Часть 4. Мир заключают с врагами. (1/2)

Аромат Хосока становится глубже и насыщенней. Он молча садится на соседний шезлонг и поднимает лицо к темному небу.

— Жаль, над мегаполисом не видно звезд. В пустыне их так много, — тихо произносит он.

— Почему в ту ночь ты не сказал мне, что родился в Саудовской Аравии, здесь?! — с упреком спрашивает Юнги, открывая глаза. — Я как дурак рассказывал тебе о том, что эта страна манит меня, а ты промолчал!

Голос его хрипит, горло дерёт как при ангине. Но много лет назад он клялся себе, что больше ни один альфа не заставит его плакать. Тем более Чон.

— Наверное, не до этого было, — с улыбкой пожимает плечами Хосок.

Мин не хочет слышать в его голосе грусть, но отчетливо ее слышит.

— Но ты ведь кореец! Я ничего не понимаю, — трет лоб Юнги.

— Это долгая история, — негромко отвечает альфа.

Сейчас по классике жанра Мин должен сказать, что он не спешит. Но не говорит. И не уходит.

— Родители познакомились в Америке, — начинает свой рассказ Чон, не встретив возражений со стороны Юнги. — Моя мама, кореянка, училась в Нью-Йорке в Колумбийском университете на факультете гуманитарных дисциплин. Там же она изучала арабский язык. Когда она была на третьем курсе, отец приехал туда… по делам.

— Твой отец коренной житель этой страны? — спрашивает Мин. Как всегда, все, что касается этого государства, вызывает в нем интерес.

— Да, он араб-саудовец, родился и вырос в небольшой округе на севере страны, — какое-то время он молчит, продолжая вглядываться в темное небо. — Моей маме было 20 лет, когда отец её увидел. Она была красивой женщиной, Тэхён-и похож на нее. Отец тогда как с цепи сорвался! — смеется Хосок. — Только одного желал — чтобы она принадлежала ему. И он ее похитил.

— Я не понял, — перебивает его Мин, — они влюбились друг в друга и сбежали?

— Я сказал — похитил. Украл, незаконно вывез из страны. Привез сюда и запер в дальней комнате своего дома.

Слова Чона производят ошеломительный эффект. Юнги поворачивает к нему голову, с сомнением смотрит в глаза. Говорят, что восточные мужчины славятся буйным бешеным нравом, но Мин всегда считал это избитым клише, в крайней степени преувеличением.

— Ты серьезно? — ошарашенно выдыхает он.

— Более чем!

— Любил?

— Нет, не любил. Сначала не любил. Просто испытывал непреодолимую жажду подчинить, заставить встать на колени, — продолжает Чон. На этих словах Юнги возмущенно фыркает и отворачивается, это ему кое-что напоминает! — Мама сопротивлялась два года. Дралась, ругалась, отказывалась есть, спать с ним. Потом однажды позвонила своим родителям, которые безуспешно искали её всё это время, и сказала, что полюбила и вышла замуж.

— Что изменилось?

— Она забеременела мной. Как будто кровь отца во мне, когда она меня носила, успокоила ее. А, может, она увидела, наконец, одинокого мужчину, который просто не знал, как добиться ее расположения, кроме как силой. В день моего рождения отец устроил грандиозный праздник и самолично принес в жертву 20 баранов. Я был его первым ребенком, к тому же альфой.

— Я в шоке! — мотает головой Мин, — думал такое только в книгах бывает.

Какое-то время они оба молчат. Юнги ловит себя на мысли, что такого длинного диалога за все их время знакомства еще не было.

— А как ты тогда оказался в Корее? — наконец, нарушает затянувшуюся паузу он.

Хосок долго выдыхает, собираясь с мыслями. Мину уже кажется, что он не будет отвечать, когда слышит негромкие слова:

— Отец отказался от нас. Мы с мамой уехали из Саудовской Аравии, когда мне было девять.

Юнги непонимающе смотрит на него.

