Три. (1/2)
Никогда прежде Лань Ванцзи не отсчитывал пройденные и остающиеся ступени, не замедлял, оглушенный поднявшейся аритмией, посреди лестницы шагов, не приближался к чему-либо с подобной удушливой смесью из берущего под горло страха и реющей бесформенным наволочным привидением надежды.
Однако же, как бы он ни пытался отвергать реальность, сколько бы далеких от правды картинок ни отпечатывалось с обратной стороны век, каким бы прогоркло-кислым ни делался забивший горло комок, а за буро-зеленой дверью, клейменной номером выцветшей десятки, стояла тишина.
И на сей раз тишину эту не разбавляла даже запущенная по круговой перемотке заученная песня.
Вэй Ина дома не было — Лань Чжань просто знал это.
Просто чувствовал.
Не знал он лишь того, не было мальчишки опять или всё еще: успел ли тот за прошедшие часы вернуться, побыть немного и снова куда-то убежать или так и не приходил с самого злополучного утра, запропастившись то ли по делам, то ли из нежелания с ним столкнуться.
Ванцзи весь день отругивал себя за то, что не бросился вдогонку, не столько позволил Вэй Ину удрать, сколько самому себе — того отпустить. За то, что уехал, будто ничего не произошло, в опостылевший офис, уселся за опостылевший стол из светлого дерева, до глубокого вечера проверяя и подписывая неиссякаемый бумажный поток, невидяще глядя на фарфоровые маски чужих людей, пропуская мимо ушей всё, что они говорили, раз за разом возвращаясь к ранней половине седьмого, к сумрачной лестничной площадке, к овеянным безумием диким глазам, к тлеющей в тех безымянной просьбе, к цепляющимся за рукав изможденным пальцам…
Работа в конце всех концов затянула его в заменившие капилляры беспокойные сети; пришлось в срочном порядке решать образовавшиеся проблемы с новыми партнерами, затем — вновь проверять кипы и груды проштампованных доверенных документаций…
Когда же всё закончилось, когда он сел в машину, желая выстукать пальцами по рулевому колесу нервозный ритм, но в действительности лишь крепко, до проступающих костяшек, то стискивая и раздраженно поджимая губы от образовывающихся на перегонах заторов да останавливающих кровавых светофоров — Лань Ванцзи ощущал себя раздраконенным настолько, чтобы, едва припарковавшись, плюнуть, подняться на четвертый этаж и постучать, невзирая на позднее время, к Вэй Ину в дверь.
Попросить, чтобы он его впустил, посмотреть, что за этой дверью творится и как мальчишка живет, принести за утрешний инцидент извинения, попытаться заново с ним поговорить…
Только вот Вэй Ин, вопреки позднему времени и всем его рухнувшим планам да невоплощенным желаниям, домой так и не возвращался.
✎﹏﹏</p>
Наутро Ванцзи должен был проснуться к шести, чтобы не опоздать на очередное внеурочное собрание, выслушать бесконечный поток пустой болтовни и ни на день не прекращающихся жалоб и вплоть до самого вечера делать вид, будто ему не всё равно, будто ему важно, будто он гордится тем местом, до которого сбитыми в кровь ногами и руками доковылял. Гордится своим чертовым мертвым кабинетом, где восседал за широким гротескным столом, бегло просматривая неиссякаемый ворох бумаг да просаживая в мерцающем голубом мониторе постепенно сгорающие глаза.
По стенам в том кабинете ползали кособокими ящерками неправильно разлинованные тени, по углам дремали фикусы, бонсаи и декоративные древесные папоротники — политые, протертые от пыли, удобренные и ухоженные рукой ответственной уборщицы, имени которой Лань Ванцзи не знал, но никогда не видевшие жизни вне ограничивающих пластиковых горшков. Мимо отлитых из стекла односторонних стен проплывали потоки потерявших цвет и запах людей, время от времени робко посылающих боссу заигрывающие улыбки и заискивающие взгляды, от ощущения которых хотелось разве что затянуться сигаретой да удавкой вонзающегося в кадык галстука, сбегая в седое небо вместе с фантомной табачной затяжкой…
Наутро Ванцзи должен был проснуться к шести, но сейчас, когда стрелки ушли за полночь, никак не мог заставить себя уснуть.
