Часть 2, где никто никому не запрещает иметь дурной характер, но напоминает, что у него может оказаться своя цена (и даже то, что у визави характер не лучше, вас не спасёт) (2/2)

– Насколько помню кодекс доброго государя Франциска, дом всё же не ваш, а вашего сына, – лениво ответил Рокэ и добился своего: застывшее лицо на миг исказилось. – Впрочем, тут он только подтвердил то, что было и так заведено. И вы ошибаетесь, дело у меня есть. Порученное мне не менее добрым государем Фердинандом и, по чести, – он сделал акцент на слове, – всё так же обращённое к вашему сыну как главе Дома. Однако из учтивости я адресую его вам.

Учтивости не было ни в его тоне, ни в его словах, да он её туда и не закладывал. Ненависть в глазах Мирабеллы стала какой-то личной, и Рокэ не подал виду, что его пробрало холодом: так смотрел на него Грегори Карлион, родной дядя Мирабеллы Окделл, за мгновенье до оборвавшего его жизнь выстрела. И если смерть Эгмонта была чистой, то про генерала Карлиона Рокэ отдавал себе отчёт: это убийство, сошедшее ему с рук. Сильвестр позаботился о его имени в память об Алваро, что легко было проделать на фоне обращённой в бегство армии Хайнриха; сам Рокэ в любой день поступил бы всё так же, снова обменял бы Карлиона на фок Варзова; но Рокэ знал – это было убийство.

Судя по её лицу, Мирабелла знала тоже.

– Я слушаю герцога Алву, – если бы её слова могли убивать, Рокэ умер бы четырежды.

Он свесился с седла и прошипел в лицо Мирабелле, обаятельно улыбаясь лучшей своей улыбкой:

– Вы можете пожалеть, что не пригласили меня внутрь и не выслушали, что я хочу сказать, без свидетелей.

Она не дрогнула:

– Никто здесь не испугается ваших новых угроз, какими бы они ни были.

– Угрозы? О нет! – Рокэ расхохотался, выпрямляясь. – Я принёс вам мир, герцогиня. Мир между нашими Домами, кои враждовали излишне долго, по мнению нашего безграничного в своей милости короля. И потому он повелел заключить мир и скрепить его теми узами, которыми его скрепляют обычно. Брачными.

Он жадно наблюдал за тем, как проступает понимание на её лице, а вместе с ним – отвращение; и по охам и возгласам вокруг слышал, как его слова понимают остальные.

– Я не отдам вам ни одну из своих дочерей, мерзавец, – отрубила Мирабелла, не больше него соблюдая правила этикета.

– Осторожнее, герцогиня, – скривил губы Рокэ. – Иначе я вспомню, что я не только мерзавец, но и дикарь. Вы знаете традиции моих любезных родичей-морисков?.. Нет, конечно, откуда вам. Но я просвещу: они очень заботятся о процветании своего общества, мои родичи. Поэтому убивший в поединке берёт в жёны вдову того, кого лишил жизни, дабы не пострадал достаток ни её, ни её детей, если они у неё есть. Хотите, воспользуемся этим вариантом? Помнится, с Лараками у Окделлов таким образом и впрямь вышел крепчайший союз, переживший века.

Герцогиня Мирабелла встала ещё прямее, хотя, казалось бы, куда уже. Говорили, что Карлионы давно потеряли кровь Скал, ну а женщины в Кэртиане не могли взывать к ним вовсе. Говорили, брак Мирабеллы с Эгмонтом Окделлом делал несчастными их обоих, и смерть его её не затронула, просто став предлогом, чтобы показать истинное лицо. Говорили… много чего говорили те, кому больше нечем было заняться.

В глазах Мирабеллы разгоралось тёмное подземное пламя, а слова, срывающиеся с губ, грохотали, как горный обвал:

- Рокэ Алва, ни одна из герцогинь Окделл, ни по крови, ни по имени, ни одна – не станет вашей женой, и ваш король вам в этом не поможет, потому что в день такой свадьбы последнее проклятье падёт на ваш и без того проклятый род, и небытие поглотит не только его, но и земли, что вы зовёте своими, и людей, которые вам служат! Кровью своей, именем своим, всем, что я есть, клянусь, что так и будет!

Она выглядела величественно, эта женщина в строгом траурном наряде, и окружающие могли бы застыть уже от её вида или от потрясения, что она бросает вызов вельможе, способному стереть в порошок её вместе с семьёй и замком.

Но настоящей причиной всеобщей неподвижности стала шаровая молния, спустившаяся с ясного неба и почти минуту висевшая, потрескивая, над головой Мирабеллы, прежде чем внезапно умчаться прочь, исчезая так же быстро, как появилась.

Вот теперь – вот теперь слово было сказано полностью. И слышали его всё ещё прекрасно.