— Так долго добивался, любил, как ты говоришь, а потом в один день…

— Я так думал до восемнадцати лет, — перебивает его Чон. — Знаешь, я до сих пор считаю, что у меня было счастливое детство. До девяти лет.

Мин крепко прикусывает нижнюю губу, чтобы подавить горький вздох. Его детство тоже закончилось в этом возрасте.

— Они, действительно, очень сильно любили друг-друга. Это было какое-то обоюдное умопомрачение. И у меня никогда не было недостатка внимания ни со стороны отца, ни со стороны матери. Я до сих пор с теплотой в душе вспоминаю, как мы с отцом ходили в мечеть, как втроем ездили к морю, все то, чему он учил меня. Когда мне было плохо, когда было больно, он всегда был рядом. Он был моим первым настоящим другом, — голос Хосока садится, от переполняющих его эмоций становится хриплым. — Ты ведь сам отлично знаешь, что нравы и обычаи любой мусульманской страны таковы, что по достижению определенного возраста альфа должен вступить в брак. С той или тем омегой, которого ему выбирают родители. Мнение самого сына в этом вопросе не учитывается. И мой дед просто поставил отца перед фактом. Тот сам, лично, отвез нас в аэропорт и посадил в самолет. Мне тогда казалось все страшным сном. Отец — веселый, ласковый, мой герой — превратился в холодного, равнодушного человека.

Юнги, который в детстве дал себе слово никогда больше не плакать, сейчас еле сдерживает слезы, сочувствуя маленькому одинокому альфе.

— Когда мы появились в Корее на пороге дома бабушки и дедушки, сложно описать, что они почувствовали, — продолжает безжизненным голосом Хосок, — в их глазах была и радость, и неверие, и отголоски злости на сбежавшую 12 лет назад дочь. Тогда мама еще не знала, что отец оставил после себя бесценный подарок — она уже была беременна Тэхён-и. Но в тот день, когда он родился…

— Она умерла, — еле слышно шепчет Мин.

Чон бросает на Юнги вопросительный взгляд, после чего в его глазах отражается искра догадки:

— Ох, нуна, — чуть слышно произносит он. — Госпожа Сон сказала?

— Я сам спросил, — не задумываясь о том, как поймет это Чон, не зная сути диалога в номере, быстро отвечает Мин.

Хосок хмыкнув, улыбается, но вскоре его лицо снова становится серьезным.

— Она скончалась от сильно кровотечения во время родов. Никто не ожидал. Молодая, здоровая женщина… Я долго отказывался верить. Просыпался в слезах по ночам и звал её. А он орал на весь дом, не давая снова уснуть. Однажды, когда бабушка с дедушкой спали, я пробрался в детскую, чтобы,.. — голос Хосока срывается. — Я хотел задушить его подушкой, — Чон жмурится, то, что он говорит, самому ему кажется страшным, — настолько сильно я ненавидел его и винил в смерти мамы.

Юнги проигрывает бой. Он прекращает бороться с подступившими к глазам слезами или просто не замечает, ошарашенный рассказом Хосока, как они градом текут по лицу.

— Он не спал, — хрипит тот, — смотрел на меня мамиными глазами, а потом заплакал, тихо и безутешно. Меня словно по голове ударили в тот момент. Он ведь тоже ее звал, она нужна была ему. Больше, чем мне. Я помнил ее запах, тепло ее рук, а он… а у него не было шанса узнать. Та ночь изменила всё. Он стал моим смыслом жизни, причиной, по которой я снова после смерти мамы начал дышать. — Чон какое-то время молчит, снова и снова переживая тот судьбоносный момент. — Отец появился, когда мне исполнилось восемнадцать, — не замечая состояние Мина, продолжает Чон, — я долго отказывался общаться с ним, прятал от него Тэ, о существовании которого, как я думал, он даже не подозревал. Не мог его простить. Мечтал только об одном, чтобы он забыл обо мне раз и навсегда. Но, оказалось, что мама перед родами, возможно, предчувствуя скорую смерть, рассказала бабушке и дедушке всё с самого начала. Говорила, что смогла бы смириться и остаться рядом с отцом на правах любовницы, — на последних словах он брезгливо морщится. Сама мысль, того, что его мать из любимой женщины могла превратиться в обычную наложницу при законном муже отца, вызывала у него стойкое чувство отвращения. — Но на нее было совершено покушение, прямо в доме. Её пытались отравить. Отец тогда чуть с ума не сошел. И мама попросила своих родителей, если с ней что-нибудь случится, найти его. И они втайне от нас с братом восемь лет поддерживали с ним связь. Много лет я ненавидел его, а он себя. Ненавидел и не мог простить за то, что предстоящая свадьба и страх за жизнь мамы заставили его сломаться и прекратить бороться. Отослав нас в Корею, он пытался таким образом нас защитить. На сегодняшний день у него два мужа и одна жена. И семнадцать детей, включая нас с Тэхён-и.

