Три. (2/2)
Он, словно впадая в захватывающий и отнимающий сознание транс, неотрывно следил, как Вэй Ин, коротко покосившись в сторону старых ржавых качелей, приостановился, задумчиво подгрызая ноготь на большом пальце и будто пытаясь решить — остаться ему внизу или подняться наверх, домой. Помявшись еще с пару-тройку секунд, юноша всё же сдался, приблизился к качелям, с пойманной даже на расстоянии осторожностью провел ладонью по отозвавшейся тихим взвизгом перекладине…
И вдруг, к непониманию и удивлению совсем того не ожидавшего Ванцзи, мгновенно отшатнулся обратно, до неузнаваемости переменившись и в осанке, и в ощущении, и в поведении.
Попятился на шаг, еще шаг, еще, еще — до тех пор, пока с отчетливо прозвучавшим глухим ударом не свалился на задницу да не ко времени выставленные — наверняка до черной костной боли отбитые — локти, слетев с низенького бордюрчика на проезжий асфальт.
Вэй Ин едва различимо пискнул, саданув этим звуком по сократившемуся сердцу Лань Чжаня не хуже, чем пролитой из флакончика серной кислотой, прожирающей нечто более глубинное, важное и страшное, нежели плоть…
Затем же, спустя несколько пригоршней вытекших сквозь пальцы долгих секунд, когда Ванцзи уже сам был готов сдаться, показаться и спуститься к остающемуся лежать на земле мальчишке — тот, будто проснувшийся, очнувшийся, выбравшийся из отпустившей речной пучины, конвульсивно содрогнулся.
Встрепенулся, подобрался, уселся.
Не то мотнул, не то боднул головой, словно пытаясь вырваться из одному ему видимых связавших веревок. Гортанно прорычал, прохрипел, едва ли не взвыл…
И, с толчка поднявшись да всем корпусом развернувшись, не оглядываясь, лихорадящей опрометью бросился к дому, ошалело выискивая в карманах перезвякивающий с мелким мусором домофонный ключ.
Пара мгновений — и мальчишку поглотил зев лениво отворившегося, пронывшего заунывной алармой подъезда…
Пятачок со ржавыми качелями, разворошенной песочницей да нескладными придвинутыми скамейками, накрытый изжелта-черной темнотой, остался перешептываться смеющимися голосами прячущихся от глаз чудовищ, притворяющимися сквозняками перебирающего палую листву ветра.
✎﹏﹏</p>
Когда-то в одной книге Лань Чжань читал, будто человек обретает некоторую мудрость лишь тогда, когда вещи, казавшиеся ему прежде важными, отпускаются на свободу и перестают волновать, отлетая новорожденными чепушиными птицами.
Лань Чжань сильно сомневался, что его можно было назвать мудрым сейчас, в четвертом часу утра, когда он — далекий от адекватности, без алкоголя пьяный и насквозь прокуренный — стоял под дверью с номером десятки, за которой жил юноша, совсем для него мальчишка, отторгнутый, кажется, в этом мире всем и всеми. Когда голова его раскалывалась, глаза, полопавшиеся и воспаленно-покрасневшие, горели, сердце таранило шнуровку костей, а сам он никак не решался поднять руку и постучаться: кнопки звонка рядом с квартирой не оказалось.
Ванцзи слышал, как по ту сторону разъединяющей перегородки звучала та самая песня, которая чем дальше, тем меньше приходилась ему по душе. Слышал — или только обманывал себя, что слышал… — тихий-тихий Вэй Инов голос, пытающийся подпевать одному и тому же куплету, переходящему на свистяще-лающие сипы:
Черный дом мироздания
Отрывает нам тормоза,
Расширяет нам подсознание
До конца, до конца.
На краю ноги свесили
И глядим уже в никуда.
Мы плывем, сердцу весело —
В чудеса, в чудеса!</p>
Слышал и по-прежнему не мог отыскать в себе сил постучать.
Потому что в стуке не было смысла.
Потому что Вэй Ин, скорее всего, даже не услышал бы, не обратил внимания, так или иначе не ответил.
Потому что, стоя здесь, рассеянно вспоминая минувшее роковое утро и затравленные глаза, рыдающие серым городским дождем, сопоставляя и воспроизводя в плывущей голове поначалу показавшиеся незначительными детали, Ванцзи всё тверже убеждался в выводе, что Вэй Ин чаще частого дверь от своей квартиры не запирал.
Он понятия не имел, почему так решил, что стало тому причиной и виной, как перед самим собой свои надумки объяснить, но…
Но, не сопротивляясь ни порыву, ни закрадывающемуся всё глубже в душу нехорошему и нездоровому бреду, опустил на металлический холод потемневшей ручки ладонь и, нервно сглотнув да ненадолго прикрыв глаза, надавил…
Ожидаемо пронзая глухую подъездную тишину проскрежетавшим скрипом несмазанных, но спокойно подчинившихся петель.