Часть 2, где никто никому не запрещает иметь дурной характер, но напоминает, что у него может оказаться своя цена (и даже то, что у визави характер не лучше, вас не спасёт) (1/2)
После того, как Ренквахская бойня окончилась, и Восточная армия подсчитала потери, пленных и захваченные знамёна, Диего Салина отправился в Окделл с оружием и регалиями герцога Эгмонта. Тело Эгмонта похоронил накануне тогда ещё живой Морис Эпинэ, и он же известил, где можно будет всё найти в том случае, если сражение останется за Алвой. Как будто оно могло остаться не за ним, особенно теперь, когда предводитель мятежа упокоился в торфяной могиле.
Но Рокэ позволил соблюсти пустые условности, а на следующий вечер – согласился с Салиной, отпуская его ко вдове, ещё не знавшей, что она овдовела. Он хорошо помнил мягкий усталый голос, уговаривавший его, словно он собрался возражать: ”Разрешите, соберано... Не след вам ехать самому, пусть вести принесёт кто-то другой”. Вины за смерть Эгмонта он не чувствовал, на линии тому просто повезло меньше, но разумность довода признал.
Салина со своим отрядом нагнал их на обратном марше в столицу и кратко доложил о выполнении поручения. Не приходилось сомневаться, что приём ему оказали холодный.
Тем не менее нынешние новости Рокэ повёз сам. Разумнее, много, много разумнее было снова доверить их Салине, но дурное настроение и уязвлённая гордость не дали прислушаться к разуму; а ещё Рокэ не решил, хочет ли делиться, почему не отказался выполнять королевское слово.
Кузен и наследник, Диего Салина знал своего соберано давно и хорошо. И ещё лучше он знал статусы Кэналлоа самого Фердинанда, чтобы поверить в обязательность этого самого ”королевского слова”.
Он не ночевал с Рокэ в Гальтаре и не видел тревожащих снов о гибели долин и городов.
Салина стоял на земле восхитительно твёрдо, небрежно придерживался олларианства, потому что так было заведено, и втихомолку верил в Четверых, как большинство кэналлийцев. Но не его семья умерла вся, словно от мора, не он играл Смерти до рассвета и окровавленных пальцев, не его спасал Леворукий или кто-то на него похожий. Несколько лет назад Рокэ закопался в древние рукописи почище всякого съентифика, и обилие ловушек, оставленных предками, его ужаснуло. Он делал скидку, конечно, на богатое воображение потомков, но хватало и с ней. Утешало, что магия работала, похоже, довольно слабо на протяжении Круга и усиливалась только к Излому, но Излом должен был случиться при жизни Рокэ (теперь уж точно, раз Леворукий решил за этим проследить), и он отправился в Гальтару, более всего надеясь найти там груду бессмысленных камней и посмеяться над своими страхами.
Вместо этого он нашёл здания, в которых ещё можно было угадать храмы, частично разрушенные, но не столько временем, сколько ударами чудовищных лап, чьи когти вспороли даже стены. А проведя ночь в храме Ветра – стал счастливым обладателем видений о многочисленных смертях от наводнений, мора, землетрясений и гроз. Позже он сумел опознать самые крупные, Гальбрэ и Варасту, но было много и более мелких, уже затерявшихся меж страниц истории, однако вызванных, похоже, той же причиной. Рокэ не вполне знал, что это за причина; однако фельпская легенда утверждала, что тогдашний владетель Гальбрэ пошёл против анакса, а последний Борраска, которому принадлежала большая часть земель Варасты, нарушил придворный закон гостеприимства, соблюдать который поклялся тогдашнему Ракану. Может быть, только в Раканах и было дело; но исторические изыскания привели Рокэ и к достаточно стройным теориям, что кабитэльские Раканы вовсе не были прямыми потомками гальтарских, и тогда дело было… в чём? В империи? Она осталась всё та же, даже если на троне уже сидели Оллары. В формулировке клятвы? Рокэ не знал точно, как клялись в Гальтаре, хотя некоторые источники того приводили цветистые формулировки с поручительствами кровью, силой и потомками до шестнадцатого колена; но он не был уверен в их подлинности, особенно потому, что именно на них ссылались источники уже Талигойи, гордо провозглашая преемственность традиций (формулировки в Талигойе, впрочем, всё же упростили, выкинув самые угрожающие моменты). Франциск пошёл дальше, оставив преимущественно клятвы Честью (Рокэ скривился, дойдя до этого места в рассуждениях), кроме клятвы Первого маршала, который по старинке клялся кровью. Это Рокэ помнил точно – получив уже после Ренквахи письмо от Ноймаринена с обещанием перевязи Первого маршала в случае успеха кампании, он усмехнулся, выудил слова из памяти и нараспев произнёс, словно репетируя:
– Моя честь и моя кровь принадлежит моему королю…
В любом случае, какая-то из этих клятв могла работать, поэтому, злой и обиженный капризом Фердинанда, Рокэ гнал свой небольшой отряд обратно в Надор, которого ещё век бы предпочёл не видеть. Немного мстительной радости приносила мысль о лице герцогини Мирабеллы, когда он обрадует новостями и её, но, пожалуй, Мирабеллу не получалось в полной мере представить стоящей противницей хоть в чём-то, и радость не задерживалась надолго.
Утешало разве что то, что сколько там дочерям покойника Эгмонта? Младшие совсем крохи, кажется, погодок наследника, значит, если ему десять, ей девять?.. Помолвка может затянуться, Фердинанд – охолонуть и отменить приказ, а Рокэ – выяснить, засчитается ли эта отмена. Давно надо было найти неболтливых сьентификов, чтобы раскапывали всё вместо него!.. Ну вот и займётся в ближайшие годы, как только примет чёрно-белую перевязь.
…Замок вырос за поворотом как-то внезапно.
Рокэ аж вздрогнул, хотя замшелое северное величие обычно не производило на него впечатления. Настроение, и так не блещущее искрами, вмиг скисло окончательно, и Рокэ решил расправиться с неприятным поручением одним махом, не заезжая даже в ближайшую деревню за обедом. Туда он, впрочем, послал Пабло, подготовить всё к их визиту на обратном пути. Со стороны деревни тянуло вкусными ароматами, но Рокэ гордо поворотил нос и направился к замку.
Итак, злой, обиженный, голодный, усталый и для верности – хлебнувший по дороге из фляжки, он подъехал к распахнутым воротам, где его уже некоторое время ожидали, завидев издалека.
От докладов Шроссэ он отмахнулся сразу, хотя тот выстроил солдат и сам вытянулся во фрунт: его интересовала только хозяйка дома, затянутая в серый траурный бархат Мирабелла Окделлская, стоявшая на ступенях крыльца, окружённая слугами (спасибо, что хоть не детьми) и смотревшая почти со звериной ненавистью. Рокэ вскинул голову и фыркнул – как будто ему доставляло удовольствие происходившее!
Рокэ послал Моро прямо к крыльцу, остановив его едва ли не на ступенях. Конь всхрапнул, мотнув головой, и челядь за спиной Мирабеллы отпрянула, но сама герцогиня не шевельнулась. Она вообще казалась больше статуей, чем человеком, и черты лица заострились с тех пор, как Рокэ видел её последний раз. В стиснутых добела пальцах вот-вот готовы были хрустнуть вызывающе эсператистские чётки. Вдовья вуаль почти не колыхалась от ветра.
– Не пригласите меня войти, эрэа? – задиристо кинул он и почти удивился, когда бледная нитка губ разомкнулась, и Мирабелла глухо ответила:
– Убийце и потомку предателей нечего делать в моём доме.