Юнги дрожащими пальцами стирает с щек слезы, и глядя на голубоватую рябь на поверхности воды в бассейне, еле слышно спрашивает:

— Чон — это фамилия мамы?

— Да, имя, которое здесь мне дали при рождении — Сайид Хосок Хоуп ибн Ким аль Саедат.

— Как?

— Сайид Хосок Хоуп ибн Ким аль Саедат, — стараясь сдержать улыбку, медленно повторяет Чон, глядя на вытянувшееся лицо Мина.

— Охренеть? Тебе не тяжело носить такое имя? Вот мое — Мин Юнги — лаконичное звучное имя.

Хосок раскатисто смеется, глядя в глаза напротив теплым пристальным взглядом.

Мин чувствует, как между ними протягивается тонкая связующая еще прозрачная нить. В эту самую минуту на крыше отеля, в закрытой на ночь зоне бассейна нет обид, недомолвок и ненависти, нет Юнги и Хосока, есть двое мужчин, которые только знакомятся. С надеждой смотрят друг другу в глаза, несмело улыбаются.

— Хотел сказать, ты молодец! — медленно произносит Чон. — Руководишь одним из самых популярных туроператоров Южной Кореи. Твое имя широко известно в туриндустрии. Сотрудничество с отелями по всему миру, договора с туристическими агентствами. Постоянные РИТы. Восхищаюсь твоим упорством. Живешь с папой. В доме, который приобрел год назад.

— Взял в кредит, — осторожно поправляет Мин, с удивлением понимая, что Хосок о нем много знает. Больше, чем следовало. — Что еще ты знаешь обо мне?

— У тебя есть младший брат Чонгук.

— Ты следишь за мной? — ощетинившись, спрашивает Юнги.

— Просто присматриваю, — вскидывает руки Чон, — за своим аравийским мечом.

Сердце Юнги пропускает удар.

— Не понимаю о чем ты, — пожимает плечами он, избегая смотреть Хосоку в лицо.

— Ты забыл, кто является хозяином того фитнес-клуба, и что там есть камеры?

Блядь! Мин откидывает голову на спинку шезлонга и прикрывает глаза. Чон уже на протяжении пяти лет знает, что именно Юнги в то утро забрал его аравийский церемониальный меч!

— Взял его как память о той ночи? — ехидно улыбается Хосок.

— Я забыл о ней на следующий день! Или ты считаешь, себя настолько искусным любовником, Сайид Хосок Хоуп ибн Ким аль Саедат, что…

Мин резко замолкает, хмурится. На его лице сомнение сменяется догадкой и взрывается возмущенным криком.

— Это твои отели? Да?!

Он молниеносно вскакивает с шезлонга, руки сжимаются в кулаки. Этого не может быть!

— «Аравия Хоуп Туристик Групп» — твоя кампания? Отели принадлежат тебе?!

— Мне и моему отцу, — Хосок поднимается и встает напротив Юнги. — Они перейдут в мое полное владение по достижению тридцатипятилетнего возраста.

— Но, если это твоя кампания, — голос Мина уже клокочет от еле сдерживаемой ярости, и он чувствует, как та нить, первая, прозрачная нить, натягивается как струна, вибрирует и рвется, так и не успев окрепнуть, — значит, ты прекрасно знал, что студентов к тебе везу я!

