Раз. (1/2)
Он лежал в углу, на полу, забившись под старое драное одеяло, и со смесью ужаса и непонимания таращился на стены, обступившие плотным бетонным гробом. Худые руки дрожали, тело парализовало ледяное дыхание затаившегося в тени наблюдающего монстра, а кругом, рассекая неестественную темноту длинными нитями извилистых хвостов, крошечными аляповатыми мокрицами сновали сгустки переменчивого светобиения.
То малиновые или кислотно-желтые, то красные или и вовсе белые — они перебегали со стен на потолок, сплетались там в узорчатые сетки, открывали воронки, образовывали пугающую черную дыру и тут же разбегались обратно. На непродолжительное время прятались за фигурами скудной мебели или забивались в трещины и щели, а после, когда мальчишка решался пошевелиться — вновь высыпа́ли оттуда мигающей огнистой гирляндой и уже тогда складывались в силуэты чудовищ.
Чудовищ жутких, зверых, опасных, глядящих налитыми зеленым пламенем глазами, тянущих лапы с выпростанными вилоподобными когтями…
Они были везде, всегда, всюду, и с каждым новым прошедшим днем преследующих спектральных насекомых появлялось лишь больше: настолько неутолимо больше, что Вэй Усяню становилось страшно возвращаться домой.
Стоило повернуть в замочной скважине ключ, стоило переступить порог, погрузиться поджимающимися в пальцах ногами в извечную темноту, разбитую разве что искусственным освещением оставленного включенным телевизора, ловящего шесть с половиной каналов — как монстры моментально вылезали из облюбованных нор.
Со временем Вэй Усянь перестал запирать дверь, чтобы, если твари вдруг сделаются осязаемыми настолько, чтобы однажды украсть ключи, еще получилось уйти, сбежать, вырваться под относительно спасающую россыпь спятивших звезд.
Звезды тоже давным-давно посходили с ума здесь, в этом сером осеннем городе, давным-давно покинули и перетасовали отведенные им места, давным-давно сбились в паутины и сетки, в воронки, черные дыры и созвездия чудовищ иных: титанических, вездесущих, небесных — тех, от которых никогда не сможется улизнуть…
Только вот никто больше не замечал этого. Никто не желал видеть очевидного, никто не догадывался, не представлял, что творилось у них под самым носом…
Никто не знал — отказывался узнавать, — что чудища из кошмарных сновидений и измучивших в детстве страхов столько лет бродили по улицам этого — только ли этого…? — города, где в глазах людей поблескивала заточенными бритвенными лезвиями острая злоба, а в сердцах клубилась да нарывала удушливая пепельная стыль.
Люди теснились в своих клетках-коробках, тревожно спали по ночам в кромешной темноте, смотря забывающиеся к утру сны ни о чём, и понятия не имели, что в эти самые часы дождавшиеся обрюзгшие монстры нависали над ними. Протягивали лапы, высасывали по крупичкам истончающуюся жизнь и все слабеющие светлые чувства, ревели, выли и бесновались вокруг, вспыхивая перед скорым восходом звездами да уносясь сквозь закрытые форточные рамы туда, наверх, к оскалившим пасти титанам-королям.
Никто ничего этого не знал; лишь Вэй Усянь, с перекашивающим животным ужасом мельком всматриваясь в лица встречных людей, за спинами которых растягивались многопестрые шлейфы из прицепившихся чудовищ, с каждым днем всё сильнее шарахался от этого города…
От этого мира в целом.
Человек, которого он с раннего детства ждал, всё не приходил, несмотря на оставленное обещание, слабо трепещущее где-то на донце ручьем пересыхающей души. Окружившие сон и явь монстры набирались новых откачанных сил, а одеяло, всё чаще холодящее кости замогильным ощущением, не спасало и не защищало.
Даже не успокаивало.
Однако же Вэй Усянь знал, очень хорошо знал, что главное — это не спать.
Не спать, пока призрак солнца не покажется из-за каменной обоймы прямоугольных крыш. Не спать, пока чурающиеся света твари не сбегут в покинутые логовища, щеря оттуда зубастые зевы ртов да захлебываясь ядовитой слюной. Не спать, бодрствуя от заката до рассвета, упрямо держа глаза открытыми, по кругу переключая с канала на канал, чтобы просто слышать чужую речь, чтобы убивающая тишина не окутывала коконом из формалина с намешанным алым молоком.
Не спать, выбираясь из сломанного иллюзорного убежища и стараясь ни за что не поворачиваться к страшилищам спиной, чтобы снова убежать на овеянный привидениями пустующий перрон…
Или, если город вдруг кишел разошедшимися и тоже бессонными тварями, глумливо приманивающими лапами да визгливо воющими на рваные всхлипывающие голоса — тянуться к дверному глазку, молча встречая редких запоздавших соседей, или…
Или приоткрывать окна, рискуя оказаться замеченным поднебесной титанической нежитью, и украдкой наблюдать, как на бортиках переворошенной песочницы собираются окрестные кошки, в отброшенных фонарями тенях оборачиваясь дряхлыми ведьмачьими старухами, слетающимися на преисподний вальпургиевый шабаш. Как фары оставленных без присмотра машин сами по себе загораются белесым светом, выхватывая из безлюдной черноты корячащиеся стволы сгорбившихся деревьев да унылых вытянутых высоток. Как луна, покрываясь пятнами наползающего багрянца, вспыхивает кострищем окровавленного пожара, а уже буквально через секунду вновь затухает, возвращаясь к состоянию холодного желтоватого камня, пробуравленного веснушками неразборчивых кратеров…
И как там, в самом-самом низу, огибая возведенную перед подъездом детскую площадку неторопливым твердым шагом, проходит высокий человек в строгом деловом костюме. Человек, которого получается поймать и застать почти каждую ночь — так часто, что Вэй Усянь попросту больше не может уговорить себя убегать на перрон с прежним постоянством, неосознанно меняя старое бесплотное видение на этого нового господина.