнувшись носом ему в грудь да едва заметно касаясь той губами, обжигая горячим лихорадящим дыханием даже сквозь плотный хлопок застегнутой домашней рубашки.
Ванцзи чувствовал, как юношу постепенно отпускало, как приобретали относительно ровный ритм его вдохи и выдохи, как сердце сбавляло опасную частоту ударов, как расслаблялись скованные до этого мышцы, делая Вэй Ина таким непривычно мягким, податливым, почти-почти как взбитое молочное тесто да красный глиняный пластилин…
Ванцзи до дрожи в коленях хотелось касаться его.
Касаться, трогать, изучать, водить и шарить ладонями по всему телу, чтобы убедиться, чтобы донести до отказывающегося верить рассудка, что мальчик тут, рядом, что всё чувствует, что остается жить и дышать. Здесь и сейчас, в разбитом на осколки одиночестве, в знакомо уродливом, выжимающем всю душу мире, живой и теплый растрепанный мальчишка был с ним, послушно льня к животу и груди, словно наконец-то доверяясь, открываясь, ища долгожданной защиты…
Ванцзи хотелось, но руки, скованные старыми правилами и набившей оскомину моралью, подчинялись плохо, неохотно.
Самыми кончиками пальцев мужчина невесомо пробежался вверх по поджарому бедру, ощущая ответную дрожь и слыша тихое рассеянное всхлипывание. Нащупал, забравшись чуть правее и вбок, ярко выступающие подвздошные косточки. Огладил, уместив на том теряющую стыд ладонь, недокормленный впалый живот, поднялся к ребристым бокам, погладил спину с острыми крылышками лопаток.
Вэй Ин в его объятиях завозился, отчаяннее зарываясь лицом в грудь, комкая в пальцах захваченную рубашку, пытаясь не то спрятаться, не то оттолкнуть…
Но когда Ванцзи убрал руку, оценив этот жест как просьбу остановиться — Вэй Ин вдруг вскинул голову, вскинулся сам, едва ли не обиженно закусил губы и, скривив уголок рта, уставился ему в самые глаза.
Впервые за всё непродолжительное время их знакомства он смотрел прямо на Лань Чжаня, выискивая в отлитых из холодного солнца глазах одному ему известные ответы. Помешкав, мазнул подушечками пальцев по чужой руке, вновь ухватился за складки на рубашке, сжал их в кулаке. Придерживаясь, подтянулся всем корпусом вверх.
После — протяжно выдохнул, опустил ресницы и порывисто, будто разжавшаяся пружинка, прильнул щекой к моментально одеревеневшему мужскому плечу, принимаясь несмело, практически неуловимо о то тереться…
…совершенно не понимая, даже не представляя, что с застывшим, насквозь простреленным и прорезанным Лань Чжанем творит.
Горько-сладкий комок, забивший горло, поднялся ко рту, разливаясь по основанию языка разжиженной ядовитой ртутью, капающей дальше, глубже, растекающейся по всему естеству и по всем венам, жилам, забираясь до самых потаенных уголков, до прежде обледенелых створок стремительно оттаивающего сердца.
Ладонь Лань Чжаня неуверенно переместилась выше и, помедлив с пару секунд, аккуратно, но по-ребячески неуклюже легла мальчишке на теплый, будто парной май, затылок. Длинные гибкие пальцы забрались в густые распущенные волосы, касаясь скрытой под теми розовой кожи, ласково почесывая, поглаживая, массируя, перебирая водопадом струящиеся пряди.
Вэй Ин, тоже переместив руку и ухватившись теперь за сгиб рубашечного воротника, так внезапно, что у Ванцзи безвольно дрогнула ласкающая ладонь, подтянулся еще, уперся второй рукой в сиденье дивана, приподнялся, встрепенулся…
После чего текуче прогнулся, словно делал так всю жизнь, в пояснице да спине и, с сомкнутыми губами промычав, вновь обратился глазами в глаза, попутно краем любопытствующего взгляда перебегая по лицу и плечам застывшего мужчины.
На сей раз во взгляде его не плескалось ни безумия, ни ужаса, ни отчаяния, ни потерявшей надежду мольбы. На их месте, если у Лань Чжаня получалось прочесть правильно, всходили колосистые снопы немых вопросов, которых мальчишка никак не решался произнести вслух, ясное, как весенний день, изумление и еще разрастающееся, но опасающееся самого себя желание поверить, что всё происходящее — оно реально и действительно происходит. Что на смену холодному черному одиночеству пришел залитый уютным светом дом, что когтистые лапы и сморщенные рогатые морды сменились нежащими руками и зачаровывающим взором другого живого человека из плоти да крови.
Лань Чжань находился прямо перед ним: настоящий, осязаемый, не выдуманный, вселяющий странный благоговейный трепет…
Вэй Ин, затаив дыхание и бегло облизнув губы, отпустил измятый воротник и несмело протянул руку дальше, касаясь исцарапанными подушечками чужой идеально гладкой щеки, укрытой светлой-светлой сметанной кожей. Издрогнул, пораженный то ли ответным ощущением, то ли осознанием собственной дерзости, соскользнул ниже, обводя такой же гладкий подбородок да едва-едва задетые уголки обжигающе горячих губ…
После же этого, после того, как сердце Ванцзи грохнуло в грудине так, что у Вэй Ина не осталось ни единого шанса не услышать, мальчишка, издрогнув снова, убрал руку с его лица, умостил ту на стянутом рубашкой широком плече и, перебрав ловкими юркими пальцами, принялся гладить.
