След от прикосновения (1/1)

— Ты в порядке?

Санс держит в руках холодную ладонь брата — без перчатки, — тонкую, но крепкую и жесткую, и рассматривает ее, видимо, слишком долго. Он кротко кивает, нервно бросая взгляд на Папса, чтобы вернуть его на ладонь вновь. И тихо сглатывает. Глаза у него были взволнованные, чуть-чуть, буквально самую малость, но Санс увидел это слишком отчетливо. Его пальцы начинают предательски дрожать — так происходит всегда, когда Санс нервничает, то есть почти всегда. Сейчас от брата это скрыть в глубоких карманах не получится. Холодная жилистая рука в его дрожащих ладонях начинает двигаться, и Санс завороженно наблюдает, как переплетаются их пальцы. У Папса они красивые: длинные и ровные, немного намазоленные и жесткие от упорных тренировок, с ухоженными длинными ногтями и выраженными костяшками с белеющими шрамами, как и у Санса. Дрожь в руке немного успокаивается.

— Д… Да, все супер, просто… — Санс не может поднять на брата глаз. Они сидят на этой кровати гоночной машине, напротив друг друга, и у Папса чертовски проникновенный томный взгляд, с отсветами сомнения. Из-за Санса. Снова. Сансу хочется долго выдохнуть и поджать губы. Папс сидит перед ним с обнаженным торсом и красивыми распущенными волосами, как у типичной чертовой волшебной принцессы из тех странных мультиков, которые он смотрит с Андайн по пятницам.

Папайрус зачем-то сжимает пальцы крепче, а свободной рукой проводит за чужим ухом, склоняет голову и невесомо касается колец в ушах. Так нежно и осторожно, что Сансу становится не по себе. И немного щекотно.

— Я слушаю тебя, — Папс напоминает о незаконченной фразе, не отвлекаясь и чуть прикрывая глаза. От уха он ведет к шее, все так же аккуратно и странно. У Санса на шее красные следы и шрамы, а если стянуть черную растянутую футболку, то их количество увеличится в разы. Им обоим это нравится. Но от такой безжалостной нежности Санс становится на тон краснее.

— Просто ты странно себя ведешь, — решает ответить он вместо «просто я тащусь от тебя и твоих прикосновений до усрачки, а еще у тебя руки охуенные. И глаза. Да и вообще ты весь», но это было бы слишком просто. Папс снисходительно выдыхает, чтобы это не значило, и на его тонких губах появляется полуулыбка. Сансу хочется сцеловать ее и заправить одну его светлую прядь за ухо, что скрывает уголок лица. И все же он не сдерживается, дрожащей рукой проводя по чужим волосам и убирая их назад. Лицо брата перед ним оказывается открытым и уязвимым, и он осторожно гладит грубым пальцем бритую щеку.

— Я веду себя странно, потому что ты ведешь себя странно.

Санс хмыкает. Вполне справедливо. На такие фразочки Папс умеет отвечать и он все еще прав — Санс ведет себя странно. Хотя им обоим, наверное, давно стоило привыкнуть к этому.

Санс притягивает брата за голову, путает пальцы в мягких, самую малость растрепанных волосах, путает их и уверен, что брат после будет возмущаться. Но сейчас он целует его, прикрывает глаза и обнимает за шею руками — им приходится расцепить пальцы, но оно того стоит. Голый торс почти вплотную прижимается к чужой груди — Санс почти чувствует, как в ней бьется сердце, как в ней резонирует душа. Санс кладет ладонь брату на грудь, отрывается от его губ почти нехотя, и они оба опускают головы. Папс дышит глубоко, сердце его бьется быстрее обычного, а та прядь снова выбивается, скрывая часть лица. Но в глаза он все равно не смотрит.

— Просто… — Санс облизывает влажные губы. Он знает, знает, что не должен оправдываться, что брат и так чувствует его и понимает. А потом ладонь, теплее, чем была раньше, накрывает его пальцы. Санс слишком любит его прикосновения, любит красные пятна и синяки по всему своему телу, любит твердые тонкие пальцы. Это доказательства, это одновременно тепло и холод рук. А сейчас, когда брат еле касается его, Санс боится, что не запомнит, что ему лишь кажутся эти мимолетные прикосновения, точно прохладный ветер по лицу. Он кусает губу в кровь. — Просто можешь надавить чуть посильнее? — Чтобы онемели запястья и остались пятна, хочет добавить Санс. Чтобы на следующее утро он мог сжимать их и наслаждаться с взволнованной нервной улыбкой.

Папайрус не меняется в лице: все такой же спокойный и терпеливый, отрицательно мотает головой. Но Санс не расстраивается. Там, где прохладным легким ветром касается брат, у Санса будто остается азотный ожог. Даже если его кожа чиста.