Шаги (1/1)
Глухой стук каблука об дерево разрезает тишину, продвигаясь методично и четко: каждый удар будто выдерживает единую дистанцию, единый промежуток, попадая точно в ритм, в котором нельзя ошибиться. Санс зажмуривает глаза. Картинка сама рисуется в голове, а он лишь вслушивается, случайно подмечая, как сердце начинает стучать быстрее высоких каблуков на первом этаже. Он видит, как брат стряхивает снег с плеч, по обыкновению поднимая руки к волосам, чтобы взмахнуть ими и выглядеть еще более эффектно, еще более холодно и властно. Санс фыркает в подушку; его брат так предсказуем: его сучья натура вырывается даже когда ее не перед кем демонстрировать, это очаровательно. Стук каблуков напрочь сбился с ритма его сердца, но Санс ничего не может с этим поделать, он продолжает слушать, как брат по обыкновению перешагивает скрипучие половицы, шагая шире, быстрее и решительнее, будто он торопится и совсем не устал от долгой службы. Он легко касается пальцами перил, но не чтобы держаться за них. На ступень он поднимается тише, не касаясь каблуком поверхности — лишь носком. Санс чувствует его настроение, видит его спокойный усталый вид и взгляд, самую малость грустный, но такой же красивый, как и всегда. Санс в подушке прячет улыбку, чувствуя себя нелепым идиотом. Наверное, ему не стоило пить, а наверное, Папсу не стоило быть таким неподражаемым и до очарования пафосным. Боже, в его брате нет абсолютно ничего милого: только острые углы и лед в душе и снаружи. Но разве это не завораживает?
Лестница скрипит — Папс наступает на предпоследнюю ступень, и это сбивает его с толку, но лишь на пол секунды. Санс считает и продолжает «смотреть», как брат вновь стучит каблуками, элегантно и ровно подходит к своей комнате, — это ровно три широких шага и три удара каблука о дерево, — касается ладонью ручки двери. А потом останавливается. Скрипа и щелчка нет. Санс хмурится, не открывая глаз. До этого он почти провалился в полудрему, но сейчас он отчего-то волнуется, сбивая дыхание вновь. Папайрус вздыхает. Тихо, но так громко в этом темном безмолвии. Он определенно поправляет волосы, но уже не пафосно. А потом Санс вновь слышит шаги. Папс идет ровно. Шаг — и сердце замирает. Шаг — и Санс сжимает простынь в руке. Шаг — и Санс надеется, что брат повернет назад. Шаг — но Папайрус не поворачивает.
Дверь открывается с тихим-тихим скрипом, Папс не показывается в проеме сразу: он заглядывает и рассматривает комнату через небольшую полосу открытой двери, затем находит Санса. Замирает, вслушивается, и открывает дверь широко, осторожно ступая в бесконечный хаос комнаты. Иногда, когда Папс перешагивает через порог к брату, все воспринимается до невозможного хаотично, это сбивает с толку. Но не сейчас.
Санс не шевелится. Кажется, если он откроет глаза, то перестанет видеть, как брат в несколько звучных шагов настигает его.
Холодная ладонь неожиданно оказывается на голове, и Санс вздрагивает, хмурясь по привычке и от неожиданности.
— Я знаю, что ты не спишь, — Папс почти шепчет. — Ты по-другому дышишь во сне.
Санс открывает глаза. Брат выглядит в точности, как он представлял: волосы распущены и на концах мягкими волнами вьются от талого снега, его глаза спокойные и красивые, немного усталые и немного потерянные — он изучает лицо Санса в ответ, и у последнего невольно тянется улыбка. Папс садится на край кровати. Холодные руки приятно запускают пальцы в ежик волос — Санс вынужден повернуться к брату лицом.
— Ага. Эти твои каблуки такие громкие… Со второго этажа слышал как ты там копошился внизу. Цок-цок, цок-цок.
Взгляд Папса становится скептическим. Он вскидывает одну бровь и почти случайно тянет за волосы сильнее.
— О, в следующий раз я научусь летать, не волнуйся, — без всякого энтузиазма спешит заверить он и закатывает глаза, когда брат разрывается хриплым хохотом. И все-таки он улыбается.