Часть 1 (2/2)

Кашель Даниэля беспокоит их уже давно, и они говорили друг с другом на эту тему. Даже придумали какой-никакой план. И пока Элис поит Даниэля кипятком из кружки, Шон раскладывает на столе карту.

Даниэль ожидаемо протестует против идеи покинуть дом, подаривший им иллюзию комфорта на эти три недели, в пользу незнакомого дома незнакомых бабушки и дедушки. Но Шон по-отечески непреклонно смотрит в глаза, а Элис по-матерински ласково гладит по голове, пытаясь подбодрить (Даниэль на самом деле не знает как это — по-матерински, но ему почему-то кажется, что это именно так, как поступает с ним Элис). И Даниэль, посоветовавшись с собакой, сдаётся, на что ребята облегченно выдыхают.

Грибочек скоблит стеклянную дверь короткими когтями, просясь на улицу, и Шон велит Даниэлю ложиться спать, выходя из дома. В спину ему прилетает обвинительное: «Ты пойдёшь курить!», на что Шон невесело усмехается.

— Знаю, братишка. Но это ведь наш последний день в этом доме. А значит нам позволено делать все, что мы захотим, правда?

Даниэль хмурится, но молчит. Он ложится спать и просит Элис рассказать историю на ночь. Даниэлю нравятся ее истории — они всегда добрее, чем истории брата.

У Шона руки мелко дрожат, и морщинка между бровей залегла так глубоко, что остается там, даже когда он не хмурится. Шон курит, сидя на крыльце, и думает о правильности их с Элис решения покинуть дом, способностях Даниэля, планах на будущее, Мексике и немного об отце. Ответов на собственные вопросы он не находит.

Сигареты старые. От них в горле скребут кошки, а глаза слезятся от едкого дыма, но никотин в них есть, а значит они действительно расслабляют. А значит Шон будет продолжать курить, потому что расслабиться по-другому уже давно не получается. Шон чувствует себя комфортно и в безопасности только когда разговаривает один на один с Элис или затягивается сигаретой. Сегодня, видимо, его день, потому что стеклянная створка двери со скрипом отъезжает в сторону, и иструхшая ступенька рядом с ним несильно прогибается под чужим весом.

Элис зябко кутается в найденный в доме плед и поджимает под себя ноги, тянется к руке Шона и, взяв за запястье, прикладывается губами к фильтру сигареты, зажатой между его пальцами. Шон не протестует — есть какая-то магия единения в том, чтобы сидеть на крыльце, чувствуя худое плечо близкого тебе человека и курить одну сигарету на двоих. Они когда-то с Лайлой так сидели. Эта мысль заставляет болезненно хмуриться и сжимать зубы.

— Я уложила Даниэля. Он уже спит. — Элис широко улыбается, выпуская дым куда-то в небо. Ее бы сейчас на сомнительную рождественскую открытку поместить с ее снежинками, застрявшими в волосах и глазами, в которых звёзды отражаются. Сотрёшь с открытки сигаретный дым, и она уже не будет сомнительной, — Черт, он так быстро засыпает… Это мило.

Шон усмехается, затягиваясь сигаретой, и придвигается ближе к девушке, чтобы не дать ей замёрзнуть. У него у самого уже пальцы ног онемели — не пошевелить. Но драгоценный бычок еще тлеет, а курить в доме ему братская любовь не позволяет. Даниэль ненавидит запах сигарет, а Шон обожает брата.

Пожимает плечами.

— Это удобно. Не приходится выдумывать долгих историй.

Элис кивает, рассматривая звезды на небе, думает о двух самых ярких над верхушкой елки, а затем неожиданно грустнеет.

— Ты знаешь, мне кажется, нам придётся попрощаться, когда мы дойдём до дома ваших бабушки с дедушкой. Вас они пустят, а незнакомую девчонку вряд ли. — Элис тяжело вздыхает, опуская голову, и от взгляда Шона за шторкой рыжих волос прячется. А затем добавляет совсем тихо: — Я бы не пустила.

Где-то в глубине леса с дерева ветром сдувает тяжелую шапку снега, и она с глухим стуком падает на землю, эхо вторит этому звуку, отражаясь от стволов сосен.

Шону кажется, что его ударили по затылку. Он выкидывает истлевшую сигарету в снег, отряхивает штаны от пепла и поворачивает голову Элис к себе, держа ладони на ее щеках. Сейчас почему-то кажется жизненно необходимым смотреть ей в глаза.

— Если они откажутся тебя принять, я не останусь с ними, — смотрит на неё, как на чуть ли не последнее, что в жизни осталось. Ха-ха. Как?, — Попрошу только приютить и вылечить Даниэля, слышишь, Эл. Я тебя одну не оставлю. — Шон произносит последнюю фразу почти по слогам, как для маленького и глупого ребёнка, и смотрит так пристально, что хочется взгляд отвести. Элис благодарно кивает, а затем ухмыляется и выворачивается из его рук.

— Только не говори, что это потому что я так чертовски важна для вас. У меня скулы от сладости сведёт.

Шон смеётся, опустив голову, а затем вскидывается, смотрит с весёлым вызовом.

— Да нет, это потому что ты знаешь слишком до фига наших секретов. Никуда я тебя, такую находку для федералов, не отпущу!

Элис подхватывает его смех и толкает в плечо так, что Шону приходится выставить руку, чтобы в снег не упасть.

— Да ну тебя.

Он пихается в ответ, начиная шуточную драку, в ходе которой сгребает Элис в охапку и шепчет «попалась» куда-то ей в макушку. Наверное, если бы не такие моменты их путешествия, Шон бы давно свихнулся. Просто потерял бы связь с реальностью, с головой уходя в принятие слишком взрослых для шестнадцатилетнего парня решений.

Элис барахтается и смеётся в его руках:

— Отпусти, чудила. Ты мне рёбра переломаешь!

Шон подчиняется, но ладонь ее не выпускает, переплетая их пальцы, а затем неожиданно подносит к лицу этот замок из рук, прикасаясь губами к ее костяшкам.

— Я правда безумно рад, что мы встретились. Не знаю, что бы мы с Даниэлем делали без тебя, Эл.

Элис смотрит на Шона широко открытыми от удивления глазами, а затем повторяет его действия, целуя его ладонь:

— Я знаю, Шон. А я понятия не имею, что бы делала без вас.

Элис голову на его плечо кладёт и рисует на на снегу носком дырявого ботинка, кажется, солнышко. Получается криво, но ей плевать. Сквозь серую массу в которой она погрязла за эти годы, всё-таки начинает пробиваться лучик света.

Элис пятнадцать или шестнадцать, и она практически счастлива.