— Я сам выслал приглашение. Лично тебе.

Нервный смех душит Юнги, но, шокированный, он даже вдохнуть полноценно не может. Лихорадочно трет лицо руками, в надежде избавится от этого мучительного неотступного кошмара, имя которому Чон Хосок.

— Пилот самолета, на котором вы летели, мой друг и…

— Нет, нет! Замолчи! Замолчи! — остервенело орет Мин. — Господи! Пять лет назад я забыл тебя, выкинул из головы, похоронил память о тебе! Но ты снова врываешь в мою жизнь! Снова жалишь, топчешь мою гордость! Я считал, наша встреча здесь — досадная случайность. А ты подумал, что будет со мной?! Я профессионал своего дела, я организую не первый РИТ. Как мы с тобой сработаемся?! Что прикажешь мне делать?! Я не могу позволить себе оставить здесь студентов и сбежать, не могу свернуть инспекцию и вернуться с детьми в Корею. Мне придется работать с тобой две чёртовых недели. И, как минимум, улыбаться. А я не могу! Не могу, Хосок! Не могу находиться рядом!

Хосок начинает закипать. Юнги мало того, украл его меч пять лет назад, так еще своими безобразными истериками ставит под угрозу его многолетние труды в сфере туристического бизнеса. Если первый рекламно-информационный тур «Аравия Хоуп Туристик Групп» закончится, так и не начавшись, это сильно ударит по репутации кампании.

— Фитнес-клуб, сеть отелей! Есть вообще что-нибудь, непринадлежащее тебе? Сразу предупреди меня, чтобы в будущем твои владения я обходил стороной! — шипит Мин.

— Здесь все принадлежит мне! — рычит Чон наступая на него. — И ты в том числе!

— Я не вещь, чтобы принадлежать тебе! — шепчет Мин, задыхаясь от возмущения.

— Я поставил тебе метку! Предъявил на тебя права, — кричит Хосок, — а ты сейчас из-за какой-то глупой обиды ведешь себя как маленький ребенок! Это ты ушел, сбежал, дождавшись, когда я усну! Так, может быть, мне стоит обижаться?!

— Метку ты мне поставил?! — верещит Юнги, со всей силы толкая Чона в грудь. — О, нет! Это не метка! Это клеймо! Ты, одурманенный похотью и свои эгоизмом, не получив моего согласия, — заклеймил меня! Я ненавижу тебя за это, слышишь, ненавижу! Ты меня как раба, как скот заклеймил! Выжег на моем теле тавро! — из его горла вырываются горькие рыдания, но Мин не понимает, что уже не кричит, зато это понимает Хосок. Он неподвижно стоит на месте, смиренно принимая удары, которые тот ему наносит. Не отклоняется, не защищается. Заслужил. Каждый удар заслужил!

— Mahbubi, — зовет Хосок, протягивая руку к Мину. Хочет успокоить. Его сердце уже не злится, стонет в груди и болезненно бьется о грудную клетку.

— Не называй меня так! — хрипит Юнги, отступая от Чона. — Ты отобрал у меня право выбора! Я теперь даже своего мужчину поцеловать не могу, потому что моя омежья сущность против! Она как с ума сошла в аэропорту, когда я увидел тебя! Соскучилась, сука, по твоим рукам, по твоей ласке. Если бы я мог, я бы выгрыз твою метку, чтобы омега заткнулась навсегда, чтобы меня не тянуло к тебе со страшной силой! Я себя не могу простить за ту ночь! За то, что не смог противостоять тебе! Как ты уже понял, я — гамма! Но такие как вы заставляете меня ненавидеть свою сущность омеги! Себя ненавидеть! Я доступно объяснил тебе, на что именно я обижен?!

Мин делает еще один шаг назад, оступается и летит спиной в бассейн.

Хосок, не думая, глубоко рвано вдыхает и ныряет за ним в прохладную воду.

Один удар сердца — не уберег.

Второй удар — спасти.

Третий — защитить.

