II. Непобедимый русский чемпион (2/2)

- Я точно слышала как ты кричал, - настойчиво отвечала женщина.

Взгляд Боргова становился все более нервозным, метаясь между Бет, замершей в опасной позе в одном полотенце, пьяно и раскумарено глядя на него, и между тенью, пляшущей на занавеске позади себя.

- Я сейчас вернусь! - крикнул он себе за спину. В его голосе сквозило непривычное отчаяние, словно он понимал, что слова бессмысленны еще до того, как их сказал.

Туман у Бет в голове сформировался в плотную, внезапную мысль, развеселившую ее совершенно несвоевременно.

“Так вот чего ты боишься, непобедимый русский чемпион”, - усмехнулась она себе под нос.

И сразу после этого, высоко подняв голову, плавно опустила руки, придерживающие полотенце на груди, свободно болтаться вдоль пояса. Полотенце не заставило себя долго ждать и плавно заструилось по бедрам, чуть задержавшись на выступах груди, упав к ее ногам как ненужный кокон из которого рождается бабочка.

Боргов смотрел на это действо так, будто бы смотрел на автомобиль, несущийся на него на полной скорости, понимая, что избежать столкновения не удастся, но был не в силах оторвать взгляд. Его не выдал ни один мускул на лице, видимо во время турниров он научился полностью контролировать лицо, но зрачки его, и так расширенные в сумраке, стали почти черными и только шея, с каждой секундой напряженная все больше и больше, выдавала то, что то, что он видел его волновало. А вот почему волновало, потому что его вечно жужжащая как назойливая муха супруга могла выйти на балкон и увидеть Бет, или потому что с соседних балконов также могли видеть все это и страшная труднопроизносимая русская аббревиатура КГБ маячила над чемпионом даже во сне, или потому, что перед ним внезапно оказалась полностью обнаженная американка вдвое младше него, представительница страны, с которой ему даже разговаривать воспрещается, а он смотрит на то, как она стоит раздетая под дождем, медленно поднимая ступню, проводя ей по беззащитной голени, невольно поднимаясь взглядом выше, туда, где выделялся на теле треугольник чуть курчавых волос.

- Милый, я иду, - раздалось за спиной и в этот момент Василий сам почувствовал, как все внутри него обрывается и падает в ужасе.

- Тут нечего смотреть, дорогая. Пойдем.

Он поймал ее в охапку прямо у входа на балкон, улыбнулся криво, пытаясь изобразить безмятежность. Даже под прохладным мексиканским дождем он чувствовал, как горят уши. Супруга, как обычно, задавала вопросы, не слушая ответов.

- Василий, что случилось? Почему ты мокрый? Я слышала как ты кричал. Там что-то случилось? С кем ты разговаривал?

Она энергично заглядывала ему через плечо, еще не зная в какую сторону смотреть, но преисполненная желания все выяснить.

- Почему ты меня держишь? - спросила она, наконец перестав рассматривать соседние балконы и устремив удивленный взгляд на мужа.

Всего на мгновение он смутился и ослабил руки, но Людмиле этого хватило, чтобы вывернуться из его псевдо объятий и подойти к перилам. Василий замер, глядя на нее. Через несколько секунд должна была грянуть буря. Людмила, конечно, его жена, самый близкий человек, но кроме этого, она просто ревнивая женщина и к тому же - коммунистка. И он не сомневался, что она вспомнит об этом через 3, 2, 1…

Люда посмотрела по сторонам, потом вниз и даже взглянула вверх. Потом, разочарованная, обернулась на мужа, которого в тот момент разбил полный паралич воли и разума.

- Опять разговаривал сам с собой?

Василий выдохнул.

- Да, - признался он и внутренне покраснел от такой неприкрытой лжи. Он еще не знал наверняка, но в душу закралось нехорошее предчувствие, почти как во время сложных партий, где он еще не понимал откуда именно исходит опасность, но чувствовал ее, витающую в воздухе. Предчувствие заключалось в том, что ему казалось, что это далеко не последняя ложь, за которую ему будет стыдно перед ней.

- Мог бы сразу сказать, - она даже улыбнулась ему.

От того, что она так легко ему поверила, стало еще хуже.

- Ты промокнешь, - Василий кивнул куда-то вдаль, намекая на накрапывающий дождь. - Иди в номер.

- Там принесли кофе пока тебя не было.

- Я уже иду.

Людмила вышла и Василий, наконец, смог выдохнуть полной грудью. Медленно, даже пугливо, он подошел к перилам балкона и взглянул туда, где стояла американка. Балкон был пуст и безжизненен, как будто все, что случилось несколько минут назад, нарисовало ему больное воображение. Боргов искренне надеялся, что так и было, потому что реальность была слишком… Он замялся, подбирая слово.

Волнующей?

Острой?

Опасной?

- Вася! - снова раздалось из комнаты.

- Уже иду, - нервно ответил он.

Развернулся и ушел, бросив последний взгляд на пустующий балкон.

Уже завтра, по дороге в аэропорт, он услышал разговор двух КГБшников о том, что вчера ночью у “той самой американки” скончалась приёмная мать. Они приправили эту и так печальную историю пикантными подробностями, о том, что умерла она еще днем, что обнаружилось это только вечером после игры, когда побежденная им Хармон вернулась в номер за утешением, а нашла там очередное поражение. Что больше у нее нет родственников и она осталась совсем одна. Что она не плакала, не билась в истерике, а была замкнута и молчалива, пока врачи, полиция и администрация отеля производили у нее в номере все необходимые в таких ситуациях манипуляции. Что в тот день она не выходила из номера никуда, кроме как в аптеку и ни с кем не разговаривала.

Василий жадно слушал, одновременно боясь того, что услышит дальше. Он вспоминал первое впечатление о ней, когда увидел ее лицо в журнале и прочел статью о ней, ее на турнире, хрупкую, но воинственную девушку, поправляющую спадающие на лоб рыжие волосы, сосредоточенную и немного нервную. И под конец перед его глазами, накладываясь на предыдущие, вставало воспоминание о ней, стоящей на балконе под дождем, мокрой, безумной, разбитой и будто бы… зовущей его. Упавшее с нее полотенце было как золотая сабля адмирала Колчака, выброшенная за борт, когда его вынудили сложить оружие. Это была не сдача в плен, это был бунт. Она признавала поражение в этой битве, но объявляла ему войну.

Когда он думал об этом, его прошибал жар, смешивающийся почти с отцовской жалостью. Но в то же время он понимал, что она будет безжалостна.

- Теперь она ослаблена, - заметил тот, кто сидел впереди, рядом с водителем. - Победить ее будет гораздо проще.

Василий услышал это и нахмурился. В глубине души он понимал, что КГБшник прав, но был совсем не рад этому.