Лакричная палочка (1/2)
Обыденной и уже извечной головной болью Папайруса является брат. Именно это заставляет его ежесекундно быть начеку, ожидать плохих новостей и поощрять тревожное желание проведать брата, будь он хоть на работе, хоть в баре, хоть на том свете. Парадокс в том, что Санс, являясь причиной всех папсовых проблем, не решит их даже своей (желанной всеми) смертью. Даже если весь пиздец происходит из-за Санса — обрывать этот адовый порочный круг нельзя: без него еще хуже. Вся эта тревожная цепь созависимости началась настолько давно, что когда причина головной боли Папса меняется, он начинает волноваться от непривычки. Возможно, ему становится даже некомфортно, особенно с этим противным насморком и дерущим першением в горле.
Вокруг все идет кругом, все пускается на самотек: и жизнь, и мысли, и ощущения. Папс не хочет предпринимать ничего, но бездейственно лежать в одном положении он практически не умеет. Но вот Санс в этом определенно эксперт. Судьба обрекает Папса на возможность лишь шмыгать носом каждую минуту и раздосадовано вздыхать от собственного бессилия. Это слишком мало, по сравнению с его обычным графиком.
Пожалуй, именно в этот момент он ненавидит свою жизнь больше всего, вместе с братом и его навязчивой улыбкой, которая уже не нервирует — сил на это не предусмотрено. Папайрус вздыхает, как ему положено, закрывает глаза и рискует их больше не открыть. Так паршиво он себя давно не чувствовал.
— Йо, босс?
Ничто не могло быть хуже, казалось Папсу. Голос брата никогда раньше не был таким назойливым и громким, но лишь он заставляет открыть глаза, точно вытаскивая сознание с того света. Хотя Папайрус был бы не против сейчас умереть. Смотрит он на брата безудержно слезящимися глазами, совершенно безэмоционально и страдальчески. Будто и правда из загробного мира. Взгляд этот вынуждает говорить Санса как можно быстрее.
— Я принес тебе горячий чай.
Папайрус вздыхает снова, отводит глаза в потолок и открывает рот. Вместо слов из горла вырывается сухой хрип. Он бы взбесился, если бы были силы, поэтому приходится лишь замолчать и подумать, как оказаться услышанным. Он шепчет:
— Этот чай не сравнится даже с температурой моего тела, — он хмурится и от раздражения становится еще горячее. В плане температуры. Тон лица краснеет почти в цвет его обреченных, полных страданий и усталости глаз. — Санс, я под этим одеялом как под хе́ровой лавой хе́рового Хотленда, и я абсолютно уверен, что мне не нужен твой хе́ровый горячий чай.
— Хм, — красноречиво издает Санс, оставляя нелюбимую чашку брата на тумбе. Тонкий призрак чая паром пытается улетучиться к потолку от такого потока эмоций. Когда Папайрус шепчет, а не кричит, это то ли забавно, то ли страшно. Но сейчас брат абсолютно безоружен и беззащитен, поэтому Санс позволяет себе выпустить несколько «хе-хе». Ему хочется насильно заставить брата выпить этот чай, принести лекарства и сварить куриный суп, пролечив его по полной программе, но так не получится. Папайрус будет лежать и отнекиваться от любых проявлений заботы и беспокойства, а потом под конец дня, совсем расклеенный и недовольный из-за собственной же гордости, односложно упомянет брату про лекарства. Или сам попробует за ними встать. Он ненавидит беспомощность в любом ее проявлении, и Санс старается об этом не напоминать, но его злорадство безудержно рвется наружу при любом удобном или не очень случае. Легкий сладкий запах золотых цветов и тонкие отголоски ложки меда Папс сейчас все равно не прочувствует, сколько бы не шмыгал своим краснющим носом.
Санс облокачивается о тумбу бедром и скрещивает руки, оттопыривая большие пальцы. Ему забавно и непривычно.
— Бро, ты не нервничай, чтобы полноценно вылечиться, нужен покой, — клыкастая ухмылка смягчается в заботливую улыбку. Он сладко тянет слова, его интонация лавирует на грани издевательства и искренности, пусть одно другому не противоречит.
— Это абсурд. Невозможно оставаться спокойным когда ты находишься рядом, — Папайрус не задумывается о том, как брат воспримет эту фразу. Иногда ему кажется, что раздражение и злость дают второе дыхание, и он находит силы корчить недовольную физиономию. — Не заставляй меня кричать и не делай ничего, о чем сможешь пожалеть, когда я вылечусь.
— Ни в коем случае, босс, — на лице Санса абсолютная уверенность. Он знает, что единственный, кто будет жалеть — это Папс. Сансу его почти жаль. — У меня есть кое-что для тебя, — он отрывается от тумбы и вспышкой растворяется в пространстве.
Папайрус выдыхает с облегчением. В комнате становится тихо, и он позволяет себе закрыть глаза. Но лишь на мгновение — такой же вспышкой магии брат появляется перед ним снова. Если бы Папс мог, он бы зарычал от отчаяния.