Чон открывает глаза под водой, на самом дне бесформенной куклой лежит Юнги. Его волосы как в замедленной съемке качаются вокруг головы, из носа вырываются мелкие пузырьки воздуха и стремительно уплывают вверх, глаза, которые еще пару мгновений назад смотрели с укором и болью, закрыты. Хосок хватает его за подмышки и вместе с ним выныривает на поверхность. Мин судорожно втягивает ртом воздух, фокусирует мутный взгляд на лице напротив, и из его рта, из самой глубины сердца, вырывается вой. Истошный, душераздирающий. Он начинает нещадно бить Хосока по лицу, плечам, спине.

— Отпусти! Не трогай меня! — разрывая голосовые связки, кричит он.

В его груди бушует разрушительное пламя, которое сейчас неспособна потушить остывшая вода.

— Послушай меня, — низким голосом внятно, но достаточно мягко говорит Чон, — бассейн глубокий, я не смогу помочь, если ты не успокоишься, и тогда мы оба утонем. Возьми себя в руки! Я просто держу тебя!

Постепенно удары становятся слабее, как-будто у Юнги заканчивается заряд батареи. Он еще несколько раз обессиленно мажет кулаками по плечам Хосока, после чего закрывает лицо руками и начинает плакать. Его безудержные рыдания эхом разносятся по безлюдной крыше, сдавливая бешено скачущее сердце Чона тисками. Тот усиленно работает ногами, всячески пытаясь сохранить вертикальное положение в воде и удержать свою ношу над поверхностью. Бесценную ношу. Одновременно с этим, он уплотняет свою ауру, чтобы вселить в Мина чувство спокойствия и безопасности. И мысленно наслаждается долгожданной возможностью прикоснуться, прижать к груди, вдыхать манящий аромат.

Пользуясь тем, что Юнги едва-ли полностью понимает, насколько близко в данный момент находится к нему Хосок, альфа чуть сильнее прижимает его к себе и еле ощутимо касается его виска своим. Пять лет назад под воздействием эндорфинов, которые бурлили в его организме после испытанного головокружительного оргазма, он считал, что, поставив метку, он таким образом определил своё отношение к нему, выразил желание «продолжить знакомство». Воспитанный в стране, где метки не имели ровным счетом никакого значения, а истинность, вообще, считалась выдумкой, потому что браки заключались исключительно по взаимовыгодной договоренности, он никак не мог предположить, что сломает Мину жизнь.

Чон смотрит на поднимающуюся бледную луну и думает о том, как залечить раны Юнги, если он сам постоянно делает больно; и как уберечь и защитить, если единственное, что видит тот в Хосоке — это ненавистного врага.

Мин шевелится в его руках, отнимает ладони от лица, и Чон слышит его прерывистый свистящий шёпот:

— Не знаю, откуда ты там испускаешь свои феромоны, но можешь засунуть их обратно, я успокоился. Отпусти, я выберусь сам.

Хосок, игнорируя слова Юнги, слегка разворачивает того боком к себе, одну руку кладет ему под лопатки, вторую под коленки и плывёт к краю бассейна, где усаживает его на бортик. Сам быстро взбирается по римской лестнице, подходит к Мину и ставит его на ноги. Губы Юнги посинели от холода, он обнимает себя за плечи, стискивая ледяными пальцами мокрую ткань сорочки, и тусклым безжизненным взглядом смотрит на город. Только сейчас Чон замечает, что Юнги босиком.

— Черт, пойдем! — от волнения за Мина голос альфы слегка дрожит.

Он осторожно берет его за предплечье, чтобы поддержать, он тот резко отстраняется, избегая нежеланных прикосновений, и сам идет в сторону выхода с крыши, напрочь забыв о мокасинах, оставленных у ажурной стены. Хосок прикладывает к электронному замку ключ-карту, распахивает дверь и пропускает Юнги вперед. Спускается за ним по служебной лестнице на один пролет. Внезапно Мин останавливается и, повернувшись к Чону лицом, еле слышно произносит сиплым шёпотом:

— Не провожай, я сам.

