Глава I (2/2)

Вернону было всё равно, за какую фракцию играет Бьянка, потому что она всё равно оставалась на его стороне, даже если он сам не знал, где она — эта его сторона. Вернон для проформы легонько пихнул её в плечо и подсел играть к Лютику, в надежде выйти потом против Геральта или Иорвета.

Последний, на взгляд Роше, выглядел просто ужасно: так, будто не спал недели три, а потом его волокли по улице за ноги так, чтобы живого места не осталось. Эльф постоянно морщился и говорил как-то подозрительно хрипло, простужено. Однако, его болезненное состояние не помешало ему выиграть у Цириллы, которая, хлопая глазами, теперь выспрашивала у Иорвета, где он научился так играть. Девчонка была совсем не расстроена своим поражением, напротив, она восприняла это как толчок к тому, чтобы научиться чему-то ещё. Вернон боялся предполагать, откуда в ней такая зрелость, потому что ему нравилось думать, будто среди них есть хоть один несломленный человек. Будто среди них есть чистый исток — не столько магии, сколько счастья и желания работать над собой не из-за неприязни к собственному «я», а из стремления к чистоте и совершенству. Цири обрела семью, ради которой даже хотела остановить Белый Хлад. А ведьмак и чародейка готовы были умереть, чтобы их приёмная дочь была счастлива. Почувствовав пристальный взгляд Геральта, Роше только кивнул. Ведьмак выдавил из себя понимающую улыбку, от которой снова несло сочувствием. Командир проглотил рвущуюся наружу издёвку. Кажется, он действительно нуждался в длительной психотерапии, потому что разучился держать всё под контролем. Он уже давно был не в порядке, настолько давно, что уже забыл, каково это. Каково это: спокойно спать, не кладя на тумбочку пистолет, не выкуривать по пачке в день, не думать о смерти каждый раз, когда машину заносит на поворотах. Не желать умереть, даже втайне, не представлять это по ночам. Он чертовски, абсолютно точно был не в порядке. И это понимали все, но боялись даже намекнуть на то, что у человека с непробиваемой нервной системой есть такая огромная дыра в панцире, из которой сочится вся боль, прятавшаяся внутри долгие годы. И он хотел бы думать, что это не мешало его продуктивности. Но это было бы ложью — потому что охренеть как мешало.

Солдат должен жить с высоко поднятой головой. Солдат должен бить, оставаясь спокойным. Солдат должен умирать с достоинством, и пусть ни один мускул не дрогнет на его лице. Вернон Роше был солдатом, и у него был огромный список табу и предписаний касательно его поведения. Ни одному из них он в последнее время не следовал.

— Ха! Присцилла, канареечка моя, хочешь анекдот? — Золтану, как всегда, не нужен был ответ. Присцилла сделала заинтересованное лицо, Вернон был в боевой готовности. Код красный: краснолюдский юмор. Йеннифэр пьяно закатила глаза, выдавив из себя снисходительную улыбку. — Поймали как-то Синие полоски трёх эльфов: этого вот старого лиса, лучшего его разведчика Киарана и какого-то еще мазохиста, и посадили их, значится, в сарай. Сидят эльфы первый день, сидят второй, а на третий сбежали. Роше с Бьянкой нагнали их и спросили, мол, пошто вы два дня сидели, а на третий сбежали? А этот им и отвечает: Ну, на третий день мой лучший разведчик Киаран заметил, что в сарае нет стены!

Золтан душевно икнул, победоносно улыбаясь. Присциллу сразило наповал. Иорвет хмурился: Роше уж было заволновался, не быть ли драке. Если так, то он будет рад поучаствовать — его кулак всегда отлично гармонировал с лицом эльфа. Вместо этого его старый враг встал, и Вернон, будто против своей воли, поднялся тоже, поймав на себе заинтересованный взгляд Бьянки. Их разделяли только Лютик и Цири. Иорвет смотрел ему прямо в глаза и явно хотел что-то сказать, но потом резко передумал, откланялся и, развернувшись на пятках, тихо ушёл, набросив на себя тряпку какого-то грязно-болотного цвета. А Роше смотрел ему вслед, пока Бьянка не потянула его за рукав, призывая сесть.

— Что ты наделал, пьяная свинья! — Лютик совершенно театрально откинулся на спинку стула, возведя очи горе, — ты обидел самого приветливого эльфа из тех, что я знаю! Теперь он больше никогда с нами не заговорит!

— Я тебя умоляю, — Йеннифер втянула какой-то алкогольный коктейль через трубочку, — самого приветливого? А как же драг-квин Элихаль? Этого, — она слегка кивнула на дверь, — уже ничем не обидеть. Он исчерпал весь свой набор обид ещё век назад и оставил про запас только одну. Для него.