Увлеченно и бесстыдно, розовея от распространяющегося по щекам да по шее смущения, Вэй Ин наглаживал плечо Лань Чжаня узкой теплой ладонью, то робко опуская взгляд, то вновь приподнимая ресницы да украдкой подсматривая.
Чем дальше это заходило — тем чаще юноша принимался обводить высунутым языком губы, покусывать те, беспокойно ерзать: то прижимаясь до невыносимого ближе, то опять, будто между ними ничего не произошло, отстраняясь.
В какой-то момент он уже почти извивался в пригревших руках, что хоть и ослабили прежнюю хватку, но всё равно продолжали удерживать, не желая ни рисковать, ни тем более выпускать…
Когда же прикосновения сделались особенно острыми, завораживающими и вместе с тем в каком-то смысле пугающими, прожигающими ткань одежды и добирающимися полыхающим жаром до скрытых костей — вот тогда Вэй Ин отнял ладонь, с легкой обескураженностью зажав ту между собственных бедер. Пробормотав что-то смутно похожее на извинение, опустил голову и лицо, по старой привычке попытался отпрянуть и во что-нибудь вжаться…
Впрочем, и вжался.
В бережно, но настойчиво преградившую путь руку, а потом и обратно в теплую твердую грудь, к которой рука эта его в итоге притиснула, вжался, да.
✎﹏﹏</p>
— Вэй Ин… что ты делаешь?
Лань Ванцзи, скептически приподняв брови, наблюдал, как его юный невольный гость, покусывая и прикусывая несчастную губную плоть, пытался то ли забраться за отодвинутое от стены кресло, то ли наоборот куда-то то оттащить. Юноша выглядел при этом таким сосредоточенным и серьезным, даже чуть-чуть недовольным и хмурым, что Ванцзи в какой-то момент умудрился ощутить себя кромешным дураком, не способным догадаться до чего-то абсурдно очевидного.
Вэй Ин же тем временем, тихо ругнувшись, забрался на кресло с ногами, встал на оба обитых бархатом подлокотника и, перегнувшись да просунув голову в образовавшийся зазор между креслом и стеной, перевесился через край спинки так, будто без всякой халтуры раздумывал, как бы ему посноровистее подпрыгнуть да прямо в этот идиотский зазор нырнуть, в качестве дополнительного бонуса перебив и переломав себе всё, на чём еще оставалось относительно живое место.
На хозяина квартиры, чей взгляд становился всё более встревоженным, мрачным и недоумевающим, внимания юноша не обращал.
— Вэй Ин.
Ванцзи, как ни старался, замыслов его разгадать по-прежнему не мог.
Дурачился ли тот или взаправду хотел чего-то добиться, таким причудливым способом осматривался на новом месте или… что-то искал, хоть и этот вариант мужчине отчего-то до легкой тошноты и накатывающего головокружения не нравился.
На долю секунды Ванцзи даже пришло в голову, что Вэй Ин всего лишь всеми доступными средствами старался вывести его из себя, чтобы он разозлился, рассердился, пожалел об опрометчивом поступке и вышвырнул его обратно на отнятую волю, позволив вернуться в сдавливающий гроб изрисованных чудовищами стен.
Ванцзи, не желая того признавать, но и не желая самому себе лгать, уже успел прочитать по глазам Вэй Ина, по его взглядам, жестам, выражениям лица и изредка произносимым словам, что одержимое темное логово с четвертого этажа не нравилось ему, отравляло, вселяло под сердце извечно колышущийся там страх. Но вместе с тем…
Вместе с тем часть невытравимого безумия, поселившаяся в исхудалом юношеском теле, манила своего маленького жителя обратно.
Манила возвратиться, забраться под тяжелое одеяло, овеянное запахами сырой плесени, свернуться мышиным эмбрионом, провести ногтями или острым бритвенным лезвием по изодранной вдоль и поперек коже, напоить изголодавшихся тварей теплой пущенной кровью…
Только черта с два она его получит!
— Вэй Ин!
Ванцзи оказался рядом как раз в тот момент, когда ноги доигравшегося мальчишки ожидаемо соскользнули с подлокотников. Кресло, покачнувшись, грузно накренилось спинкой вперед, вознамерившись вот-вот переломить вертлявую тощую шею, а сам Вэй Ин, слишком поздно почуяв неладное, неуклюжим нелетающим лебеденком вскинул руки, в не приносящей результата возне пытаясь оттолкнуться ладонями от стены и выкарабкаться из захлопывающейся западни.
Когда пальцы Лань Чжаня накрепко ухватились за воротник перепачканной драной рубахи, с силой за тот дернув — Вэй Ин, придушенно просипев, не додумался сделать ничего лучшего, кроме как поерзать, побарахтаться да подтянуть в конце всех концов под себя ноги, на глазах превращаясь в нашкодившего беспомощного щенка. Руки его, впрочем — жилистые, но заморенные, — предприняли попытку уцепиться за руки другие — буквально на весу удерживающие и не в пример более сильные, — надеясь то ли отцепить те от себя прочь, то ли снова и снова просто так.
— Вэй Ин!
Ванцзи не хотел на него кричать.
В четыре часа утра, с раскалывающейся от стресса, недосыпа и зашкаливающих эмоций головой, со смешавшимися в кисель нетрезвыми мыслями, с залегшими под глазами серыми тенями и адреналином впервые поступившего в кровь табака, с расшатанными нервами и перевернутым вверх тормашками сознанием — он в последнюю очередь желал повышать голос на глупого сумасбродного мальчишку, которого сам же и привел к себе в дом…
Или, если называть вещи своими именами, не привел, а выкрал и насильно приволок в эту чертову квартиру.