— Тебе надо сразу принять горячий душ и переодеться, иначе заболеешь, — негромко говорит Хосок.

— Мне надо было остаться в том проклятом доме в Пусане, чтобы он однажды всё-таки убил меня, тогда бы я никогда тебя не встретил.

И, не дождавшись ответа, быстро сбегает по лестнице вниз, оставляя после себя маслянистый запах фундука и забирая у Хосока последнюю надежду на примирение.

***</p>

Юнги залетает в номер. Едва успев открыть дверь в ванную комнату, падает перед унитазом на колени, и его нещадно рвет всем тем изысканным ужином, которым он наслаждался еще пару часов назад. По его бледному лицу снова текут безутешные неудержимые слезы. Он смывает воду, поднимается на дрожащие ноги и прямо в одежде входит в душевую кабину. Скатывается по стеклянной стене на пол и кричит, зажимая рот ладонями.

Это сон! Это просто дурной сон! Он, определенно, еще в Сеуле или уснул в самолете по пути в Эр-Рияд, или попал в автомобильную катастрофу по дороге в аэропорт и сейчас находится в коме. Потому что Мин просто не в состоянии принять такую запредельную кошмарную реальность.

Он долго сидит под струями горячей воды, снова оплакивая свое детство, издевательства Хосока в школе, безумие, которое началось в зале с зеркалами и закончилось этой проклятой меткой. Чувствует себя настолько вымотанным, что еле находит в себе силы выйти из ванной комнаты. На автомате достает из резного деревянного комода первую попавшуюся футболку и бельё и натягивает на мокрое тело. Кое-как доходит до кровати, садится на нее и какое-то время сильно давит пальцами на глаза, чтобы хоть так заставить слезы перестать литься нескончаемым потоком. Берет в руки телефон с прикроватной тумбочки, который так «удачно» оставил в номере, иначе, после падения в бассейн, остался бы без связи, и на мгновение ему хочется позвонить папе, чтобы услышать его родной голос, чтобы тот снова сказал, что все будет хорошо. Но он тут же отвергает эту абсурдную мысль. Если звонить папе, то придётся всё рассказать, а Юнги еще к этому не готов. Он только напугает родителя и заставит его жутко волноваться. Решает написать Чимину и попросить его зайти. Но откладывает телефон. Пак тоже достаточно много знает о его прошлом, но далеко не всё, а что-то объяснять сейчас у Юнги нет ни сил ни желания.

Взгляд цепляет дорожную аптечку. Он тянет её на себя, достает упаковку с подавителями и закидывает капсулу в рот. И еще две, на этот раз блокатор запахов. Что бы завтра, по крайней мере, не слышать его аромат. Не заботясь о том, что превышает дозу вдвое, насухую проглатывает препараты, и, завернувшись как в кокон в одеяло, наконец, прикрывает отекшие воспаленные глаза.

Морфей<span class="footnote" id="fn_32242962_0"></span> уже тянет к Мину свои руки, когда в его голове бесконечной каруселью начинают вращаться слова-картинки: джакузи, утопленное в пол, зеркальный лифт, ресторан «На рассвете», ночной клуб «На острие меча», первое слово в названии отеля — «память». Оставляя минувший день позади, Юнги проваливается в сон.

***</p>

Тэхён открывает дверь в номер Хосока своим ключом-картой и, пританцовывая, входит внутрь. Поправляет возле зеркала чёлку, мечтательно вздыхает, корчит разные забавные рожицы и сам над собой звонко смеется. Одним словом, после проведенного вечера с Чимином прибывает, фактически, в эйфории.

Поворачивает голову и застывает. Его еще пару минут назад безоблачно-радужное настроение лопается как воздушный шарик и, «сделав ручкой», улетает в приоткрытые балконные двери.

В центре комнаты, одетый в домашние шорты на сложенном одеяле на голове стоит Хосок. Его локти и предплечья лежат на полу, пальцы, сцепленные в замок, плотно обхватывают голову, тело напряжённо как тетива лука, носки вытянуты и смотрят в потолок<span class="footnote" id="fn_32242962_1"></span>.