И она посмотрела в глаза Вернону. И Вернон понял, что им с Иорветом надо, вроде как, сотрудничать. Проводить некоторое количество времени вместе, готовясь к реализации их совершенно самоубийственного плана. Который значился в ежедневнике как «Пан или пропал», который мог бы перевернуть игру на сто восемьдесят градусов и сбить все фигуры с шахматной доски Радовида.

— Я пойду курить.

И Геральт в который раз с жалостью посмотрел ему вслед.

Роше не удивился, увидев Иорвета, прислонившегося спиной к холодному кирпичу стены. Он не стал подходить слишком близко, потому что не хотел, просто молча кинул ему пачку сигарет. Эльф поймал её, задумчиво покрутил в руках и вернул, ни взяв себе ни одной. Закутался поплотнее в плащ и зашёлся в лающем кашле, а потом прохрипел:

— Вышел посмотреть, насколько меня вывели из себя слова этого пьяного игромана?

— Я надеялся, что ты уже уполз в свою норку и дашь мне спокойно покурить.

— Жизнь очень несправедлива, человек, — только из его уст это обращение звучало как худшее в мире оскорбление. Только он мог вывести уважаемого главу спецслужбы из себя всего одним словом — обратив внимание на его расовую принадлежность. Это бесило. У Вернона, похоже, был пунктик на этого отвратительного эльфа. Эта мысль так и не успела до конца оформиться, потому что за Иорветом приехал его убер-икс — машин дешевле в Новиграде не было. Роше уехал через полчаса. Заказав точно такое же такси.

***</p>

Йеннифэр посмотрела на усталого командира Синих полосок и задумчиво нахмурилась. Морщинка, лежащая теперь между бровей, не портила её странную, завораживающую красоту. Сегодня Йен выглядела так, как будто собиралась весь день провести, работая на дому: иногда чародейка запиралась ото всех и не ехала никуда, предпочитая обстановку своих книг и эликсиров любой навороченной лаборатории. «Стареет» — отстранённо подумал человек, — «Геральт тоже размяк. Старается больше времени уделять семье». Магичка дотронулась до неизменной обсидиановой подвески на шее, и пробормотала что-то вроде: «Как странно, простудился эльф, а болеешь ты». Роше отвернулся и отпил из чашки. Варево было мерзко-травяным — такие чаи Вернон не уважал. Не то, чтобы он часто пил что-то, кроме двойного эспрессо и воды, но если бы его спросили, он выбрал бы пуэр. К несчастью, в этом доме была только мутная жижа, которую приходилось цедить из вежливости. Хуже всего было то, что он был уверен: Йеннифэр и сама не пьет эти терпкие помои, а просто проверяет его нервы на прочность в порядке эксперимента.

— Ты ведь понимаешь, что он ещё не скоро придёт? — холодно спросила ведьма, думая, что он здесь из-за Геральта. Или намекая на то, что пора прекратить молчать. Взгляд Йенны прожигал в его виске дыру — мало кто умел так смотреть. Мало кому удавалось заставить его чувствовать себя дворовым щенком, избитым и глупым. Роше думал ухватиться за возможность и уйти, чтобы не продолжать разговор, но это было бы чистой воды дезертирством.

«Солдат не имеет права не дать бой».

Ну, или так: хоть один раз в неделю он должен был следовать своим правилам.

— Я хотел попросить у тебя что-нибудь сильнодействующее. В последнее время я очень плохо сплю.

Молчание Йеннифэр превосходило по количеству смыслов и знаков даже тихий гнев Геральта. Их семейный талант без слов указывать на интеллектуальную несостоятельность собеседника был неподражаем.

— Могу предложить тебе «Градобитие Меригольд». Работает моментально: засыпаешь сразу навечно, — с другого конца дивана послышался раздражённый голос, — ей-богу, я что, похожа на врача или, возможно, на джинна, — на этом слове она смешно наморщила лоб, — который может выполнить любое ваше желание? Пойми, Вернон, я не смогу тебе помочь. Совсем не моя магия тебе нужна.

Роше спрятал лицо в ладонях — как будто что-то действительно могло быть настолько простым: он придёт, хорошенько попросит, и ведьма ему всё вынесет. Голова звенела от напряжения, и он подумал, что сейчас его череп разорвёт изнутри, никакое заклятие не понадобится. Он уверился в собственном узколобии в который раз: как солдат, он был хорош в исполнении приказов и чудовищно плох, когда дело касалось взаимодействий с самим собой и другими людьми.

— Вот дерьмо. Не говори Геральту, что я здесь был. Терпеть не могу его жалость.

Йеннифэр кивнула и встала, забрав у него из рук наполовину полную чашку, грациозно выпорхнула за дверь и вернулась через две минуты с каким-то листком и рюмкой самогона.

— Водка личного изготовления Золтана, — она протянула ему пойло с легкой улыбкой. Терпеливо выдержав мгновения наслаждения Вернона, она резко помахала перед ним бумажкой. —Корина Тилли. Говорят, она хороша. По крайней мере, она помогла Геральту, и я серьёзно надеюсь, что помогла делом, а не… ну, ты знаешь.

