Детский рисунок (1/1)

— Знаешь, я читал, что детские рисунки кроют в себе потайной смысл.

Санс улыбается почти издевательски, потому что совсем не поднимет на брата глаз, продолжая перебирать листы с каракулями. На его лице неподдельный коварный интерес, а на пальцах немного пыли от старой бумаги.

Когда Папайрус вопросительно и настороженно фыркает, заранее бросая на брата осуждающий взгляд, тот все же поднимает на него свои искрящие язвительностью глаза.

— По твоим рисункам можно сказать, что тебе кто-то сломал психику, а потом руку, и заставил нарисовать один из эпизодов шоу Меттатона.

Санс смеется скрипуче и хрипло под аккомпанемент звонких паникующих шагов — Папайрус очень торопится, чтобы выхватить детские воспоминания из рук брата и прекратить это унижение. Санс, несомненно, удобно устроился: его то тупых рисунков с детства не осталось. Отсутствие возможности отомстить скребет изнутри, поэтому он просто безысходно отвешивает брату подзатыльник — вынужденная мера.

Бумага в руках мягкая и хрупкая. Пока Санс растерянно ойкает и трет затылок, Папс напряженно рассматривает воспоминания и пытается найти в них компроматы на себя самого. Но он находит лишь яркие пятна, в которых узнает Ватерфолл и старый сансовский телескоп — он так и не понял, для звезд он или для шуток.

Это хорошее воспоминание, решает Папс выдыхая, будто брат действительно мог как-то использовать детские рисунки против него.

Папс меняет листок и рассматривает черноту. Круговыми движениями зарисованный лист чернеет в руках; взгляд на секунду теряет фокус. Папсу кажется, будто на самом деле под слоем черного жирного мелка что-то яркое, но не может всмотреться и не может вспомнить. Как бы ему не хотелось, половина детских воспоминаний оказывается в плотном белом тумане, и Папайрус каждый раз пытается делать вид, что ему не интересно, когда брат рассказывает истории из прошлого — половина воспоминаний Папса держатся лишь на брате и его непрерывном трепе. Пожалуй, в этом есть небольшой смысл. Но то, что он не может разглядеть на рисунке, по-прежнему напрягает. Может, поэтому лист и закрашен импульсивными спиралями, что в один момент обретают острые углы.

— Да, ты был психованным в детстве тоже, — Санс решает, что обязан разбить эту совсем не неловкую тишину своим язвительным комментарием. Папс готов на него замахнуться вновь. Но Санс, даже не обращая на это внимания, продолжает с каплей серьезности. А может, Папсу просто хочется в это верить. — Ты ненавидел черный цвет.

Следующие мгновения тишины остаются чистыми и приятными, и Санс не пытается все испортить своей патологической тягой делать вид, что он придурок. Папайрус, забываясь, хмурится напряжено. Но это лишь мгновения.

— Хоть в чем-то возраст пошел тебе на пользу. Черный тебе очень идет.

Папс все же замахивается, но Санс, просекая фишку, во второй раз уже уворачивается.

— А вот тебе к годам добавился идиотизм и небритость! И сам думай, что из этого хуже! — он делает вид, что отвлекается, будто сжимая старую бумагу с чернотой от злости, а не от тревожности и надеется, что брат клюнул. Но даже если нет, Санс принимает условия этой ненужной игры.

— Великий и Ужасный Папайрус: велик во всем и ужасен в рисовании, — весело издевается Санс, уворачиваясь от летящего комка бумаги.