Плохой, очень плохой знак! К этой позе в йоге Чон прибегает, когда ему больно. Когда душа его мечется и не может найти покоя, когда слезы подступают к глазам, но он как сильный альфа, просто не может позволить их себе. В такой асане Тэхён часто наблюдал его, когда снова в их жизни появился отец и, по непонятной ему причине, несколько раз лет пять назад.

Тэ опускается животом на пол перед братом и с тоской заглядывает тому в глаза.

— Если ты находишься в такой позе, Хоби-хён, значит сегодня твой мир перевернулся с ног на голову, и ты пытаешься найти баланс, — философски замечает он.

Хосок показывает ему глазами, чтобы он отодвинулся и, после того, как младший брат подскакивает и плюхается на кровать, его спина округляется, колени прижимаются к груди и ноги опускаются на пол. Чон опирается на носочки, ставит ступни на пол и распрямляется.

— Расскажешь, что случилось? — негромко спрашивает омега, продолжая следить пытливым взглядом за старшим, пока тот вытирает полотенцем влажные от пота грудь и подмышки и натягивает футболку.

— Я в определенный момент поступил неправильно, совершил ошибку. А понял это только сегодня.

Тэхён ждет продолжения, но Чон знает, как усыпить его интерес.

— Как прошло с Паком?

Всё! Хосок порвал стадион! Трибуны кричат, фейерверки летят в воздух, потому что Тэхён незамедлительно телепортируется в Чиминландию, и по его улыбающемуся лицу расплывается еще одна улыбка. Бонусом.

— Только ты не смейся, ладно? — возбужденно шепчет он. — Но я сегодня понял, что это — то самое! И я хочу его в мужья!

Чон усаживается в кресло напротив кровати и закидывает ногу на ногу. Его лицо бесстрастно, на нем улыбки нет.

— Ничего не скажешь? — вскидывает бровь младший.

— Почему? Скажу, — скупо отвечает он, — это лечится.

— Ты всё-таки такой… такая свинина, — вздыхает Тэ, — совсем не веришь в любовь! А она однажды подкрадется к тебе незаметно и отвесит здоровенный пендель, что ты даже ахнуть не успеешь! — И добавляет, глядя на брата вновь погрустневшим взглядом: — Что произошло?

Ан нет! Арбитр объявляет грубое нарушение и трибуны разочаровано стонут.

— Это как-то связано с Юнги-хёном? — озабоченно спрашивает Тэхён. — Ты же знаешь, что можешь мне доверять.

Хосок упорно игнорирует вопрос, но по его исказившемуся болезненной судорогой лицу Тэ понимает, что не ошибся. Чон чувствует, что больше не может молчать. Ему надо выплеснуть эту боль, это праведное негодование по отношению к себе. В конце-концов, Тэхён его единственный друг, и ближе него на этой планете человека нет.

— Мы с ним, — начинает, откашлявшись, Чон, — были… близки пять лет назад.

— В смысле? — хмурится Тэхён.

— Прости, — закатывает глаза Хосок, — забыл, что разговариваю с последним девственником на Земле. Очень надеюсь, Пак не станет твоим первым мужчиной!

Парень, не долго думая, швыряет в Чона подушку и еще одну (если вдруг тот с первого раза не понял), чтобы выразить всю полноту своего негодования.

— В том смысле, — сжалившись, объясняет Хосок, — занимались сексом.

— И это мне говорит тот, кто был шокирован тем фактом, что мне омега приглянулся, — кричит в праведном гневе Тэ.

— Меня не это возмутило, — так же переходит на крик Чон, — я решил, что предмет твоего интереса — Юнги!

— Хорошо, хорошо! — вскидывает руки младший, — ты в аэропорту просто приревновал его ко мне, — сладко тянет он, за что получает негодующий взгляд от брата. — И? В чем именно была ошибка? Ты сожалеешь о том, что переспал с ним или ты, кхм,.. взял его силой?

— Нет, нет, всё было… — Хосок ищет подходящие слова, чтобы не задеть невинного в таких интимных вопросах братишку.