— Телом? — участливо подсказал Роше, на секунду ухмыльнувшись. Легкое недовольство, отразившееся на лице чародейки, доставило ему какое-то извращённое удовольствие.

Он был не удивлён, когда Йеннифэр захлопнула дверь перед его носом: раздражать её было не самой лучшей идеей, и Вернон сам не до конца понимал, почему вел себя, как последняя скотина со всеми. По правде говоря, он был невыносим не только последние несколько недель.

Это началось сразу после столкновения с каэдвенскими призраками в Нижней Мархии: ужас от такого кощунственного, человеконенавистнического заклятия сковал его слишком сильно. Его готовили к войне столько, сколько он помнил себя. Его готовили убивать тех, в ком ещё была жизнь, не щадить никого. Но тогда, в Аэдирне, увидев полчища обескровленных трупов, которые, вопреки всему, двигались, Вернон Роше испытал страх. Он боялся не за себя, даже не за Бьянку или, например, Геральта, который как всегда сунулся прямо в пекло. Он боялся, что, когда вышибет этим зомби мозги, как во всяких фильмах, пуля просто пройдет сквозь них. А они пройдут напролом и достанут его, где бы он ни был. Превратят в одного из них — падшего солдата, которому нигде не найти покоя даже после смерти. Эти сукины сыны, которых породила сумасшедшая баба — гореть ей век — теперь наступали ему на пятки во снах. Он ничего не мог поделать. Его рациональная часть всё понимала. Но, что удивительно, Вернон Роше обнаружил у себя еще и душу, и разум не мог её успокоить.

Корина Тилли была хорошим психологом. Наверное. Он в этом не смыслил. Она пытала его от силы час, но за этот час Вернон, казалось, сбросил с плеч гору размером с Нильфгаард. Они говорили о нём, о Бьянке, которую он боялся не уберечь, о его команде и ещё об уйме вещей, включая его отношение к мятежным эльфам. Когда он описывал Иорвета, Корина мягко его перебила. И, прежде чем она начала говорить, Вернон уже подумал, что сейчас возненавидит её.

— Вы рисуете мне свой портрет. Я знаю, кто Вы такой. Вы — солдат без армии. Патриот страны, которой больше нет на карте. Вы верите в своё дело, потому что это дело всей вашей жизни. И Вы смотрите в него — другого, как в зеркало. Вы ненавидите себя и ненавидите его за те качества, которые есть в Вас.

Его интуиция никогда не давала сбоев: Корина ловко вывела его из себя, и он ушёл, сославшись на дела, пообещав, что придёт ещё раз, потому что действительно хотел прийти. Несмотря на ненависть, проснувшуюся в нем, он действительно хотел продолжить терапию. Он зашёл в свою квартиру, и, не снимая обувь, прошёл в гостиную. Остановился около фотографии Фольтеста в чёрной рамке и задумчиво произнёс:

— Ты же знал, забирая меня к себе ещё молокососом. Знал, что всё так повернётся. Нельзя мне теперь работать, не получается, понимаешь? Разве можно пройти войну? То, что моё тело осталось таким же, это, сука, ничего не значит. Я же там остался: на поле, и часть меня там до сих пор лежит. Я тут рефлексирую, блять, пытаюсь делать что-то со своей разрушенной страной, а рука всё равно будто бы уже нажимает на курок и целится во всех без разбору. Ты мне обещал, что должность начальника службы безопасности всегда будет моей, а потом сдох! А я остался и смотрел, как Нильфгаард захватывает Темерию, стоял там, во главе ошмётков твоей армии и дрожал от страха, как последний щенок. Я чуть штаны не обоссал, когда увидел, как на Вызиму падают бомбы. А тебе, мертвецу, уже было всё равно. На кого ты оставил свои земли? Я уже не могу, мне никак, можешь понять? Я был в Аэдирне, видел саму Смерть, и она заглянула в меня, а я всё смотрю на неё в ответ, и не отвожу глаз. Что-то во мне дерьмовое сидит и разъедает, вот тут, и жетон этот на цепочке — а это уже и не цепочка, это петля.

Он всё говорил и говорил, пока не кончился воздух. Кричал, пока не начало жечь легкие. Не помогло. Фольтест смотрел на него с осуждением. Вернон стоял, сжимая в руке свой знак принадлежности к темерской армии — алюминиевую пластинку с гравировкой. Перед глазами было какое-то марево, застывшая белая пелена. Он открыл рот, чтобы закричать снова, но не издал ни звука, упал на колени перед фотографией своего короля и содрал с шеи цепочку, оставив красный след на коже. Он сидел так, окаменев, до того, как в квартиру позвонили.

Темерский солдатский жетон так и остался лежать на тумбочке возле чёрной рамки.