Раз. (2/2)

Захватывающего дух господина в белом, переехавшего в этот дом совсем недавно, всего с каких-то три или четыре недели назад. Удивительного и ни на кого не похожего господина, за чьей спиной не таилось никаких чудовищ, но которого Вэй Усянь, тем не менее, тем сильнее пугался, не зная, как непорочную пустоту в его тени объяснить.

Этот господин его завораживал, притягивал каждым лоскутком своего обличия, заставлял неотрывно, не мигая и почти не вдыхая, глядеть на него до тех пор, пока тот не исчезал в темной полости распахнувшего дверь подъезда…

Или пока сам господин, точно чувствуя на себе взгляд, слыша дозывающийся безмолвный голос, улавливая протянутые невидимые ниточки немых шепотков, не останавливался — резко и без малейшего намека на предупреждение — где-нибудь на асфальтированной дорожке, так же резко вскидывая голову и прицельно, безошибочно находя нужное окно.

Пока Вэй Усянь, обуянный одновременно ужасом и робким, не укладывающимся в понимании ликующим восторгом, не отшатывался, заставляя себя трусливо прятаться в чернильной темени, впиваясь зубами в губы, а ногтями — в ладони и растерзанные мелкими царапинками запястья.

Пока по лестнице не проскальзывал бесшумным, но напряженным сквозняком отзвук чужих шагов, неизменно приостанавливающихся под верно отсчитанной мальчишеской дверью…

И пока всё вновь не смолкало, не исчезало, не прекращалось до следующего припозднившегося вечера, а следом, выдернутые за веревку размотанной грубой удавки, не наваливались всем своим неподъемным весом невыносимые боль и тишина.

✎﹏﹏</p>

Возвращаясь с работы домой, Лань Ванцзи раз за разом останавливался возле старой детской площадки, прямо напротив перекошенных скрипучих качелей, и, вскинув лицо, с невольно накатывающей растерянностью вглядывался в ровные квадраты одинаковых окон. Одинаковыми они были все, за исключением одного-единственного окошка, темнота за которым будто стояла на несколько десятков градусов гуще и чернее, нежели темнота окон других, за которыми никто не разжег желтого электрического света…

Всё началось в тот же самый вечер, почти что с месяц назад, когда он, только-только переехав в этот город, район и дом, вышел на улицу, задумчиво сжимая в пальцах так и не тронутую сигарету, и, не замечая того, аккуратно примостился на краешке установленной возле детской площадки скамейки. Час стоял поздний, с неба медленно накрапывал холодный косой дождь, сердце опустошенно барахлило, испытывая по поводу всех случившихся в жизни перемен разве что знакомую серую апатию, и Ванцзи, уже с пару-тройку месяцев желающий просто взять и закурить, постоянно носящий при себе сигареты, но никак не могущий по-настоящему решиться, бездумно скользил взглядом по чужим окнам…

Пока не выхватил, не выцепил вдруг на четверть приотворенное оконце на четвертом этаже, а в нём — уставившегося на него причудливого подростка, смотрящего настолько пристально и увлеченно, чтобы, кажется, даже не замечать, как опасно перевешивается через узкий жестяной подоконник.

Ванцзи даже не смог сходу понять, был этот подросток мальчиком или девочкой: однозначно щуплый, болезненно-бледный, как маленькое чердачное привидение, тощий, долговязый и худощавый, с настолько длинными темными волосами, чтобы глаза раньше споткнулись о всё тот же подоконник, чем об рассеянно выискиваемые кончики.

Когда же подросток с кристальной ясностью осознал, что его односторонние гляделки односторонними быть резко прекратили — во взгляде его стремительной взрывной волной вспыхнула дикая черная затравленность, лицо исказил пересекший напополам испуг. Он в ужасе уставился на мужчину так, будто тот не сидел внизу на скамейке, медитируя над непочатой сырой сигаретой, а по меньшей мере вломился к нему посреди ночи в квартиру…

Потом же, пробыв так с какое-то время, подросток, изломанно и судорожно дернувшись — так, что у Ванцзи невольно толкнулось о кости сердце, заволновавшееся, что создание это вот-вот не удержится и вывалится из окна, — отпрянул спиной назад, с порывистым громким дребезгом захлопнул створки и растворился в темноте.

Во всех его жестах, в самом выражении исхудалого мелового лица читалось столько отчаяния, столько чего-то тревожного и неправильного, что с той самой первой встречи бледный безымянный подросток, о котором он не знал в совершенстве ничего, больше ни в какую не шел у Лань Ванцзи из головы.

Раз за разом, поначалу делая это машинально, интуитивно, импульсивно, мужчина останавливался под его окном, смотрел наверх, тщетно вдавливаясь взглядом в постоянно лежащую там черноту и замечая по иную сторону стекла словно бы промелькнувшую призрачную фигурку, вспыхивающую и бесследно рассеивающуюся обратно.

Во втором оконце слева, на четвертом этаже, где жило это чудаковатое создание, никак не желающее оставлять его смятенные мысли и душу в покое, никогда не горел свет, и лишь изредка мрачную темень разбивали всполохи блеклого голубого сияния — то ли от телевизора, то ли от компьютерного монитора. Сколько Ванцзи ни смотрел туда, он ни разу не видел, чтобы за этими окнами показался кто-то еще, ни разу не видел, чтобы в ту квартиру возвращались иные люди — да что там, у него не получалось застать входящим или выходящим даже самого этого подростка…

Замедляясь, застывая же порой под чужой дверью, выкрашенной мутной буровато-зеленой краской, он так ни разу и не услышал ни чьих-либо живых голосов, ни любых иных признаков того, что в чреве тесной бетонной коробки кто-либо жил.

Доносились оттуда разве что приглушенные монологи проигрываемых фильмов, какие-то скрипы, шорохи да еще — изжеванные обрывки тихо-тихо прокручивающейся заведенной песни…

Худо-бедно распознанные слова которой постепенно складывались для Ванцзи в его личное заклинающее проклятие.