Не мог даже уговорить охваченное тремором тело улечься в приготовленную постель, так и продолжая расхаживать из комнаты в комнату, давиться в распахнутое кухонное окно в первый — полностью ушедший от внимания — раз раскуренной сигаретой, бестолково перебирать принесенные домой рабочие бумаги и то и дело возвращаться в коридор, где, замирая под входной дверью, старался и надеялся уловить хоть малейший звук…
Да только в чертовом заполночном подъезде уперто стояла такая же чертова упертая тишина, не нарушаемая абсолютно ничем.
Чем больше проходило мгновений, минут, получасий — тем больше же Ванцзи начинал думать, что он просто-напросто свихнулся.
Рехнулся.
Тронулся и посходил с ума.
Диковатый мальчишка с четвертого этажа, мальчишка с крещеными нечеловечьим безумием глазами и перемотанным марлей запястьем, ни в какую не отпускал его. Мальчишка этот забирался в исступленно нарывающую душу затравленным ненастным взглядом, бередил все старые юношеские раны, с горем пополам затянувшиеся грубой сукровичной коркой…
Мальчишка этот был отныне везде.
Смотрел, то тихо и грустно улыбаясь, то по-ребячески озорливо кривляясь, с отражающих стекольных поверхностей, качелился маленькой юркой обезьянкой на кончиках настенного маятника, дурачился, перебегая со стула на стул, за столом, лихо раскачиваясь да неизбежно заваливаясь спиной назад и падая. Ванцзи мог поклясться, что в такие моменты его тело по собственной воле порывалось броситься к проклятым пустым стульям, чтобы перехватить, поймать, удержать, обезопасить…
В начале второго он всё-таки вынудил себя лечь в постель, тщетно пытаясь натянуть на перевозбужденное сознание черное полотенце насильного сна. Но стоило опустить веки — и на внутренней стороне утомленной тонкой кожицы вспыхивали перемигивающиеся летними светлячками пятна, неизбежно и необратимо складывающиеся в образ одного и того же поработившего наваждения.
В начале третьего Лань Ванцзи поднялся, заварил себе крепкий черный кофе без сахара и молока и, погасив свет, вновь распахнул на кухне окно, с меланхоличным безразличием и переставшим изводить кашлем принимаясь за вторую сигарету…
Без четверти три, когда до звона будильника осталось немногим больше трех часов, а Ванцзи по-прежнему стоял со своей стороны окна, привыкая ко вкусу сигареты третьей, мужчина наконец-то увидел его.
Вэй Ина.
Свою нежданную и вместе с тем долгожданную одержимость, укусившее и заразившее волчье безумие, дрянного, глупого, красивого, несчастного, необъяснимо родного мальчишку, чья худощавая фигурка вырисовалась в помигивающем желточном свете накренившего мертвую шапку фонаря.
Вэй Ин медленно шел, чуть-чуть сутулился, дергано косился на всё вокруг из-под разлохмаченной длинной челки, удерживал руки глубоко в карманах и неестественно вяло, немощно, подбито переставлял ноги так, будто всеми силами старался за что-нибудь зацепиться, споткнуться и движение свое прекратить…
И выглядел при этом таким беззащитным, таким брошенным и печальным, что зубы Ванцзи, судорожно сомкнувшись, с тихим шелестом перекусили пополам осыпавшуюся вниз сигарету, мазнувшую дотлевающим хвостцом по завернутой в ночной халат груди, но мужчина, продолжающий жадно наблюдать, этого даже не заметил.